Мемуарная книга Тима Милна (племянника и воспитанника Александра Милна, автора «Винни-Пуха») о его друге детства Киме Филби — очень хорошая, хотя и совсем не в том смысле, на который намекает ее раскатистое название «Неизвестная история супершпиона КГБ». На самом деле, это книга об английских мальчиках из хороших семей, о времени между мировыми войнами и сразу после, о пылкой дружбе, об ошибках, обмане, предательстве, обиде и прощении. Но меня книга Милна покорила в тот момент, когда я прочла описание летнего путешествия, в которое они с Филби отправились сразу после получения оксфордских дипломов: «Итак, в солнечный августовский день 1932 года два здоровых студента-выпускника очутились посреди Адриатики. Кроме рюкзаков, никакого другого багажа у нас не было. По крайней мере половину содержимого моего рюкзака составляли книги с трудами великих мыслителей древности — Платона, Аристотеля, греческих и римских историков, — а также громоздкий плащ, который я так ни разу и не надел».
Не знаю, как вы, а я после этой фразы сразу начинаю улыбаться — и, конечно же, главным образом потому, что вижу в этом описании саму себя в юности. Собираясь в поход после второго курса университета, я точно так же, как Милн и Филби, упаковала в рюкзак только самое необходимое — в том числе тексты древних авторов и, конечно же, вернейших моих друзей — гимназические словари Вейсмана и Петрученко, греческо- и латинско-русский. Впрочем, в этом мне было далеко до одного очень известного сегодня филолога-классика, который тогда же, отправляясь в археологическую экспедицию, брал с собой запасные шорты и зубную щетку, а еще огромный чемодан на колесиках, в который складывал все свое земное достояние: пару десятков оранжевых томов древнегреческой библиотеки «Teubneriana» и жемчужину коллекции — огромный греческо-английский словарь Лиддл-Скотта (он тогда стоил целое состояние, то есть примерно сто долларов). Говорят, смотреть, как он три километра тянет за собой этот бесценный груз по крымской степи, было сплошным наслаждением.
Вообще горделивое (и, рискну предположить, в основе своей юношеское) желание захватить в дорогу весь свой культурный багаж, перемещаться по миру одновременно и в материальном измерении, и в интеллектуальном, было неотъемлемой частью путешествия на протяжении очень долгого времени. Связанный же с этим дискомфорт не только не служил препятствием, но как будто наоборот подстегивал на подвиги в духе удалой читательской камасутры.
Так, Николай Гумилев, отвечая на вопрос, как ему Сахара, отвечал высокомерно: «Я ее не заметил — я сидел на верблюде и читал Ронсара». Родная душа и ровесник Николая Степановича — один из вождей знаменитого восстания в Аравийской пустыне, интеллектуал, авантюрист и выдумщик Лоуренс Аравийский. В своей восхитительной и почти полностью лживой книге воспоминаний «Семь столпов мудрости» он пишет о том, как коротал долгие переходы под палящим солнцем, читая на спине верблюда комедии Аристофана в оригинале. Учитывая, что ни один человек в мире не может читать Аристофана без словаря, единственный пригодный для этого словарь (все тот же Лиддл-Скотт) выходил тогда исключительно в виде двухтомника, а ростом Лоуренс немного не дотягивал до полутора метров, эта картина видится фантасмагорической и озадачивающей.
Но даже относительно умеренные и не склонные ко всей этой акробатике путешественники вроде осмотрительного Ивлина Во не видели возможности путешествовать без книг. Так, готовясь к долгой и крайне утомительной (ну по нашим сегодняшним меркам) поездке в Африку, Ивлин Во писал, что взял с собой десяток «солидных томов», — все, что планировал, но никак не мог прочесть в «оседлой» жизни. Да что далеко ходить — моя родная бабушка, девушка скорее практичная, чем эфирно-воздушная, всю войну протаскала в вещмешке исчерканный томик Блока (по правде сказать, не томик, а настоящий том, впоследствии семейную реликвию).
