Кубик Рубика сестер Гиппиус

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— Маргарита Михайловна, как бы вы могли представить читателям недавно вышедшие «Семейные хроники в письмах-дневниках Татьяны Гиппиус»?

— В первую очередь я хочу поблагодарить вас, Анна, за приглашение к разговору. Это действительно хорошая возможность представить книгу, что-то вспомнить и рассказать о том, что в нее вместилось и не вместилось, несмотря на объем — без малого 900 страниц. Для серии «Литературное наследство» этот том скорее нетрадиционный, потому что на титул вынесено имя не писателя, не критика, не историка словесности, не мемуариста, а человека, который непосредственного отношения к литературе не имеет. Татьяна Гиппиус — одна из трех младших сестер Зинаиды Гиппиус, художница, причем художница очень скромного дарования, не раскрывшегося в полную меру. Известна она главным образом посвященными ей стихами Александра Блока, своими художественными альбомами — увы, утраченными, — и портретами: Блока и Любови Дмитриевны Блок, Андрея Белого, Мариэтты Шагинян, которые, с точки зрения литературоведа, воспринимаются в большей степени как артефакты литературного быта петербургской элиты, а не живописного искусства начала XX века. Это, несомненно, накладывает определенную ответственность на публикатора, который отваживается выступать в старейшей академической серии с таким автором и с таким материалом. Тем не менее этот материал имеет прямое отношение к «Литературному наследству», где незадолго до этого вышло два тома эпистолярного наследия Зинаиды Гиппиус.

Том «Семейных хроник» составили письма Татьяны Гиппиус к сестре, Д. С. Мережковскому и Д. В. Философову за очень конкретный период — все они относятся ко времени их пребывания в Париже в 1906–1908 гг. Во многих отношениях эти письма уникальны, поскольку свидетельствуют о потаенной религиозной жизни Мережковских, об истории их неохристианской общины и семьи-коммуны, сложившейся вокруг церкви их толка — церкви Святой Троицы (Иоанновой), которую они посвятили Третьему Завету, Откровению Святого Духа (первое совместное богослужение Мережковских и Д. Философова состоялось в Великий Четверг 29 марта 1901 года). Главный «сюжет» писем-дневников — повседневная жизнь младшего «гнезда» общины, семьи-коммуны, руководимой Татьяной Гиппиус. В ту пору она была студенткой живописного отделения Высшего художественного училища Академии художеств, училась в мастерской И. Е. Репина. После отъезда Мережковских в Париж члены коммуны обосновались в оставленной им квартире на Литейном, 24 (в доме Мурузи), это — жившие вместе — Антон Владимирович Карташев, приват-доцент Духовной академии, оставивший свою научную богословскую карьеру и примкнувший к Мережковским; Татьяна и Наталия Гиппиус (самая младшая из сестер, она тоже училась в Академии художеств, только на скульптурном отделении, а не живописном); молодой талантливый скульптор Василий Васильевич Кузнецов; а также Серафима Павловна Ремизова и первоначально Андрей Белый. В круг посвященных, но не принимавших участия в общих молениях, входили Николай Александрович Бердяев, Блоки, Евгений Павлович Иванов, Алексей Михайлович Ремизов, Василий Васильевич Успенский (товарищ Карташева по Духовной академии). В свете общего движения за реформацию и отделение Православной церкви от государства, которое в годы Первой русской революции получило небывалый размах в среде интеллигенции, «дневники» Татьяны Гиппиус — документ замечательный, «говорящий», просто первоклассный для изучения христианского модернизма в России.

Помимо центрального сюжета, в этих письмах нашли отклик самые разные события петербургской жизни (литературной, художественной, театральной, религиозно-общественной, политической) — это своего рода петербургская хроника 1906–1908 годов. Татьяна Гиппиус принадлежала к известной литературной семье, ее контакты внутри петербургской элиты, прямые и опосредованные, были многочисленны. Подтверждение тому — внушительный объем именного указателя в конце тома. Однако эта книга не только своего рода энциклопедия повседневной жизни петербургской элиты той эпохи, это еще и история семьи Гиппиус-Мережковских. И по этой части новой информации для себя читатели здесь найдут немало.

Я очень благодарна всему коллективу «Литературного наследства» и главным образом Монике Спивак, Андрею Серкову и Константину Львову — они помогли мне с этой книгой, взяли на свои плечи очень тяжелую редакторскую ношу, потому что этот текст для серии все же неординарный: и по содержанию, и по форме, и по другим статьям. Не могу не принести благодарность моим друзьям и коллегам из Амхерстского Центра русской культуры (Стэнли Рабиновичу, Виктории Александровне Швейцер (им обоим, увы, посмертно), Татьяне Чеботаревой, Татьяне и Инайе Бабенышевым, Джейн Таубман), без их заинтересованности в моей работе, без их участия и помощи в продолжение всего «перинатального» периода, я думаю, эта книга никогда бы не состоялась.

