Об авторе
Джеймз Стивенз
Старший преподаватель английской литературы с 1999 года Роберт У. Маслен постоянно работает в Университете Глазго, а также выступает с лекциями в Оксфордском университете, Университетах Лондона и Эксетера, в Дартмутском колледже, Нью-Хэмпшир, Университете св. Фомы, Миннесота, и др. Доктор Маслен специализируется на литературе нового времени, а также фэнтези и фантастике; автор трех книг и многих десятков научно-исследовательских статей. В 2015 году Роберт Маслен начал преподавать первую в мире университетскую программу по литературе, целиком посвященную исследованию фэнтези и фантастики.
В этом очерке я намерен показать, что «Третий полицейский» Флэнна О’Брайена (1940) — это (среди прочего) радикальное переизобретение «Горшка золота» (1912) Джеймза Стивенза, одного из любимейших ирландских романов ХХ века. Перерабатывая причудливое националистское фэнтези Стивенза для поколения помладше, О’Брайен обустраивает элементы исходного романа в странные новые фигуры, приспособленные под угрюмую новую общественную и политическую действительность 1930-х годов. Стивенз мыслил свою книгу как поступок воображения против нечестивого союза церкви с британским государством, выставляя взаимовыручку бедноты против реакционного эгоизма среднего класса, страстное тело человеческое — против культурных и религиозных властей, стремившихся подавить его, и предрекая блистательное будущее независимому, равноправному, квазиязыческому ирландскому народу. О’Брайен переосмысляет этот роман как затейливую ловушку, и в этом новом воплощении Ирландия, ее народ и ее пейзаж без оглядки вливаются в общемировую тенденцию. Они движутся к тоталитарному авторитаризму, а от него к неизбежному исходу: саморазрушению. Ключевые составляющие обоих романов — пасторальное, зачастую лирическое видение ирландской глубинки, гнездилище философов-самоучек, человек, обреченный на смерть, и эксцентричные, но вместе с тем опасные полицейские. Как и зачем столь похожие элементы перекомпоновываются и порождают столь радикально непохожие тексты, каждый из которых в равной мере есть язвительная оценка положения Ирландии в соответствующей обоим романам точке истории, — вот о чем очеркМоя сердечная благодарность Полу Фэгэну за подробные и проницательные комментарии к первому черновику этого очерка, а также участникам Второй международной О’Брайеновской конференции в Риме (2013) за их вопросы и предложения. — Здесь и далее примечания автора, кроме случаев, оговоренных особо..
Долг О’Брайена перед Стивензом отмечали не раз. В 1966 году анонимный публицист писал в «Литературное приложение „Таймз”», что О’Брайен куда больше должен «традиции современной ирландской литературной фантазии и романтике, где определяющая фигура — Джеймз Стивенз», нежели джойсову модернизму (хотя непонятно, зачем выбирать между этими двумя долгами, поскольку Джойс со Стивензом дружили«Tall Talk», The Times Literary Supplement, 7 сентября 1967 г., с. 793. Об отношениях Стивенза с Джойсом см.: Hilary Pyle, James Stephens: His Work and an Account of his Life (Лондон: Routledge and Kegan Paul, 1965), с. 114-115; подробное изложение: Lloyd Frankenberg (сост.), James, Seumas and Jacques: Unpublished Writings of James Stephens (Лондон: Macmillan and co., 1964), с. хxiii–xxx; а также тексты радиоэфиров самого Стивенза о Джойсе, в той же книге, с. 147–162.). Тридцать лет спустя Кит Хоппер [филолог и киновед из Оксфорда] обратил внимание на то, что сержант Плак — «вымышленный композит […] черт, заимствованных из других текстов (примечательнее всего — у полицейского из «Горшка золота» Джеймза СтивензаKeith Hopper, Flann O’Brien: A Portrait of the Artist as a Young Post-modernist (Корк: Cork University Press, 1995), с. 126.)», а Кэрол Тааффе [ирландская публицистка] недавно согласилась, что «ближайший предшественник в литературной фантазии у О’Нолана [один из постоянных псевдонимов О'Брайена] — „Горшок золота” Джеймза СтивензаCarol Taaffe, Ireland Through the Looking Glass: Flann O’Brien, Myles na gCopaleen and Irish Cultural Debate (Корк: Cork University Press, 2008), с. 80.». Никто из этих обозревателей дальше высказанных замечаний не двинулся, однако сама частота, с какой подчеркивают задолженность О’Брайена перед Стивензом, намекает, что заняться пристальным сопоставлением пора давно.
