1. В Мьянме продолжаются уличные протесты против захвативших власть военных — которые безжалостно расстреливают протестующих: погибло уже больше 400 человек, только за один день 27 марта было убито больше ста граждан страны, среди них дети. (В этот же день замминистра обороны РФ принял участие в военном параде в Мьянме.)
В числе жертв есть и литераторы. Как пишет в The Dallas News американский поэт Крис Меррилл, по крайней мере девять бирманских авторов были арестованы после начала переворота, двое — поэт К Зар Вин и поэтесса Мьин Мьин Зин — погибли 3 марта. Некоторые собеседники Меррилла опасаются начала полномасштабной гражданской войны; в финале своей небольшой статьи он приводит стихотворение арестованного поэта Маун Ю Пи, который, возможно, был подвергнут пыткам и избиениям. Рискнем сделать подстрочник первых строк (с английского перевода):
Под великим ледником
Похоронена заживо великая страна.
Под великой страной
Великая церковь, где больше нет Бога.
Под великой церковью
Великие войны, спаянные в могиле.
Под великими войнами
Великий музей культуры, разрушенный и пожелтевший…
Подробности гибели поэта К Зар Вина, несколько его стихотворений, фото с митинга, где протестующие держат плакат с его портретом, — в статье Джо Фримена в Vice.
Еще одна статья о поэзии и уличном активизме в Мьянме опубликована в World Literature Today. Ее автор, Джеймс Бирн, составлял антологии бирманских поэтов и поэтов рохинджа. Любой писатель, который в Мьянме произнесет слово «рохинджа», рискует свободой, полагает Бирн; в последние годы власти страны развернули против мусульманского меньшинства жестокие репрессии, погибли тысячи человек, около миллиона были вынуждены бежать.
Как и Меррилл, Бирн вспоминает первый в истории страны международный фестиваль в 2013 году: в то время как власти во главе с Аун Сан Су Чжи пытались создать видимость демократичного праздника, военные вели собственные секретные переговоры. Уже тогда один из друзей Бирна, крупный бирманский поэт, сказал ему, что если нынешнее правительство не удержится, страна будет отброшена назад на пятьдесят лет — «похоже, это и происходит». Бирн рассказывает, что оба поэта, убитых 3 марта, были также преподавателями, которых любили ученики; он приводит запись К Зар Вина в фейсбуке, сделанную незадолго до смерти: «Наши с вами взгляды могут различаться, но я отдам за всех вас жизнь». Вспоминая подавленное восстание 1988 года, в котором погибло несколько тысяч человек, Бирн опасается, что без вмешательства международного сообщества масштаб нынешней катастрофы будет только расти.
2. 21 марта умер крупнейший польский поэт Адам Загаевский. В Gazeta Wyborcza c ним прощается Адам Михник: «ничто не сможет заполнить то зияние в польской духовности, которое возникнет после его ухода». На Culture.pl о Загаевском как поэте, прозаике, эссеисте рассказывает Януш Ковальский; «Новая Польша» републикует его эссе «Писать по-польски» и несколько стихотворений в переводах Андрея Базилевского и Владимира Британишского:
Мы умеем жить лишь в дни пораженья.
Дружбы делаются глубокими,
чуткая любовь поднимает голову.
Даже вещи становятся чистыми.
Стрижи танцуют воздухе,
освоившиеся в бездне.
Трепещут листья тополя.
Недвижен только ветер.
Темные силуэты врагов отделяются резче
от светлого фона надежды. Крепчает
мужество. Они — говорим о них, мы — о себе,
ты — обо мне. Горький чай нам сладок
как горечь библейских пророчеств. Лишь бы
не захватила нас врасплох победа.
В The New York Times Загаевского вспоминают в первую очередь как автора стихотворения «Попробуй воспеть искалеченный мир», написанного после терактов 11 сентября 2001 года.