— Как вы думаете, почему эпистолярий сестры «декадентской мадонны» до сих пор оказывался вне профессионального филологического интереса?

— На мой взгляд, тут несколько причин. Самая главная — удаленность, весь эпистолярий сосредоточен в Русском центре Амхерста, в Массачусетсе (США). Согласитесь, что рядовому филологу не так-то легко перелететь через океан. Именно по этой причине подготовка текстов растянулась более чем на 20 лет. В первый раз в Штаты я полетела весной 1995 года по гранту для научной работы. Меня как архивиста, источниковеда, интересовали русские архивы. По наводке Хенрика Барана, профессора Университета Олбани, в ту пору моего сотоварища по изучению творчества Федора Сологуба, я отправилась в Амхерст, чтобы познакомиться с коллекцией Мережковских. Архив возглавлял сокурсник Хенрика по Гарвардскому университету Стэнли Рабинович — самый яркий профессор Амхерст-колледжа, я же знала его заочно, по монографии о «детской» прозе Сологуба — первой в американской славистике. Вот тогда, благодаря Стэнли (он ушел из жизни в январе прошлого года, не дождавшись этого тома, к которому собирался написать предисловие о созданном им Центре русской культуры) и Тане Чеботаревой — в ту пору главному и единственному архивисту амхерстских коллекций, я в первый раз увидела коробки с архивом Мережковских. Тогда все архивные коллекции располагались в полуподвальном помещении библиотеки колледжа, Центр был построен позднее. Наудачу мне посчастливилось сразу же открыть несколько нетривиальных писем Татьяны Гиппиус, некоторые были с рисунками: подробный рассказ о подготовке Пасхальной службы и ритуале на квартире Мережковских, с молитвами, описание собрания на «Башне» Вячеслава Иванова (по сегодняшним стандартам его назвали бы «голой» вечеринкой), не менее впечатлившие — о первом заседании открывшегося в Петербурге в октябре 1907 года Религиозно-философского общества, имена, имена, имена: Розанов, Бердяев, Булгаков, Свенцицкий и т. д.; и тут же письма о Блоке — Любе — Боре; размышления о метафизике любви, Боге, «поле»: «Какая теперь полоса людей протестующих против брачной любви пошла, косяк. Евг<ений> Ив<анов>, Блок, жена, Гюнтер, его товарищ. Активно, сознательно, для приобретения, а не ради умерщвления плоти протестующих. Я думаю, это без внимания оставить нельзя. Должно же начаться какое-то возрождение личности». Следом — письма с рассказами о студенческих забастовках в Академии художеств, описание Петербурга в дни Третьеиюньского переворота. Все это ударило в меня, как молнией, и я сразу же решила для себя, что сама не представляю как, но должна сюда вернуться. И вернулась, и возвращалась не раз (это, конечно, чудо, настоящее везение).

Назову еще одну причину. Многие годы эти документы исследователям из России можно было копировать только в собственный компьютер, находясь в Амхерсте (замечу при этом, что архив работает четыре с половиной дня в неделю, с 9 утра до 16:45, с обязательным перерывом на обед). Для исследователей из бывшего СССР ксерокопирование было запрещено (отголосок холодной войны). Таково было условие фондообразователя Томаса Уитни, на основе коллекций которого и вырос Центр русской культуры. Впоследствии Стэнли добился от Уитни разрешения на копирование 40 рукописных страниц в год для тех исследователей, которые побывали в Амхерсте. Но что могут дать эти 40 страниц при объеме источника в две с половиной тысячи архивных листов? Лишь по прошествии нескольких лет проблема получения копий была решена в пользу увеличения объема, ну а в последние годы, с появлением цифрового копирования, и вообще облегчилась. Правда, к этому времени я уже имела полный корпус писем-дневников, однако печатать их не могла, несмотря на упреки и нетерпеливые подначивания коллег, — многие тексты оставались несверенными. Я очень благодарна амхерстским коллегам за отклик, они безвозмездно предоставили мне цифровые копии недостающих документов, и уже на заключительной стадии, перед сдачей тома, я смогла завершить сверку. Удаленность источника была одной из главных причин, мешавших сделать эту работу в более короткие сроки.

Для специалистов, которые находились внутри, в Штатах, эти документы не представляли интереса, возможно казались вторичными, я не смогла найти соавтора, кто бы мог помочь с копированием текстов. Татьяна не Зинаида, и это все прекрасно понимают. В интеллектуальном отношении она, конечно, была от нее далека и несамостоятельна. С юности она всецело находилась под влиянием Мережковских, в положении полной зависимости, они сформировали ее духовно, всецело подчинили своим идеям и интересам, под воздействием которых она пребывала многие годы, вплоть до их отъезда в эмиграцию. Письма в Париж — в некотором роде «послушание», данное Татьяне сестрой. В этой связи мне кажется очень удачным цифровой коллаж, предваряющий наш том на «входе»: голова, напичканная обрывками писем и молитв, — образ, созданный Ярославой Каражановой, художественным дизайнером книги.