С точки зрения Тааффе, «Третий полицейский» — «решительно аполитичное произведение абсурда» (курсив мой), что отражает неоднозначное отношение О’Брайена к Ирландии де ВалерыЭймон де Валера (1882–1975) — один из ведущих политиков Ирландии (1917–1973), автор ирландской Конституции, один из лидеров борьбы за независимость Ирландии, премьер-министр Ирландии в течение трех сроков (с перерывами). — Примеч. перев., застрявшей между гневом на гнетущий патернализм государства по отношению к его гражданам — и соглашательством с этим патернализмомTaaffe, Ireland Through the Looking Glass, с. 65. Об отношении О’Нолана к де Валере см. также: John Coyle, ‘Flann O’Brien in the Devil Era’, Paddy Lyons and Alison O"Malley-Younger (сост.), No Country for Old Men: Fresh Perspectives on Irish Literature (Лондон: Peter Lang, 2009), с. 69–85.. Мне же кажется, что очевидную зачарованность О’Брайена «Горшком золота» можно трактовать как ключ к решительно политичному прочтению «Третьего полицейского», что подкрепляет точку зрения и Шелли Бривик: под поверхностью шедевра О’Брайена таятся «повстанческие настроения»Shelly Brivic, ‘The Third Policeman as Lacanian Deity: O’Brien’s Critique of Language and Subjectivity’, New Hibernia Review, том 16, № 2 (лето 2012 г.), с. 112–132, с. 114.. Ни «Горшок золота», ни Джеймза Стивенза нельзя считать ни в какой мере «аполитичными» — слишком уж глубоко пропитаны они духом национального активизма, который был столь широко распространен перед Первой мировой войнойЛучше всего политические взгляды Стивенза запечатлены в очерках, воспроизведенных в: Patricia McFate (сост.), Uncollected Prose of James Stephens, в 2 томах. (Нью-Йорк: St Martin’s Press, 1983), т. 1.. Таким образом, решение О’Брайена перелицевать книгу Стивенза под контекст национальных брожений, предшествовавших Второй мировой войне, уже само по себе поступок политический. То, что политические взгляды оказались столь разными, можно отнести на счет различий в классовом происхождении этих двух писателей, а также времен, когда они творили. И различия эти проступают яснее всего в контрастирующих экономиках фантастического в романах Стивенза и О’Брайена.
Стивенз считал себя продуктом экономических обстоятельств своего взросления. В одном фрагменте автобиографии он представляет свои ранние годы как череду переходов из одной общественной среды в другую:
Дублин, в котором я родился, был нищим, протестантским и спортивным. В пору очень ранней юности я расширил это поле и стал вхож в Дублин нищий, католический и гэльский — самая что ни есть страна чудес. Далее, уже молодым писателем, я раздвинул границы еще дальше — в Дублин нищий, художественный и политический. А затем я создал Дублин для себя — свой личный ДублинPyle, James Stephens, с. 3..
Доминирующая нота во всех этих переходах — нищета. Стивенз получил образование в Промышленной протестантской школе для мальчиков, в графство Мит, куда его угораздило попасть, после того как в свои шесть лет он был арестован за попрошайничествоPyle, James Stephens, с. 5. Промышленные школы (ирл. Scoileanna Saothair) действовали в Ирландии с 1868 года и выполняли функции приютов для детей-сирот и беспризорников. — Примеч. перев. . Школу он оставил в шестнадцать и подался на грошовую работу конторщиком у стряпчего; шаткую свободу от этой жизни Стивенз получил благодаря успеху своего писательства. Брайен О’Нолан же, напротив, происходил из католической семьи со средним достатком, получил мастерскую степень по ирландской литературе в Университетском колледже Дублина и пошел по отцовским стопам — стал госслужащимСм. в: Anthony Cronin, No Laughing Matter: The Life and Times of Flann O’Brien (Лондон: Grafton, 1989).. Ранняя смерть отца вынудила О’Нолана содержать одиннадцать братьев и сестер, но благодаря жалованью О’Нолана семья в нищете никогда не жила. В то же время О’Нолан как урожденный ирландскоговорящий осознавал квазимифическую связь между экономической обездоленностью и ирландским языком, которая появилась благодаря книжникам и патриотам. Эта ассоциация стала основой сатирического романа «An Béal Bocht»Рус. изд.: Майлз на Гапалинь (Бриан О`Нуаллан). Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди. — Спб: Симпозиум, 2003. Пер. А. Коростелевой. — Примеч. перев. (1941), где на чистейшем ирландском говорят умирающие от голода крестьяне, которых искусственно держат отрезанными от современности — в соответствии с правительственным указом, в вымышленном гэлтахте. Стивенз и О’Нолан, таким образом, получили радикально разный опыт обездоленности, однако оба осознавали экономическую подоплеку отношений между классами и народами, между автором и его читателями — и эта осознанность проявляется на каждой странице их до странного перекликающихся романов.
