Имя 20-летнего автора из Казахстана зазвучало в 1988 году, когда его фантастический рассказ «За лесом, где подлый враг» вышел одновременно в России (журнал «Уральский следопыт»), Индии и США. Это был простенький рассказ антивоенной направленности, какие любили публиковать в советское время, но автор благодаря ему попал в компанию молодых фантастов. Ранний Лукьяненко находился, с одной стороны, под влиянием детского писателя Владислава Крапивина и братьев Стругацких, с другой — американской фантастики, которую после падения железного занавеса стали активно публиковать на постсоветском пространстве. Вал переводов сыграл дурную шутку с новым поколением местных фантастов: на фоне разнообразия сюжетов и качества прозы зарубежных коллег их творчество резко обесценилось. Лукьяненко, как видно уже из его первых книг, сделал выводы и соединил американскую боевитость с традиционным русским вниманием к вечным вопросам. Его дебют в крупной форме — «Рыцари сорока островов» (1992) — пример такого симбиоза. Взяв типичный крапивинский сюжет про подростков, оказавшихся на таинственных островах, он скрестил его с лихим боевиком в духе Хайнлайна: подростки крошат друг друга мечами, создают коалиции, разгадывают тайну зловещего эксперимента. Вера Крапивина в неиспорченность детей, которых надо защищать от взрослых, сменяется у Лукьяненко пессимизмом относительно человеческой природы в духе «Повелителя мух» Голдинга:
«Нападавшие были такие же загорелые и так же богато одеты, как и мы. Но отличить их было нетрудно — в их руках сверкали стальные мечи! Настоящие, опасные даже с виду. Я увидел эти мечи и оцепенел. Сердце забилось часто-часто. Какая же это игра? Это издевательство! Они с настоящим, смертельным оружием, а мы с деревянными игрушками! Мне захотелось крикнуть, что так нечестно, хотя я и понимал, что глупее этого крика ничего не придумаешь».
Прощание с гуманизмом
Во второй половине 1990-х Лукьяненко, переехав в Москву, публикует несколько романов, которые создают ему репутацию одного из лидеров российской фантастики. Он умело адаптирует к русскому контексту сложившиеся в западной фантастике жанры, добавляя местный колорит. В романе «Звезды — холодные игрушки» (1997) он демонстрирует образец почвеннической космической оперы. Человечество выходит в большой космос уже к шапочному разбору, Вселенная поделена более развитыми расами, а Земле отведена роль младшего партнера. Земляне не смиряются с этим, ученый Хрумов изобретает план расчистки жизненного пространства для своей расы, не останавливаясь перед развязыванием галактической бойни. Читатель без труда расшифровывает послание автора, описывающего «величайшую геокосмическую катастрофу», — это же про Россию 1990-х, ставшую сырьевым придатком и лишенную доступа к звездам. Читательский ресентимент тешат описания планов космической реконкисты. Там же фоном сообщается, что в 2009 году между Украиной и Россией произошла война за Крым, во время которой один из героев «сжег почти готовый авианосец „Гетман Мазепа” на верфи в Николаеве». Интересен роман еще и тем, что Лукьяненко вводит в него довольно злую пародию на Мир Полдня — коммунистическую утопию Стругацких. Врут ваши Стругацкие, с обидой утверждает автор: если их идеи применять на практике, то выйдет планета-концлагерь с детдомами и континентами геометрической формы. Постсоветский цинизм, слегка прикрытый постмодернистской иронией, прорывается на страницы космического боевика. Взять хотя бы пародийное описание инструкции для «регрессоров» (у Стругацких были прогрессоры, помогавшие развитию отсталых цивилизаций):
«Если наша помощь будет сочтена вмешательством и агрессией? Для этого и существует концепция Регрессорства, которая выполняет первый и самый тяжелый этап на пути к Дружбе. Регрессия цивилизаций сводит их технический и прежде всего военный потенциал к нулю, по возможности сохраняя культурные и нравственные достижения будущих-друзей. Общество, стоящее на ступени развития, аналогичной Каменной или Костяной эрам у людей, принимает помощь и идею Дружбы радостно и с благодарностью».
«Борьба метаморфов». Иллюстрация к роману «Звездная Тень»
Лилия Файзуллина / rusf.ru
Это же разочарование в гуманистических идеалах еще более заметно в мистическом боевике «Осенние визиты» (1997), описывающем битву посланников внеземных сил на фоне циничной Москвы 1990-х. Под сомнение автором ставятся уже идеи не Стругацких, а Достоевского. Характеры бойцов не только в духе времени (киллер, коррупционер), но и подчеркнуто небоевые — школьник, медсестра, пожилой профессор. Бой идет без снисхождения к детям и старикам — на кону опять судьба мира. Когда за обманчивой внешностью невинного ребенка может крыться угроза будущему человечества, кому есть дело до «слезинки ребенка»?
«Визитер лежал на спине, подложив руки под голову. Негромко сказал:
— Гуманизм — прекрасная вещь, пока он не приводит к жертвам, куда более страшным, чем возможные вначале. Пройдет пара дней, и ты убьешь обоих мальчишек, старичка, служаку... всех, кто нам отчасти симпатичен. Или они убьют тебя, а их линии утопят мир в крови. Достоевский ловко манипулировал словами, выдвигая постулат о слезинке ребенка и счастье мира. „Стоит ли слезинка одного ребенка слез всех детей мира?” — вот на такой вопрос ответить было бы труднее».