На самом же деле, когда начинаешь работать с этим материалом, не проникнуться и не впечатлиться невозможно. Сначала поражаешься шокирующим масштабом эпистолярия, силой воли человека, который стоически изо дня в день делал эти записи (в письме от 3 августа 1906 года Философов сообщал Бердяеву: «Тата пишет З<инаиде> Н<иколаев>не каждый день и затем отсылает весь накопившийся за неделю дневник сразу. Получается письмо страниц в 70–80. Это уже какая-то психопатия, но здесь есть что-то прекрасное. Громадное усилие воли во что бы то ни стало победить время и пространство»). А уже потом приходит понимание, что в этих «отчетах», временами действительно напоминающих психопатическое письмо (по ассоциации с образцами, виденными мною в витринах музея искусства душевнобольных в Лозанне), обсуждаются проблемы «пола», брака, аскетизма, духовного возрастания, религиозной общественности, религиозной революции и т. д. — первостепенные темы для изучения эпохи, «злоба дня», ее нерв.

Еще одна причина замедленности процесса подготовки публикации — атрибуция датировок. Эти «дневники» — отнюдь не тетради в переплете, а письма, в основной массе без конвертов. При хроническом отсутствии полных датировок, да еще и при таком объеме, их сложно атрибутировать, разложить по хронологии — в одной папке нередко находились страницы из писем, относящихся к разным месяцам и годам. Большая часть записей имеет неполные датировки, многие датированы приблизительно так: Пятница, 25-е, Ночью, После обеда и т. д. Архивист в такой ситуации совершенно беспомощен, да и исследователь тоже. Как показал мой опыт, только имея в компьютере полный набор всех писем, стало возможным по содержанию текста восстановить датировки и хронологию, соединить обрывки писем, оказавшиеся в разных папках, — вот такой «кубик Рубика» от сестер Гиппиус, точнее пазлы.

— А как и когда вы впервые столкнулись с творческим наследием Зинаиды Гиппиус? Что побудило вас им заниматься профессионально?

— Впервые с творчеством Зинаиды Гиппиус я познакомилась после окончания школы (в 1974-м), когда перед поступлением в университет год работала на киностудии «Леннаучфильм». Там мне посчастливилось встретить людей, которые занялись моим образованием, приносили книги, каких, конечно же, не было в рядовых библиотеках. Так я впервые открыла для себя Серебряный век. Помню, что Гиппиус меня сразу же заинтересовала, буквально загипнотизировала своими стихами, захотелось больше узнать о ней. Но, когда я поступила на филфак, оказалось, что заниматься Гиппиус или Розановым, который тоже захватил меня своими «Опавшими листьями», было невозможно. Я помню, как мой научный руководитель, услышав про предложенные мною имена для курсовой, замахал на меня руками: «Ни за что, ни за что! Занимайтесь лучше Маяковским». Конечно, этот запрет касался только нас, студентов, для историков литературы, для науки, таких запретов не было, да если и были, то ничего не значили.

Впрочем, при желании и упорстве и для нас, студентов, все было реально: можно было взять в деканате отношение для научной работы, пойти в Горьковскую библиотеку и читать. До сих пор помню свое волнение, когда в 18 лет впервые открыла «Собрание стихов» Гиппиус (издание «Скорпиона») и читала эти ни на что не похожие стихи. Обаяние личности Гиппиус и в особенности ее стихи меня совершенно пленили, я переписывала их в тетрадь, а главное — они как-то сразу же запоминались, без усилий памяти:

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа — верна,

И любим мы одной любовью...

Любовь одна, как смерть одна.

Между тем после окончания университета я стала заниматься творчеством Сологуба. Гиппиус же при этом всегда оставалась в поле моего бокового зрения, что и понятно, ведь Сологуб и Гиппиус — своего рода «сиамская пара». Невольно вспомнилась изящная апофегма П. П. Перцова: русский символизм развивался «сиамскими парами» (Минский — Мережковский, Сологуб — Гиппиус, Бальмонт — Брюсов, Блок — Белый...)

Изучать творчество кого бы то ни было без изучения всей литературной эпохи — невозможно, не получится.

Запись З. Н. Гиппиус в молитвенной книге С. П. Ремизовой-Довгелло. 1905. ИРЛИ

— Зинаида Гиппиус сегодня известна нам как поэтесса, писательница, драматург, литературный критик и, конечно, муза многих поэтов и мыслителей начала XX века. Однако ее деятельность была очень обширной и разносторонней как в России, так и в эмиграции. Расскажите, пожалуйста, о ее роли в русском религиозном движении рубежа веков.