Иллюстрация к роману «Горшок золота»
Основной тип экономики в «Горшке золота» — романтизированная версия экономики рабочего класса, подкрепленная обычаем обмена дарами среди странников. Мужчины и женщины в Ирландии Стивенза всегда делятся хлебом, советом и сведениями с чужаками, встреченными на пути. Например, главный герой, пожилой Философ, щедро делится своей единственной коврижкой с семью здоровенными работягами, женщинами и мужчинами, а в награду получает «бо́льшую часть» свертка с едой, который нашелся при одном из этих работягJames Stephens, The Crock of Gold (Лондон: Macmillan and Co., 1928; f.p. 1912), с. 172-173. (Рус. изд.: Джеймз Стивенз. Горшок золота. — М.: Додо Пресс, Фантом Пресс, 2019, с. 135–136. Пер. Ш. Мартыновой. — Примеч. перев.) . Позднее, когда Философом вновь овладевает голод, он натыкается на мальчишку, который говорит ему: «Я несу тебе обед», — и тут же вручает Философу очередной сверток с едойStephens, Crock of Gold, с. 186. (В рус. изд.: с. 145. — Примеч. перев.). Щедрость к чужакам распространяется и на любезности, которыми они обмениваются, — словесными эквивалентами материальных даров, что питают их силы в странствиях. Завершив трапезу, преподнесенную мальчиком, Философ сообщает своему благодетелю: «Ничего большего не желаю от мира, […] кроме одного: потолковать с тобой», — и они быстро обнаруживают, что между ребенком и стариком «и впрямь большой разницы нет»Stephens, Crock of Gold, с. 187–189. (В рус. изд.: с. 147. — Примеч. перев.) . Все эти случайные встречи — с мальчиком и с работягами — завершаются важным сообщением, которое передает Философ от ирландского бога Энгуса Ога. Оно связывает сообщество обездоленных единой целью — пробужденный ирландский народ должен двигаться в сторону демократизации.
«Третий полицейский», напротив, опирается на экономику среднего класса, основанную на личном преуспеянии, на параноидальное беспокойство за то, что этот класс считает своей частной собственностью (хотя в этой книге собственность в основном ворованная, а понятие обладания спорное), а также на склонности к напористому соперничеству, за что б люди ни брались. Словесные любезности, которыми они обмениваются, столь же изысканны, как и у странников Стивенза, но они лишь маска грабителя: с их помощью у собеседника выманивают его имущество или даже саму жизнь. Когда безымянный рассказчик от первого лица встречается на дороге с незнакомцем, который «дурно одет», то первый порыв рассказчика — проверить, в сохранности ли его бумажник. После чего он решает «поговорить с ним сердечно и вежливо» в надежде выманить кое-какие сведенияFlann O’Brien, The Third Policeman, в: The Complete Novels, вступление Keith Donohue (Нью-Йорк и пр.: Everyman’s Library, 2007), с. 256-257. Здесь и далее (кроме случаев, оговоренных особо) цит. по рус. изд.: Флэнн О’Брайен. Третий полицейский. М.: Текст, 1999. Пер. М. Вассермана. — Примеч. перев.. Учтивые ответы незнакомца на вопросы рассказчика («Побольше бы сил вам самому») неуклонно приводят к угрозе убийства («Даже если денег у тебя нет, […] я возьму твою жизеньку»), и эта угроза не приводится в действие лишь потому, что, как выясняется, у обоих есть неожиданная общая черта: деревянная ногаO’Brien, Complete Novels, с. 257–260.. Вскоре радушный прием, какой оказывают рассказчику в местном полицейском участке, быстро превращается в очередную угрозу насилия, затем героя арестовывают и приговаривают к повешению за преступление, хотя никаких улик против него нет.