3. Еще одна потеря этой недели: в Египте умерла писательница и одна из влиятельнейших феминистских активисток XX века Наваль ас-Саадави. При жизни ее называли самой радикальной женщиной в Египте и сравнивали с Симоной де Бовуар. Она отвергала религиозность, боролась с женским и мужским обрезанием, рассказывала о бесправии женщин в арабском мире. В начале 1980-х она провела два года в тюрьме. Саадави называла себя в первую очередь романисткой. Она «была глобальным иконоборцем в лучшем смысле этого слова. В разобщенном, разделенном на лагеря, открыто расистском, антинаучном и беззастенчиво сексистском мире ее романы несли правду, которая наживала писательнице врагов в правительстве и так называемом истеблишменте», — пишет Адель Ньюсон-Хорст в The Conversation.
NPR публикует разговор Скотта Саймона с американо-египетской журналисткой Моной Эльтахави: она вспоминает о своем знакомстве с Саадави, рассказывает, какое впечатление на нее произвели ее слова о принадлежности феминизма женщинам всего мира, о его укорененности в том числе в египетской культуре. «Я впервые увидела Наваль, когда мне было 13 лет. Мы смотрели документальный фильм о Египте, и на экране появилась женщина с белыми волосами. Она говорила с такой страстью! Я запомнила свой страх и восхищение при виде этой женщины. А затем на экране появился мужчина. Он сказал: „Эта женщина ужасна. Она порочит Египет”. И я тогда подумала: кто же эта женщина, способная в одиночку угрожать репутации Египта? Хочу о ней узнать!» Эльтахави, видевшая Саадави на улицах Каира в дни революции 2011 года, подчеркивает важность ее фигуры для нынешней «феминистской революции» в Египте. Тем временем Arab News замечают, что арабская редакция Al Jazeera покойную писательницу по-прежнему клеймит позором, а вот английская редакция называет ее «иконой борьбы за права женщин».
4. Всемирный день поэзии в этом году отмечался в том числе и громадным онлайн-фестивалем Poesia 21, организаторами которого стали, среди прочих, Институт языкознания РАН и Круг поэтов Греции, а кураторами — Наталия Азарова и Димитрис Ангелис. Для фестиваля, где чтения разделились на отдельные континентальные «хабы», были переведены сотни стихотворений — с разных языков на разные языки. Сводную базу стихотворений со всеми переводами можно увидеть здесь — чтение это не на один день. Среди российских участников фестиваля — Ольга Седакова, Владимир Аристов, Юлий Гуголев, Максим Амелин, Света Литвак.
5. Вышел первый в этом году номер журнала «Этажи». В нем есть, помимо прочего, новые стихи Александра Кушнера, посвященные Италии и не только:
Вспоминая Венецию в Вырице,
Ее мхи озирая и ели,
Я подумал, что многое видится
Проще, чем оно есть в самом деле,
И прекрасное скрыто в безвестности,
И, наверное, Бог, не скучая,
Любит самые скромные местности,
От прославленных не отличая.
В прозаическом блоке публикуются произведения лауреатов конкурса к 150-летию Бунина, в мемориальном — рассказ Романа Арбитмана «Как дважды два» и дебютный рассказ Георгия Владимова «Все мы достойны большего» (1960), ранее выходивший лишь в журнале «Смена» и в собрании сочинений писателя. Здесь же об Арбитмане вспоминают многочисленные коллеги, а о Владимове — его дочь Марина. Рядом опубликована большая биографическая статья Павла Матвеева. Первый эпизод и литературной жизни, и противостояния советской власти в жизни Владимова: после ждановского постановления он прочитал Зощенко, «все понял» и отправился в гости к опальному писателю; путь же к диссидентству, по мнению Матвеева, для Владимова начался после открытого письма Солженицына к IV Съезду советских писателей. Защищая Солженицына, Владимов говорил в собственном открытом письме:
«Не в обиду будь сказано Съезду, но, вероятно, 9/10 его делегатов едва ли вынесут свои имена за порог нашего века. Александр же Солженицын, гордость русской литературы, донесет свое имя много подалее. <…> И вот я хочу спросить полномочный Съезд — нация мы подонков, шептунов и стукачей или же мы великий народ, подаривший миру бесподобную плеяду гениев? Солженицын свою задачу выполнит, я верю в это столь же твердо, как верит он сам, — но мы-то, мы здесь при чем? Мы его защитили от обысков и конфискаций? Мы пробили его произведения в печать? Мы отвели от его лица липкую зловонную руку клеветы? Мы хоть ответили ему вразумительно из наших редакций и правлений, когда он искал ответа?»