— Здесь в первую очередь следует сказать о Религиозно-философских собраниях, которые были инициированы Мережковскими, Розановым, Н. Минским, В. Тернавцевым. Сама же идея создать открытое общество людей религии и философии для свободного обсуждения вопросов церкви и культуры, церкви и общества впервые была высказана Гиппиус, она об этом подробно рассказывает в книге «Дмитрий Мережковский». На собраниях, открывшихся в ноябре 1901 года, впервые в истории русской общественной мысли публично был поставлен вопрос об отношении интеллигенции к православной церкви и церкви (иерархов, духовенства) к интеллигенции, миру, обществу, культуре. Гиппиус присутствовала почти на всех собраниях, хотя и не выступала. Чаще всего вспоминают внешнюю, импозантную сторону ее присутствия и поведения — наставленный на аудиторию лорнет или гофрированное платье, которое раскрывалось, представляя ее обнаженной, за что она получила прозвище «белая дьяволица». Позднее, в эмиграции, она опубликовала два очерка, посвященные истории Религиозно-философских собраний, а в книге «Дмитрий Мережковский» подробно рассказала о подготовке и открытии первого заседания и таким образом обозначила свою роль и свое место в истории русской религиозно-общественной жизни. По инициативе Мережковских в 1903 году стал выходить журнал «Новый путь», в котором наряду с литературными, критическими и публицистическими материалами печатались отчеты религиозно-философских собраний; журнал издавался Перцовым, фактически же им руководили и его редактировали Мережковские, Философов и главным образом Гиппиус. А по возвращении из эмиграции встали во главе Санкт-Петербургского религиозно-философского общества, затеянного Бердяевым: с ноября 1909 по октябрь 1912 года председателем был Философов, его сменил Карташев, остававшийся на этом посту до закрытия общества в 1917 г., Философов же занял при нем место товарища председателя — духовно («церковно») близкие люди, одна семья, во главе которой стояла З. Гиппиус. Кстати, в нашем томе в дополнение к основному корпусу помещены отложившиеся в амхерстском архиве письма Татьяны более позднего времени (1911–1913), в которых содержатся новые сведения о работе Мережковских в Религиозно-философском обществе и его секциях.

— В истории отечественной литературы имя Зинаиды Гиппиус неразрывно связано с именем ее мужа — Дмитрия Мережковского. Известно, что они прожили вместе более пятидесяти лет, не расставаясь ни на день. И безусловно, вопрос о взаимном влиянии напрашивается сам собой. А по вашему мнению, можно ли рассматривать творчество Гиппиус без оглядки на творчество ее супруга?

— Можно; но нужно ли? Не зря говорят: муж и жена — одна сатана, одна душа, одна плоть. Мережковские при всей их ментальной разности — это одно существо, андрогин, я так их воспринимаю, у них одно интеллектуальное поле, и потому, на мой взгляд, о влиянии или зависимости говорить не стоит, ни к чему не приведет. Они делали одно дело, каждый по-своему, но смысл и значение, несомненно, одно, это о них — «взыскующие Града».

— Продолжая вопрос влияния: насколько сильным, на ваш взгляд, было влияние Зинаиды Гиппиус на поэтов Серебряного века?

— Гиппиус ввела в широкое употребление дольник, вслед за нею этот размер использовали Брюсов, Бальмонт, Блок, Ахматова, Гумилев и многие другие. Всем известно, что в своих стихах она говорит от мужского лица, мужским голосом или голосом гендерно неопределенным. Вслед за нею от мужского лица заговорили и другие, первое имя, которое здесь приходит в голову, — Поликсена Соловьева, писавшая под псевдонимом Allegro, или, например, Мария Лёвберг, да и у многих можно найти такие стихи, например у М. Шагинян и Ольги Флоренской (обе находились под обаянием личности и поэзии Гиппиус). Она «научила женщин говорить» — только по-своему. Это ярко выраженное в стихах Гиппиус стремление к свободе, к обретению субъектности, которое в начале века было возможно только через апроприацию мужского голоса, видимо, заражало. Но не только это. Связи поэтов-современников с поэзией Гиппиус могут быть неявственными, неочевидными, но в некоторых случаях влияние ее манеры не почувствовать невозможно, ее напряженного голоса: «Ведь только об этом думает Бог — о Человеке, Любви и Смерти».

— Насколько сегодня вообще изучено ближайшее окружение семьи Мережковских?

— Отвечая на этот вопрос, однозначно стоит назвать монографию Михаила Золотоносова «Братья Мережковские. Роман для специалистов. Книга 1: Отщеpenis Серебряного века», которая вышла в 2003 году в «Ладомире». И хотя этот увесистый том посвящен главным образом Константину Сергеевичу Мережковскому, старшему брату Дмитрия Сергеевича, о семье Мережковских из него можно извлечь самые разные сведения. Золотоносов проделал большую работу.