В мире О’Брайена и сведения оберегаются ревностно: они — источник власти, и ими, в отличие от Ирландии Стивенза, не делятся. Второе и третье правила мудрости сержанта Плака — единственные, не имеющие отношения к велосипедам, правила таковы: «Всегда задавай все вопросы, какие только можно задать, а сам никогда не отвечай ни на один» и «Обращай все услышанное себе на преимуществоO’Brien, Complete Novels, с. 272.». Тем временем путеводный мотив странствий рассказчика — поиски золота для финансирования своего детища: частного издания не пригодной к публикации книги, посвященной чокнутому философу де Селби и содержащей сведения, лишенные какой бы то ни было постижимой ценности для кого угодно, кроме нескольких специалистов по де Селби и самого автора. Который, конечно же, надеется войти в почтенный круг ученых мужей благодаря этой книге. О'Брайен целиком и полностью перевертывает экономику Стивенза, а соперничество между отдельными личностями и общественными классами, на которой зиждется экономика «Третьего полицейского» — в отличие от общинных интересов, преобладающих в «Горшке золота», — демонстрирует презрение рассказчика, претендующего на лавры ученого, к интеллекту тех, кто попадается ему на пути («Тогда я решил, что он простак и мне будет нетрудно обойтись с ним, как заблагорассудится»). И, ради ящика денег, необходимых ему для проекта O’Brien, Complete Novels, с. 268., он готов обманывать и убивать.
Иллюстрации к роману «Горшок золота»
Роман «Горшок золота» Стивенз писал на волне политического и личного оптимизма. В тот год, когда этот роман увидел свет, 1912-й, были опубликованы еще две книги Стивенза: квазиреалистический роман «Дочь поденщицы» и сборник стихов, закрепивших за Стивензом репутацию одного из талантливейших ирландских поэтов его поколения, — «Холм грезы»«Charwoman’s Daughter», «Hill of Vision», на русском языке пока не публиковались. — Примеч. перев.. Мгновенный успех этих книг подтолкнул Стивенза оставить конторскую службу, обзавестись агентом и отправиться на поиски удачи в ПарижСм.: Pyle, James Stephens, часть первая: Дублин, 1880–1925, с. 3–107. См. также: A. Norman Jeffares, ‘Introduction’, The Poems of James Stephens, сост. Shirley Stevens Mulligan (Бакингэмшир: Colin Smythe Ltd., 2006), с. хi–xxxiv.. Планы на будущее, как намекало название его сборника стихов, были грандиозными. Он и его друзья Томас Макдона (1878–1916) и Патрик Пирс (1879–1916) мечтал о независимой социалистической Ирландии. Но Макдона и Пирс были расстреляны после поражения Пасхального восстания (1916). Стивенз хотел придать этому видению и подобающую литературную форму — сочинить многотомный эпос на основе Уладского цикла. Труд, достойный творческого эгалитарного общества, каким в надеждах Стивенза должна была стать Ирландия. Но оказалось, что Свободное государство [Ирландия в 1922–1937 годах] сильно отличается от Ирландии, какую представлял себе Стивенз, и тот свой проект он осуществил лишь частично. Таким образом, две прозаические работы, увидевшие свет в 1912 году, а также его ранняя лирика ярче всего выражают юношеские воззрения Стивенза на судьбу страны.
О’Нолан, сочиняя «Третьего полицейского», похоже, много думал о Стивензе. В 1938 году он обратился своему старшему собрату-писателю с просьбой разрешить перевести «Горшок золота» на ирландский; и, как подчеркивает Тааффе, если бы такое разрешение было получено, этот перевод «стал бы его следующим проектом после „У Плыли-Две-Птицы”» — то есть занял бы место «Третьего полицейского» в хронологии основных работ О’НоланаTaaffe, Ireland Through the Looking Glass, p. 80. На русском языке название романа «At Swim-Two-Birds» — «О водоплавающих», пер. В. Симонова и В. Черныша. СПб., Симпозиум, 2000, а также «Злой дух Пука, Добрая Фея, царь Свиини, я и мой дядя», пер. А. Панасьева. Киев, Ника-Центр, 1998. — Примеч. перев.. Отказ Стивенза лишил ирландскую литературу ХХ века того, что могло стать одним из ее шедевров сотворчества, но вместе с тем позволил прозе Стивенза пережить несколько неожиданных метаморфоз в тигле О’Нолановского