6. Две «классических» публикации в «Просодии». Олег Лекманов выбирает и комментирует десять ключевых стихотворений Анны Ахматовой — от «Сжала руки под темной вуалью…» до «Летнего сада». Рядом Катерина Белаш пишет о важнейших стихах Ильи Сельвинского — и о его поэтическом самовосприятии: «Еще в пору авангардистской юности поэт уже претендовал на вечность. С другой стороны, кто из поэтов — тайно или явно — на нее не претендует? Но если у многих его современников это был, скорее, один из способов заявить о себе, вид манифестации… то сам Сельвинский, кажется, относился к этому вполне серьезно».
7. К 80-летию Евгения Харитонова запустился проект «Узор» — интерактивный архив писателя, созданный на основе материалов к неснятому документальному фильму. Посмотреть сайт можно, к сожалению, только в браузере Chrome. Здесь есть ранее не публиковавшиеся фотографии, тексты и видеозаписи, о Харитонове говорят самые разные люди (среди них — Вячеслав Вс. Иванов, Роман Виктюк и Евгений Попов). Устройство сайта напоминает карту звездного неба: изображения и голоса перекрывают друг друга, создавая полифоническое ощущение.
«Друзья Харитонова говорят об изяществе его пальцев, интерьере его квартиры, о методах его работы с глухонемыми артистами, о том, чем он питался и болел, о его гомосексуальности и отношениях со спецслужбами, вспоминают анекдоты из его жизни — например, как из-за слишком вольного наряда актрисы Светланы Светличной Харитонов оказался в отделении милиции и не успел на поезд, — пишет на „Радио Свобода”*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией Дмитрий Волчек. — <…> Все эти увлекательные рассказы почти не затрагивают главного. Харитонов — прозаик и поэт, определивший развитие русской литературы и нашедший незнакомые ей прежде темы и интонации. „Узор” — сайт в первую очередь для тех, кто хорошо знает писателя Харитонова». Волчек беседует с автором «Узора», режиссером Анной Цирлиной: она говорит о своем проекте как об архиве, «который содержит в себе множество потенциальных фильмов для тех немногих людей, кто придет туда не за информацией». «Неочевидную» навигацию сайта — независимого эксперимента, а не образовательного проекта — Цирлина комментирует так: «Мне важно, что такая организация дает зрителю немедленно ощутить, почти физически, случайность и фрагментарность того, что он там слышит и видит, при всей кажущейся подробности и избыточности. Потому что, несмотря на эту иллюзию исключительной детальности, на камеру рассказана лишь малая часть того, что говорили мне, там отсутствуют важнейшие для Харитонова люди, ключевые темы и события».
Хочется добавить сюда старую ссылку с OpenSpace: три текста Харитонова («Слезы на цветах», «Непечатные писатели» и предсмертное письмо Василию Аксенову), воспоминания о нем Татьяны Щербины и составленный Наумом Вайманом коллаж из дневниковых записей поэта Михаила Файнермана. «…Что у Жени научился, так это — простоте. Он ведь переписывает в тетрадку из Житий, учится, а я, значит, через него».
8. В недавней статье в «Афише» о музыкальных трибьютах Мандельштаму и Ахматовой Егор Михайлов написал, что пришло время трибьюта Николаю Олейникову. И вот, пожалуйста: группа «НОМ» записала альбом на стихи обэриутов, и на «Кольте» можно послушать исполнение как раз олейниковского «Надклассового послания». Ну ладно.