«Семейные хроники», на мой взгляд, также дают достаточно полное представление о ближайшем родственном окружении семьи Гиппиус. Лица, о которых мы знали поверхностно, иногда только их имена, на страницах «дневников» словно оживают. В их числе так называемая четвертая сестра — Анна Николаевна Гиппиус, семья Степановых — родственники по матери — Анастасии Васильевны Гиппиус, урожденной Степановой. Василий Александрович Степанов, Вася, — любимый кузен Зинаиды Николаевны, друг ее тифлисской юности, фигура в высшей степени интересная, он получил образование горного инженера, работал на Урале. Татьяна колоритно описывает поездку к нему на прииски летом 1907 года, которую они предприняли вместе с Наталией во время их академических каникул. В 1907 г. Василий Степанов был избран депутатом Государственной думы от конституционно-демократической партии и вместе с семьей перебрался с Урала в Петербург, занялся политикой, в марте 1917-го получил пост товарища министра торговли и промышленности Временного правительства.

Можно открыть именной указатель в конце этого тома и увидеть имена близких родственников, дальних родственников Гиппиусов... И если раньше мы знали о них в лучшем случае даты жизни, имена, отчества, то, благодаря письмам-дневникам, эти люди обрели плоть и кровь. То же самое можно сказать о семье Карташева, о которой совсем почти никаких сведений прежде не было.

Вообще в этой многолетней работе, наверное, самым интересным был как раз поиск и встававшие передо мной вопросы, потому что очень много было неясностей (например, что такое эта «новая» церковь Мережковских, как идея «нового религиозного сознания» связана с их политической программой, можно ли их опыт вписать в исторический контекст и т. п.), целый ряд вопросов надо было решать с нуля — начиная с того, как и почему вдруг кусок Парижского архива оказался в Амхерсте.

— А почему он там оказался, можете рассказать?

— Судьба Парижского архива Мережковских действительно запутанная. Весь архив, библиотеку и права на издание книг они завещали Владимиру Злобину, своему бессменному секретарю и помощнику в житейских вопросах. После смерти супругов (Мережковский умер в 1941-м, она в 1945-м) Злобин вступил в наследство. Он был уже немолод, болел, не имел стабильного литературного заработка, искал средства. Тогда он решил продать научную библиотеку Мережковских в Национальную библиотеку Франции, затем настала очередь архива. В апреле 1950 года ящик с бумагами писательской четы был отправлен в Стэнфорд — Борису Ивановичу Николаевскому, хранителю Гуверовской библиотеки. Более десяти лет эти ценные материалы находились в США, но их не смогли приобрести ни Гуверовский, ни Бахметевский архивы, так как Злобин запросил слишком большую по тем временам сумму. В конце концов в 1963 году по его просьбе ящик с документами вернули во Францию. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что в результате всех манипуляций архив оказался раздроблен на несколько частей, одни находятся в европейских коллекциях, другие — в Штатах. Меня в первую очередь интересовали осколки этого «айсберга», всплывшие за океаном.

Значительная часть парижского архива Мережковских сегодня хранится в Библиотеке Иллинойского университета в Урбане-Шампейне, она была куплена у Злобина во время его поездки в Штаты в 1965 году (за год до его смерти) по просьбе профессора Иллинойского университета Темиры Андреевны Пахмусс — известной американской славистки, исследовательницы творчества Зинаиды Гиппиус. Позднее туда же поступили материалы Мережковских, завещанные Злобиным ей лично («Коллекция Т. А. Пахмусс и В. А. Злобина»).

Еще одна часть архива оказалась в Амхерсте. В 1973 году американский миллионер Томас Уитни приобрел эти бумаги у владельца парижского букинистического магазина Иосифа Мироновича Лемперта и подарил Амхерстскому колледжу. Я разговаривала с Иосифом Мироновичем по телефону в конце 2008 года, буквально за месяц до его смерти, и он рассказал мне, как к нему попали бумаги Мережковских, я записала его рассказ. В 1970-х на Елисейских полях рядом с театром Мариньи по выходным собирался рынок филателистов и нумизматов. Лемперт, покупавший раритеты, русские архивы и книги, любил там прогуливаться. Однажды, подойдя к месту свидания коллекционеров, он увидел машину, из которой вышел респектабельного вида француз. Человек никому не представился, сразу же подошел к филателисту Масловскому, приятелю Лемперта, и предложил ему купить письма и рукописи. Масловский ответил, что он готов забрать у него только конверты и марки, содержание конвертов его не интересовало. Тогда Иосиф Миронович, присутствовавший при их разговоре, сказал: «А я куплю у вас всё, что без марок».