воображения. В 1941-м, например, «Горшок золота» возник в «Крушкин Лан»Cruiskeen Lawn (искаж. от ирл. crúiscín lán, «переполненный до краев кувшинчик») — авторская колонка в «Айриш Таймз», которую О’Нолан вел много лет под псевдонимом Майлз на Гапалинь. — Примеч. перев. как один из ценных предметов для состоятельных потребителей Майлзовой услуги по «обработке книг». В категории обработки «Роскошь» Майлзова команда «мастеров-обработчиков» возьмется усовершенствовать вашу книжную коллекцию (за надлежащую плату), добавив к ней тома классики, в которых титульные листы оснащены «подделанными автографами, а также трогательными посвящениями и благодарностями от авторов каждого издания». Среди них — выражение почтения от «вашего старого друга Джеймза Стивенза»См.: Flann O’Brien, The Best of Myles: A Selection from ‘Cruiskeen Lawn’ (Лондон и пр.: Paladin, 1990), с. 17–24. Рус. изд.: Флэнн О’Брайен. Лучшее из Майлза. М.: Додо Пресс, Фантом Пресс, 2016, с. 19–21. Пер. Ш. Мартыновой, Ю. Андрейчука. — Примеч. перев.. Влияние Стивенза можно уловить и в «энциклопедически богатых диалогах Пуки и Доброй феи» в «У Плыли-Две-Птицы», как отмечает Тааффе, что напоминают диалоги Философа с его братом в «Горшке золота»Taaffe, Ireland Through the Looking Glass, p. 80., а в риторических выступлениях в залах суда из «Крушкин Лан» слышится почтенный старичок, философ-нахлебник из сборника рассказов Стивенза «А вот и дамы» («Here are Ladies», 1913) Stephens, ‘There is a Tavern in the Town’, Here Are Ladies (Лондон: Macmillan, 1914, f.p. October 1913), с. 277–349.. Улавливается это влияние и в описании сержанта Плака с «яростно рыжими усами, бьющими из кожи далеко в воздух, как антенны какого-то необычного животногоO’Brien, Complete Novels, с. 267.» — на память приходят рыжие усы такого же громадного полицейского в «Дочери поденщицы», что «торчали над губой его, подобно проводам» — «так и ждешь, что они заискрят, когда он их оглаживалStephens, The Charwoman’s Daughter (Лондон: Macmillan and Co., 1912), с. 62.». Даже знаменитое обилие личин, которые О’Нолан набрал себе, возможно, намекает на многочисленные псевдонимы Стивенза — от Крошки Тима до Лепрекона, а также Джеймз Эссе, Жак и Шемас Бег.
Иллюстрации к роману «Третий полицейский»
В 1940 году О’Нолан завершил свой самый масштабный акт перевода работы Стивенза — «Третий полицейский», он переводит «Горшок золота» в понятия, напрямую применимые к положению дел в мире в начале Второй мировой войны и в конце [Великой] Депрессии. То, что это в некотором смысле перевод, яснее всего проступает в сюжетах обоих романов и связывает капиталистическую экономику с преступлениями вроде убийства. В обеих книгах жажда обладания капиталом ведет к насилию, однако путь от наличности к агрессии в этих романах разный, разные и отношения между капиталом, насилием и Ирландией, и этими различиями описываются разные миры, в которых наши авторы оказались.
В сюжете «Горшка золота» фигурирует денежная кубышка, тот самый горшок из названия романа. Однако золото, лежащее в нем, играет лишь незначительную роль в жизнях его обладателей. Лепреконы из Горт на Клока Моры копили золото, чтобы застраховаться от жадности смертных людей. Как объяснил один, «лепрекону полагается иметь горшок золота, чтобы, если поймают его люди, удалось ему откупитьсяStephens, Crock of Gold, с. 76. В рус. изд.: с. 69.». Их традиционное ремесло обувщиков, напротив, задействовано в неденежной экономике — за него смертные платят натурой: строго соблюдают определенные обычаи — например, оставляют миску с молоком по вторникам, снимают шапку перед пыльным смерчиком и исполняют договор о неприкосновенности особой птицы — малиновки. Лепреконы, таким образом, населяют мир, где одна экономика противостоит другой. Где с одной стороны стяжательская жажда к капиталу, из-за которой и возникает потребность в горшке, а с другой — стратегия взаимовыручки внутри сообщества рабочего класса. Кульминацией романа становится обострение конфликта этих двух экономик, с едва ли не гибельными последствиями для Стивензова Философа.