Вера Крапивина в неиспорченность детей, которых надо защищать от взрослых, сменяется у Лукьяненко пессимизмом относительно человеческой природы
В своих постмодернистских размышлениях на тему христианства автор обращается к жанру альтернативной истории. В дилогии «Искатели неба» (1998—2000) Лукьяненко описывает альтернативное Второе пришествие в мире, где не было Христа, а был некий ловкий маг, подаривший человечеству доступ в параллельный мир, где можно, например, прятать от завистников сокровища. Вдобавок маг, принуждая человечество к миру, забрал у него все запасы железа и обрек цивилизацию на застой. В книге описываются архаические общества альтернативных 1990-х годов ХХ века — псевдоримская империя, «Руссийское ханство» — с технологиями и развитием общественных отношений на уровне средневековья. Схватка за судьбу мира оборачивается вопросами: а правильный ли мессия пришел в лице мальчика (опять!) Маркуса, случайно получившего ключ ко всем сокровищам мира? Не антихрист ли он, почему он убежден в том, что все делает правильно? Вопросы эти формулируются не в качестве здорового скепсиса, а как тотальное разочарование преждевременно повзрослевшего ребенка в мире. Судя по тем дифирамбам, которые поют автору в фандоме, это мироощущение близко читателю фантастики.
Иллюстрация к роману «Дневной дозор»
Alex S. / rusf.ru
Равновесие и разнообразие
В 1998 вышел первый роман из цикла «Ночной дозор», где автор попытался представить позитивный план для мира, в котором рухнули все ценности. Лукьяненко описал систему динамического равновесия между темными и светлыми Иными — магическими сущностями, живущими среди людей. Обе стороны следят, чтобы ни одна не взяла вверх. Вампирам выдают лицензии на употребление крови в пищу, колдовство строго регламентировано. Подобная формула сосуществования — альтернатива войне всех против всех. Универсальными ценностями в этой ситуации можно пожертвовать, у каждого своя правда.
«Нам не дано выбрать абсолютную истину. Она всегда двулика. Все, что у нас есть, — право отказаться от той лжи, которая более неприятна. Знаешь, что я в первый раз говорю новичкам о сумраке? Мы входим в него, чтобы получить силы. И плата за вход — отказ от части правды, которую мы не хотим принимать. Людям — проще. В миллион раз проще, со всеми их бедами, проблемами, заботами, которые для Иных вообще не существуют. Перед людьми не вставал выбор: они могут быть и добрыми и злыми, все зависит от минуты, от окружения, от прочитанной накануне книги, от съеденного на обед бифштекса. Вот почему ими так просто управлять, даже самого злобного негодяя легко повернуть к Свету, а самого доброго и благородного человека — подтолкнуть во Тьму. Мы же — сделали выбор».
Тема равновесия раскрывается и в последнем романе «Кваzи» (2016). В мире после зомби-апокалипсиса вынуждены уживаться две расы — живые и переродившиеся в «квазилюдей» мертвецы. Квази отказались от каннибальских привычек, живут социальной жизнью, по некоторым параметрам даже превосходят людей. Но каково жить рядом с теми, кто еще недавно задорно чавкал мозгами?
«Я жевал свою котлету с сыром, запихнутую в безвкусную булку, и краем глаза косился на Михаила. Тот ел кваzибургер — лук, зелень, огурцы, помидоры и баклажан. Запихнутые в точно такую же булку, как у меня.
– Тебе никогда не хочется мяса? – спросил я.
– Ты же знаешь, что все кваzи – вегетарианцы.
– Знаю. Я спрашиваю про желание.
– Мы свое мясо уже съели, – ответил Михаил».
Описывая сложные формы сосуществования, Лукьяненко приходит к формуле терпимости, если не сказать толерантности, альтернативной западной политкорретности. Понимание этого затрудняется публичными высказываниями автора, который в интервью и колонках регулярно предлагает то «вбомбить Грузию в каменный век», то шлет проклятия «оторвавшейся от России» Украине, из-за чего имеет устойчивую репутацию имперца и реакционера. Но Лукьяненко-фантаст утверждает именно постгуманистическое разнообразие.
В романе «Геном» (1999) описано генномодифицированное человечество: «спецы» (люди, генетически приспособленные для определенной профессии), «натуралы» (обычные люди, причем один из героев — гей и «натурал» одновременно), клоны и ксеноморфы. Этот роман, выделяющийся на общем фоне консервативной отечественной фантастики, полон ярких аттракционов: генетически модифицированные гетеры, секс с инопланетянами, обезвреживание главного злодея девочкой-шпионкой при помощи vagina dentata. Это буйство фантазии опять-таки напоминает американскую фантастику «новой волны» 1960-х (особенно Филипа Хосе Фармера), снявшую покров со многих табуированных тем.
Лукьяненко удалось адаптировать жанры и приемы англо-американской фантастики, добавив проблематику, близкую русскому читателю. Растеряв по пути гуманистические заветы советской фантастики, он нашел опору в отечественной версии постмодернизма напополам с цинизмом, сохранив, как ни странно, веру в человечество и сумев придать русской фантастике новое дыхание, каким бы несвежим оно ни казалось.