В действительности, получив бесценный архив, он не понимал, что с ним делать, чьи это письма, о чем и о ком в них идет речь: какая-то Тата, какая-то Ната, Серафима, Антон, Боря... Тогда он написал Роману Гулю и попросил его назвать кого-нибудь из специалистов, знакомых с творчеством Мережковских. Гуль рекомендовал Темиру Пахмусс — лучшего из возможных в данном случае экспертов. Пахмусс прилетела в Париж, прекрасно во всем разобралась и атрибутировала все материалы. При этом она договорилась с Лемпертом о том, что он продаст их Иллинойскому университету, он назвал цену — 10 тысяч долларов. Надо сказать, что в 1970-е годы в Америке это были немаленькие деньги, но Темире Андреевне удалось убедить университетскую администрацию выделить требуемую сумму на покупку русского архива. Когда дело решилось, она тотчас сообщила Лемперту, что готова отправить чек на 10 тысяч и получить желаемое. Однако Иосиф Миронович неожиданно передумал, к тому же, как он ей сообщил, архив теперь атрибутирован и, значит, стоит гораздо дороже. В начале нулевых, работая в Амхерсте с архивом Романа Гуля, я прочитала письмо Темиры Андреевны, в котором она с болью и возмущением рассказывала ему (Гулю) о поступке Иосифа Мироновича и уплывшем из ее рук архиве. Она не знала о том, что архив был продан Томасу Уитни, причем по стартовой цене — за те же самые 10 тысяч долларов. Я читала это письмо с искренним состраданием ей и в то же время, стыдно признаться, с неописуемой радостью.

— Как вы думаете, можно ли что-то предпринять для более плодотворного изучения творческого наследия семьи Гиппиус-Мережковских в будущем?

— Если есть настоящий интерес, то всегда обнаружатся новые факты и неизученные темы. Исследователь обязательно найдет белое поле, лакуну. А указать пальцем, куда идти и где искать, невозможно. Конечно, нельзя исследовать все. Даже сейчас я смотрю на этот многостраничный том и понимаю, что можно было бы еще кое-что сделать и кое-что дописать, например о предпринятых мною поисках знаменитых альбомов Татьяны Гиппиус, бесследно исчезнувших. Мы воспроизвели в томе девять добытых мной трофейных рисунков из альбома «Гнусьё», но об этом когда-нибудь в другой раз.

Работая с этим материалом, пришлось пройти много различных исследовательских дорожек: вникнуть в научные труды и публикации, посвященные изучению русского христианского модернизма, истории русского масонства Александровской эпохи и начала ХХ века; в историю семьи Гиппиус, проследить биографию Таты и Наты после 1919 года и т. д. и т. п.

Я разыскивала людей, которые знали и помнили сестер в годы их новгородской высылки. Подлинной удачей было знакомство с Сергеем Борисовичем Мантейфелем (сыном научного сотрудника Новгородского краеведческого музея, в котором в послевоенные годы работали сестры Гиппиус) и Александрой Петровной Белавской — ее отец, известный священник, «иосифлянин», после отбывания лагерного срока в Соловецком лагере, как и Татьяна Гиппиус, был выслан на 101-й километр. В годы своего новгородского детства оба — и Сергей Борисович (в конце 1940-х — начале 1950-х) и Александра Петровна (в начале 1930-х) оказались питомцами «тети Таты и тети Наты». С Сергеем Борисовичем у меня завязалась переписка, я дважды приезжала к нему в Великий Новгород, мы вместе ходили по городу, по церквам, по территории Кремля, он показал мне надвратную церковь рядом с Часозвоней, где в послевоенные годы, обустроив помещение, жили сестры (их дом был разрушен при бомбежке в начале войны, по возвращении из Штеттина, куда они были депортированы немцами, жилья им не предоставили). Он часто вспоминал свое детство, рассказывал об альбомах «тети Таты», которые любил рассматривать... За полгода до смерти (2014) Сергей Борисович просил меня забрать его архив в Пушкинский Дом, и я, конечно, приехала. Еще вспоминается, как я привезла к нему Александру Петровну, чтобы вместе навестить могилы сестер Гиппиус, которые, кстати сказать, и сохранились благодаря усилиям Сергея Борисовича, его письмам в Фонд Культуры и поддержке Дмитрия Сергеевича Лихачева. И вот яркий солнечный сентябрьский день, новгородское Петровское кладбище, с нами священник, друг Александры Петровны, он отслужил панихиду, как сейчас вижу лица моих спутников, слезы на их глазах. Да и много всего было незабываемого. А вот на моем письменном столе уже четверть века стоит керамический изразец из квартиры Мережковских — фрагмент облицовки камина. Точно уже не помню — кажется, это было в 1990 году, когда я впервые побывала в последней квартире Мережковских на Сергиевской, 83 (ныне ул. Чайковского). Пригласил меня туда знаток петербургский архитектуры Игорь Николаевич Харламов. Жильцы коммуналки оказались людьми гостеприимными, в особенности Александр Иванович Константинов (р. 1927), сын последнего слуги Мережковских Ивана Николаевича Константинова, и его супруга Александра Яковлевна, они позволили осмотреть квартиру. Изразец, который я унесла с разрешения жильцов, использовался ими в качестве подставки для утюга.