Представители капиталистической экономики в романе — полицейские, которых лепреконы призывают после того, как обострился конфликт своих соседей, Михалом Макмурраху. По совету Философа, сосед Михал украл у них горшок золота. В отместку лепреконы сдают Философа полиции за убийство брата, а люди, пришедшие Философа арестовать, приносят с собой набор чужеродных ценностей — жесткое чувство иерархии и склонность к насилию. Там, где обитатели глухомани в романном сообществе — хоть смертных взять, хоть богов или дивных — делятся своей пищей и питьем добросовестно и по-честному, полицейские делят то, чем располагают, в соответствии с рангом: сержант пьет виски, а его подчиненные — молоко Stephens, Crock of Gold, с. 209. (В рус. изд.: с. 161.). Философ опирается в мудрости своей на поведение птиц, зверей и насекомых, поскольку считает, что все твари созданы равными, — а подобное отношение в книге подкреплено записями мыслей ослов, коров и пауков, — полицейские же обращаются с безответными животными зверски, словно подтверждая тем самым зверскую суть своей общественной функции. Мы слышим историю о ручной галке, которой монеткой расщепили язык, чтобы заставить разговаривать, и ту галку случайно затоптала мать хозяина птицыStephens, Crock of Gold, с. 206. (В рус. изд.: с. 159.); историю собаки, которую побили за то, что она слишком много насчиталаStephens, Crock of Gold, с. 218. (В рус. изд.: с. 168.), а также историю кошки, пожиравшей своих котят, о чем полицейский Шон уведомляет нас: «В один прекрасный день я убил ее самолично, молотком, потому как не выносил ее запахStephens, Crock of Gold, с. 219-220. (В рус. изд.: с. 169-170.)». Вскоре после этого полицейский Шон обращается с одним из лепреконов столь же агрессивно. «Говори, где деньги, или я тебе шею сверну», — грозится он, ополоумев от жажды волшебного золота, и далее: «Если сейчас же не скажешь, где деньги, я тебя убьюStephens, Crock of Gold, с. 226-227. (В рус. изд.: с. 174.)». Жестокость Стивензовых полицейских связана с деньгами в замкнутом круге причин и следствий. И когда Философ прибывает к ним в казарму, он обнаруживает, что граждане, которых они карают, если судить по узникам в темнице, угодили в ту же ловушку — и телом, и умом.
Иллюстрации к роману «Горшок золота»
Обоих узников довело до преступления несправедливое увольнение в большом городе. Первого вытурили за неявку на работу по болезни, а второго — по возрасту. Оба переживают утрату работы как жестокую потерю самоопределения: их исключают из системы словесных взаимодействий, которая определяет любое сообщество. Когда Философ заходит в тюремную камеру, ни один узник не отвечает ему на приветствие — впервые в книге жест вежливости не встречает взаимности. Заключенные рассказывают истории впотьмах и не называют своих имен, а потому неясно, кто из них говорит. Истории же их определяют бессловесность как первый симптом лишения их социальной и экономической значимости. Болезнь одного рассказчика выражается в том, что он неспособен писать слова (как и Стивенз, он конторщик):
«Конец слова представлялся тому человеку завершением события — поразительного, самостоятельного, отдельного, без всякой связи с чем бы то ни было на белом светеStephens, Crock of Gold, с. 246. (В рус. изд.: с. 189.)».
Здесь утрата навыка связной письменной речи есть причина его увольнения с работы, тогда как следствие этого — в том, что и устная речь предает его. Он прекращает разговаривать со своей женой и в конце концов покидает семью без единого слова объяснения или прощания. Потеря работы для второго узника тоже быстро оборачивается утратой дара речи:
«Я не позволял уму думать, но из бескрайних пределов его беспрестанно выпархивали слова, проносились, как комета по небу, и с чудовищным звуком падали: „уволен” — первое слово, а второе слово — „старик” Stephens, Crock of Gold, с. 262. (В рус. изд.: с. 220.)».
Лишившись дохода, оба узника страдают от сопутствующей потери речевой грамматики, что увязывает понятия между собой, и грамматики общественной, которая соединяет человека с соседями — или скрепляет его чувство самости в прошлом.
В завершение романа этих узников из замкнутого круга экономического и социального отчуждения, на которое их обрекли, выпускает невероятное вмешательство дивных, богов и героев старой Ирландии. Легионы сидов [ирландские божества] восстают под предводительством Энгуса Ога, чтобы в языческом мятеже освободить ирландских рабочих. И самая поразительная характеристика этих повстанцев — в их единстве многообразия, в их способности примирять индивидуализм с коллективизмом, а веселое рвение — с организованностью, и выражено все это в едином для них всех языке:
«Ибо эти люди, пусть многие, были едины. Всяк говорил с другим, словно с самим собой — без оговорок или уловок. Все двигались вольно, каждый по своему желанью, но двигались и слитно, будто одно существо: крича пред Матерью богов, кричали они в один голос и кланялись как один. Многие их умы проницал единый ум, настраивал, направлял, и через миг переменчивое и текучее сделалось сомкнутым и естественным с одновременным постижением, всеобщим действием — а это есть свободаStephens, Crock of Gold, с. 308. (В рус. изд.: с. 232.)».