В русской традиции этот принцип — чтение как важная часть путешествия, книга как непременный дорожный аксессуар — отлит в чеканной строчке Багрицкого «А в дорожной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Но уже десять лет назад именно эта растиражированная строка становится основой для пародии в фильме «День выборов». Там дуэт лузеров-КСП-шников, в лыжных шапочках и свитерах с горлом, со сцены исполняет псевдобардовскую песню с ключевыми словами «в рюкзаке моем сало и спички и Тургенева восемь томов». Очевидно, что в середине нулевых человек, идущий в поход с мешком книжек, — посмешище и только. Что уж говорить про день сегодняшний — я сама недрогнувшей рукой пересадила на электронную книгу старшего сына, чтобы не возить с собой на каникулы его бесконечного Терри Пратчетта. А вид новинок, которые желает прочитать в отпуске мой муж, консерватор и папирофил: «Безгрешность» Джонатана Франзена, «Sapiens» Ноя Юваля Харари, «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, «Тобол» Алексея Иванова — внушает мне ужас. Тем же ужасом полнятся и социальные сети: «Как, ради бога, как, дорогие издатели, мы должны с этим ехать отдыхать?» Милая дуреха, каких-то двадцать лет назад лезшая в гору с полным рюкзаком словарей, вызывает во мне некоторое умиление, но понимания и узнавания — нет, не вызывает.
Можно довольно долго обсуждать, почему так вышло. Почему путешествия, ставшие объективно гораздо более простыми и комфортными технически, утратили сегодня один из своих традиционных атрибутов — толстые бумажные книжки. Кто-то наверняка сошлется на бездуховность и излишний прагматизм людей, для которых лишняя пара обуви оказывается важнее того самого «культурного багажа». Кто-то меланхолично заметит, что раньше люди ездили «в путешествия», а теперь исключительно «в отпуск» или «по делам». Что люди меньше читают вообще, что раньше бумажным книгам не было альтернативы и что в прежние времена бытовой комфорт не играл такой роли, какую он играет сейчас. Наверняка во всем этом есть некоторая доля правды. Но, на мой вкус, не вся правда.
Потребность тащить на себе Платона и Фукидида в рюкзаке с вечно отрывающимися лямками — явление того же примерно порядка, что желание непременно заниматься сексом на пляже, потому что это романтично, всю ночь пить дурной портвейн, а наутро сдавать экзамен по матану, потому что это круто, или читать в метро Канта, чтобы все заметили (а книгу Шахиджаняна «Про ЭТО», напротив, стыдливо обертывать в газетку, чтобы никто не догадался). Читать что Аристофана, что Ронсара верхом на верблюде очень неудобно, и ни один здравомыслящий человек не станет этого делать, не ожидая некоторого внешнего отклика на свою джигитовку. Не то, чтобы запихивая в рюкзак книги на древних языках я думала исключительно о том, как произвести впечатление на товарищей по походу, — они и сами ничего тоньше «Истории альбигойцев» Николая Осокина в руки не брали, но мысль, что книга в багаже тем или иным (часто исчерпывающим) способом тебя характеризует, каюсь, была.
На протяжении почти всего длинного ХХ века с его повсеместным и разнообразным торжеством интеллектуализма, фраза «ты — это то, что ты читаешь» была практически аксиомой. Точно так же, как сегодня следящие за собой девушки публично стараются есть исключительно салат (а масляное печенье — тайком и в одиночестве), люди старались появляться на публике с «солидными томами», которые бы описывали их как личность самым выгодным способом. Тихонов и Сельвинский в походной сумке означали, что их владелец человек мужественный и немного сорви-голова. Ронсар посреди Сахары — верный признак эстета, одиночки и нон-конформиста. Блок в передвижном госпитале — свидетельство утонченной натуры. Путешествие, вне зависимости от его цели, было пространством публичности, своего рода сценой, а книга — эффектным и эффективным инструментом сценического самовыражения.
Сегодня все изменилось. В ситуации распада иерархии культурных ценностей уже непонятно, как та или иная книга характеризует своего носителя и характеризует ли вообще. «Пятьдесят оттенков серого» — дань моде трехлетней давности или тонкая ирония? Пелевин — клеймо хипстера или просто первое, что попалось под руку? А вот это, в красной обложечке, — это вообще о чем?.. Точно так же и путешествие, став занятием гораздо более обыденным, одновременно стало и занятием куда более приватным, интимным. Самовыражаться в путешествии, среди чужаков, которые тебя не знают и не считают твои тайные коды, да еще и при помощи такого ненадежного орудия, как книга, теперь бессмысленно.
Иными словами, появление новых форматов бытования книги, возросшая любовь к комфорту, падение интереса к чтению — все это безусловно важно, да. Но куда важнее, на мой взгляд, то, что статус книги как знака и путешествия, как площадки пережил серьезную уценку. В этом, бесспорно, заключена определенная грусть, как в любом событии, размывающем контуры привычного нам мира. Но есть и хорошая новость: эквилибристика с тяжелыми книгами, от которых рвутся лямки рюкзаков и просто болит спина, более необязательна.