И еще один трофей: над моим письменным столом офорт работы Татьяны Гиппиус «Итальянка» с портрета Ф. Алексеева. Куплен в букинисте на Невском несколько лет назад за 300 рублей. Его обнаружила моя коллега, не будучи уверена в авторстве, позвонила мне. Да, действительно, это работа Татьяны Гиппиус, техника офорта — ее любимая. В начале моего пути к этому тому ее творческая биография была совершенно никому не ведома. Теперь же она вполне материализована: автор писем-дневников представлена не только как художница, но и как книжный иллюстратор, сотрудница «Тропинки» Поликсены Сергеевны Соловьевой и Натальи Ивановны Манасеиной. Она оформляла этот детский журнал в течение нескольких лет, была одним из его ведущих иллюстраторов. Чтобы выявить и опознать ее работы, многие из которых печатались без подписи, я просматривала номера «Тропинки» за все годы издания, с 1906-го по 1913-й. Выполненные ею иллюстрации при всем их разнообразии в большинстве своем замечательны, эффектны, многое могут рассказать об авторе. Мы попытались выборочно их воспроизвести в нашем томе, но, конечно, сделать это аутентично очень сложно: все-таки для такой печати необходима специальная полиграфическая база, но и то, что удалось, я считаю удачей. От коллег я слышала, что они вообще никогда не видели этих рисунков, да и не знали о них. У Татьяны Гиппиус своя особенная манера, каким-то странным чутьем она всегда видит, улавливает в человеке скрытую чертовщинку, вытаскивает ее на свет божий. Интересно на это посмотреть с точки зрения психологии или даже психиатрии. Человек, который пишет десятки и сотни страниц о Боге, о вере, о Христе, одновременно выплескивает на бумагу другую потаенную сторону своей души — рисует дьявола, чертей, ведьм, колдуний, отсылает рисунки на конкурс «Золотого руна» на тему «Дьявол», то же и в ее альбомах.

Я не имею непосредственного отношения к изучению истории живописи и книжной графики, мне трудно составить объективное мнение о художественных достоинствах работ Татьяны Гиппиус, но в данном случае для меня это было не столь актуально. Важно было представить все ее творческие начинания: как она работала в издательстве М. В. Пирожкова, в котором печатались книги Мережковских; как иллюстрировала детские книги; по какому принципу их выбирала. На мой взгляд, ее рисунки к «Сказке о Медведе, трех сестрах и Зайчике Иваныче» Алексея Ремизова, к мистическому рассказу «Лес» Евгения Иванова, сказке Поликсены Соловьевой «Как бесенок попал на елку» и книге Галины Галиной «Сказки» (1909) — настоящие жемчужины. Хорошо бы их переиздать. И таких «тропинок», которые пришлось пройти, прежде чем напечатать эти дневники, было немало.

— В аннотации к монографии вы отмечаете, что письма-дневники Татьяны — уникальный источник для изучения феномена церкви Мережковских. Были ли какие-то открытия при работе над этой темой, которые вас удивили?

— Несомненно, очень трудная тема, с которой тоже пришлось работать, чтобы воспроизвести весь корпус молитв, прокомментировать описания богослужений, проходивших на квартире у Мережковских. Эти молитвенные тексты — что это? А сами они — верующие христиане, увлеченные религиозным творчеством, или опасные сектанты? Это все вопросы с неоднозначными ответами. Но, несомненно, актуальные и в наше время (в постановке проблемы: интеллигенция и современная православная церковь).

Любопытно, но нередко бывает, что материал сам идет в руки исследователю. Вот и со мной случилась такая история. У всех членов неохристианской общины Мережковских были свои молитвенные книги. Две из них опубликовала Темира Пахмусс, но сами эти книги никто, кроме нее, не видел и в руках не держал. Мы располагаем только текстами, опубликованными исследовательницей, но не оригиналами. Когда в 2003 году я впервые приехала в Иллинойс и познакомилась с Темирой Андреевной, она обещала мне показать свою коллекцию, назначила встречу, пригласила к себе, однако утром накануне свидания перезвонила и сказала, что ее планы изменились. Мы долго разговаривали по телефону, меня интересовали личные вещи Мережковских, что-то она получила в дар от Греты Герелл, что-то от Злобина. Тогда же в нашем разговоре я спросила, почему в ее публикациях встречаются купюры, ведь почерк Гиппиус ясный, просто каллиграфический. Она совершенно серьезным голосом сказала, что сама Зинаида Николаевна приходит к ней и показывает ей эти места... Были у нас с Темирой Андреевной и заочные контакты, в 1990 году она откликнулась на публикацию в «Нашем наследии» «Второй черной тетради» Гиппиус, но об этом не теперь. Возвращаюсь к истории: так сложилось, что в 2008 году, через год после ее смерти, я снова приехала в Иллинойс, хотела поработать с теми рукописными материалами, которые хранились у нее дома для работы (в том числе молитвенная книга Гиппиус), они должны были вернуться в хранилище Библиотеки. Но в архиве я материалов не нашла и на этом успокоилась, стало ясно, что этот важный для изучения темы источник уже не увижу.