У Стивенз воинство Энгуса Ога практикует разновидность единомоментного общения, где все понимают друг друга полностью, не отказываясь от того, что отличает их друг от друга, — и это в точности обратно отчужденности и анонимности заключенных в тюрьме. Этот язык стремится выйти за пределы стивензова сказа. Глава, в которой происходит восстание — единственная со своим отдельным названием «Счастливое шествие», — словно бы для того, чтобы ее можно было отделить от остального романа и применить как художественный сценарий или по меньшей мере как музыкальное сопровождение к настоящему ирландскому восстанию, какое произошло в 1916 году. Книга Стивенза, иными словами, в конце оказывается разверстой и предлагает свое содержимое как единую валюту ирландскому народу в щедро всеобъемлющем жесте, какими книга полнится, в попытке освободить этот народ посредством примера — освобождения из тюрьмы колонизированного умаПример писателя, воспользовавшегося этим свойством отделимости «Счастливого шествия», — К. С. Льюис, он адаптировал этот фрагмент в финальной части своей второй книги Хроник Нарнии, «Принц Каспиан» (1951)..
Иллюстрации к роману «Третий полицейский»
Роман О’Брайена, напротив, подчеркивает непрерывность заточения ирландского народа. В романе взаимное классовое положение полицейских и главного героя — рассказчика — перевернуты, и читатель вынужден принять точку зрения мелкого буржуазного выскочки, а не бескорыстного, пусть и несколько высокомерного слуги своей общины, стивензова Философа. Рассказчик О’Брайена, в отличие от любезного и пытливого Философа, к тем, кого считает ниже себя социально, ничего, кроме презрения, не питает, — в том числе и к полиции. Он тоже философ, но философ-паразит, из тех, кто стремится накопить культурный капитал изданием совершенно вторичной книги — указателя к трудам бессвязного гения-психа де Селби. Сам де Селби тоже полная противоположность стивензову добродушному педанту — он солипсист, отказывающийся вступать в диалог с другими мыслителями, человеческое бытие видит не как органическое единство, а как череду бессвязных мгновений («последовательность статичных впечатлений, каждое из каковых является бесконечно краткимO’Brien, Complete Novels, c. 263.»), каждое отдельно от соседних, как и сам де Селби — от всего остального рода человеческого.
Там, где Философ у Стивенза разрабатывает свои теории, опираясь на коллективную мудрость зверей, детей и простых людей, де Селби отвергает любую форму консенсуса: «подвергает сомнению самую очевидную реальность и возражает даже против вещей, научно продемонстрированныхO’Brien, Complete Novels, с. 265.». И его работы ведут читателей не к просветлению, а к кровопролитию. В последней из многочисленных сносок на де Селби в «Третьем полицейском» мы видим, что один его комментатор отправляется, вооружившись до зубов, убивать своего немецкого соперника — из-за несогласия в том, как подобает истолковывать сочинения великого автораO’Brien, Complete Novels, с. 373–376.. Связь между его философией исключительности и обскурантизма и расцветом нацизма подтверждается в более ранней сноске, где де Селби заявляет, что способен установить «физиологическую группу», к которой принадлежит тот или иной человек, для чего понадобилось бы «всего лишь провести краткий анализ букв или звуков, составляющих имя данного человека», и утверждает, что «некоторые группы […] всегда и везде вызывают отвращение у других „групп” и сами испытывают такое же отвращение к другим O’Brien, Complete Works, с. 254, примеч. 3. (Здесь цит. по: Флэнн О"Брайен. А где же третий? К.: "Ника-Центр", 1997, пер. А. Панасьева. — Примеч. перев.)». В представлениях де Селби одна раса или семья оказывается отделена от другой так же, как одно мгновение времени разлучено со следующим, а потому неудивительно, что рассказчик в романе О’Брайена как последователь великого де Селби, обнаруживает, что по ходу повествования оказывается все более отчужден от других людей, их рассуждения повергают его в растерянность, он убежден, что его личные интересы противоречат интересам всех остальных, и ради того, чтобы утвердить свое личное интеллектуальное и экономическое превосходство среди окружающих, он готов на убийствоИмеет смысл отметить, что один из комментаторов де Селби, ле Фурнье, вроде бы даже возлагал на де Селби часть вины за развязывание Первой мировой войны. См.: O’Brien, Complete Works, с. 246, примеч. 4. Более подробный анализ насилия в «Третьем полицейском» см. в моем очерке: «Flann O’Brien’s Bombshells: At Swim-Two-Birds and The Third Policeman», New Hibernia Review, т. 10, №4 (зима 2006 г.), с. 84–104..
Тогда как Стивенз помещает своего дружелюбного Философа в экономику обмена дарами, О’Брайен делает все возможное, чтобы не оставалось никаких сомнений: его рассказчик-философ остро осознает, что живет в капиталистической среде с волчьими законами. Он знает (и знает читатель), как именно финансируется его исследование трудов де Селби, — благодаря ферме и убыточному пабу, какой он наследует от родителей, — и доходов от этих двух источников недостаточно, чтобы обеспечить издание своего Указателя. Содержимое ящичка, за который рассказчик убивает старика Мэтерса, он представляет себе не в виде золота, а в виде «ценных бумаг на сумму не менее десяти тысяч фунтов стерлингов O’Brien, Complete Works, с. 251. (Здесь цит. по пер. А. Панасьева. — Примеч. перев.)», а значит, что бы ни говорил наш герой о своей поглощенности умственными материями, в рынке он ориентируется достаточно. И собирается употребить активы не ради того или иного общинного блага, а чтобы упрочить собственное финансовое и общественное состояние, вопреки тому, что ни ценный ящик, ни книга, которую он написал, не его личные: ящик принадлежит Мэтерсу, а книга собрана из цитат других авторов, поскольку в ней «представлены мнения всех комментаторов, труды которых удалось разыскать, по каждому аспекту творчества великого ученогоO’Brien, Complete Novels, с. 229. (Здесь цит. по пер. А. Панасьева. — Примеч. перев.)». С окружающими же он общается, по сути, исключительно в режиме конкуренции, и даже в разговорах, которые ведет, предполагают постоянные маневры за общественное положение, борьбу за то, чтобы взять верх, и все это лишь помещает его все глубже в его добровольное узилище тела и ума.
В романе О’Брайена, как у Стивенза, философы отправляются в странствие по неким неопределенным ирландским просторам, представляющим собой покатые холмы и болота и населенные работягами, полицейскими, зверями и фантастическими тварями. Но Философ Стивенза, верный своим убеждениям, странствует, чтобы исправить зло, которое причинил, дав скверный совет Михалу Макмурраху, тогда как умник О’Брайена странствует ради собственной выгоды. Стивензов Философ встречает на пути множество женщин и вступает с ними в беседы о женско-мужском товариществе, умнику же О’Брайена попадаются только мужчины, и самое близкое к женскому обществу ему перепадает в виде велосипеда изысканных пропорций (спроектированный для мужчины — с горизонтальной рамой), который герой-рассказчик считает безупречно послушным — такая вот предельная патриархальная фантазия. Философ у Стивенза делает богатые выводы из опыта своих скитаний, попутно меняет мнение по многим вопросам, а рассказчик у О’Брайена постоянно грезит о людях и предметах и склонен забывать все только что произошедшее. «Если б нашлись те часы, ты бы мог их взять себе», — говорит он своей удаляющейся душе, на что душа ехидно отвечает: «Нет у тебя часов»O’Brien, Complete Novels, c. 368.. Эта забывчивость означает, что в похождениях своих прозрение он обрести не способен. Так или иначе, с каждым шагом он все дальше уходит в мир, где возобладают причудливые машины, чье происхождение и функции непостижимы уму — таковы сундучки, смастеренные полицейским Мак-Крушкиным, или загадочные механизмы под землей, о которых пекутся полицейские, — а потому им не удается проиллюстрировать собою никакие общемировые законы.
Продолжение следует.
Печатается по:
Fantastic Economies: Flann O’Brien and James Stephens
by R. W. Maslen
Опубликовано в:
Borg, R., Fagan, P. and McCourt, J. (eds.) Flann O'Brien: Problems with Authority. Cork University Press: Cork
Публикуется в переводе на русский язык с разрешения автора.
Перевод Шаши Мартыновой
Редактор Максим Немцов