Однако в 2022 году, когда работа над комментарием была завершена и наш том, принятый в серию «Литературного наследства», находился в редактуре, случилось невероятное: в Рукописный отдел Пушкинского Дома принесли молитвенную книгу Серафимы Павловны Ремизовой-Довгелло, привезли из Штатов. Тетрадь в кожаном переплете с золотым обрезом сохранилась в семье крестницы Ремизовых Оли Андреевой (Ольги Вадимовны Андреевой-Карлайл), дочери Вадима Андреева, сына Леонида Николаевича Андреева и Ольги Викторовны Черновой. Серафима Павловна оставила эту книгу Ольге, а та, в свою очередь, решила передать ее в дар Пушкинскому Дому. Книга открывается молитвами, записанными рукой Зинаиды Гиппиус, но основной объем записан рукой самой Серафимы Павловны, кое-где рукой Таты. Вот такая история: когда книга, посвященная главному жизнетворческому проекту Мережковских, была почти готова, мы вдруг получили уникальный подарок, недостающее звено, памятник — как будто бы «свыше». Текст представляет собой контаминацию общепринятых молитв, главным образом из Всенощного бдения, которые были переведены Карташевым с церковнославянского на современный русский язык. Его дополняют авторские молитвы, написанные членами общины. Своего рода образчик собственного понимания церковного предания. По правде говоря, эти молитвенные тексты получают очень полярные оценки, кто-то называет их ересью, сектантством. Но вот сегодня в наших храмах продается книжечка видного протоиерея Александра Меня «Благослови молитву мою», и когда ее открываешь, невольно видишь соответствие с текстами Мережковских, также написанными от сердца, из любви ко Христу. Дух Божий веет, где хочет.

— И последний вопрос: что бы вы посоветовали почитать из Зинаиды Гиппиус в первую очередь?

— Конечно, стихи. Причем не ту хрестоматийную классику:

И это желание не знаю откуда

Пришло, откуда,

Но сердце хочет и просит чуда,

Чуда!

О, пусть будет то, чего не бывает,

Никогда не бывает.

Мне бледное небо чудес обещает,

Оно обещает.

А те стихи, которые, может быть, не совсем на виду. Впрочем, это личный выбор каждого. Сегодня поэзия Гиппиус широко представлена во многих изданиях: как в массовых, популярных, так и в научных — здесь в первую очередь назову том в серии «Новая библиотека поэта», подготовленный Александром Васильевичем Лавровым, крупнейшим знатоком, экспертом и историком литературы Серебряного века. Сама же я по-прежнему (исторически) люблю читать скорпионовский том («Собрание стихов. 1889–1903». М., 1904), «Последние стихи» (1918) — сборник, когда-то давно, еще в дни моей молодости, подаренный мне товарищем, и «Сияния» (Париж, 1938).

Вот одно из любимых:

У каждого, кто встретится случайно

Хотя бы раз — и сгинет навсегда,

Своя история, своя живая тайна,

Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,

Его наверно любит кто-нибудь...

И он не брошен: с высоты, незримо,

За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,

Чужое сердце видеть, как свое,

Водой бессмертья утолить их жажду —

И возвращать иных в небытие.

Знакомиться с личностью Гиппиус, по-моему, лучше всего по книге ее воспоминаний «Дмитрий Мережковский» и мемуарам Владимира Злобина «Тяжелая душа» — это первый и очень содержательный комментарий к ее биографии. Книги, посвященные творчеству Гиппиус, выходят самые разные, советовать сложно, все зависит от степени подготовленности читателя и его заинтересованности. Совсем недавно, например, вышла в свет монография Марка Уральского «Зинаида Гиппиус. Дева-воительница русского символизма. 1896–1920» (СПб., 2023) в жанре научно-популярной биографии. Для знатоков и ценителей творчества Гиппиус и культуры Серебряного века я бы в первую очередь рекомендовала книгу американской славистки Ольги Матич «Эротическая утопия: Новое религиозное сознание и fin de siècle в России» (М., 2008), я считаю ее одной из лучших, и, конечно, том «Эпистолярное наследие З. Н. Гиппиус» в серии «Литературное наследство» в двух книгах. Но повторю: тем, кто только-только открывает для себя имя Зинаиды Гиппиус, я бы советовала начать со стихов.