9. В 2015 году в своем доме в Москве был убит поэт Виктор Гофман. В журнале «Москвич» об этом преступлении и его раскрытии рассказывает писательница Екатерина Шерга. Литературная судьба Виктора Гофмана сложилась не очень удачно: «Новому поколению литераторов он почти неизвестен. Выстраивать собственный бренд или миф, создавать медийные поводы — на все эти действия, без которых сегодня невозможна жизнь успешного поэта или писателя, он был совершенно не способен». В последние десятилетия жизни своей основной профессией Гофман сделал нумизматику: «Его коллеги и не подозревали, что он поэт, зато знали, что Виктор Генрихович — владелец лучшей коллекции китайских и среднеазиатских бон в России». Когда в Москве умер известный коллекционер по фамилии Саакян, Гофман захотел купить его коллекцию — и договорился о встрече с зятем покойного нумизмата — Левоном Саакяном. Дальше произошло следующее:
«Вечером 28 октября 2015 года Виктор Гофман спокойно открыл дверь Левону Саакяну, которого ждал, чтобы купить у него долгожданную коллекцию. В какой-то момент Виктор отвернулся, и тогда ему выстрелили в голову. Пистолет с глушителем, переделанный из газового, убийца бросил (или забыл) в квартире. Потом он устроил обыск — квартира, как ковром, была устлана сброшенными с полок книгами. Он нашел и забрал с собой приготовленные Гофманом деньги, его нумизматическую коллекцию и боевые награды отца. (По оценке Следственного комитета, общая стоимость похищенного составила около 5 млн рублей.) После этого скрылся на ожидавшей его машине».
Убийца совершил «все возможные ошибки», поэтому, казалось бы, задержать его не составит труда. Но его спугнули — и здесь начинается детектив, растянувшийся на четыре года и два континента. Саакян скрылся в Америке, где сделал скоротечную карьеру киллера — и, вероятнее всего, его бы так и не поймали, если бы не энергия брата покойного поэта, Александра Гофмана: «найти убийцу брата стало делом его жизни».
10. «Цирк „Олимп” + TV» публикует статью Александра Рытова о классиках греческой поэзии XX века Йоргосе Сеферисе и Яннисе Рицосе. Рытов называет их «антиподами и соратниками»: Сеферис сделал прекрасную дипломатическую карьеру еще в довоенной Греции, а в послевоенной стал послом в Лондоне; Рицос был убежденным коммунистом, активным членом запрещенной КПГ. Режим «черных полковников», однако, был ненавистен обоим. Рытов кратко характеризует поэзию своих героев: стихи Сефериса «внешне отличающиеся умиротворенностью и некоторой медлительностью, являют собой удивительно яркие формы постижения мира, его прошлого, настоящего и будущего»; «именно Рицос смог связать в своем творчестве современность и прошлое, успешно используя модернистские приемы, экспериментируя, смешивая то, что казалось ранее несовместимым». Слова общие, но это компенсируется стихами в переводах Рытова, хорошо передающих разность энергии двух поэтов.
11. В издательстве White Owl вышла книга Шан Лай о бельгийском художнике Эрже, авторе комиксов о Тинтине. В Dublin Review of Book книгу рецензирует Мартин Тиррелл. Не только в Бельгии и Франции, но и вообще в Европе XX века комиксы Эрже стали «частью детства», и о них вышло немало научных работ. В своей книге Лай обыгрывает английский стереотип о Бельгии как о скучной, слишком «правильной» стране: в атмосфере католической стабильности появлялись дерзкие таланты, от Рене Магритта до Амели Нотомб. Сам Эрже старался, хотя бы отчасти, воспеть в своих комиксах «бельгийские ценности»: скажем, вымышленная страна Сильдавия из альбома «Скипетр Оттокара» — это, по сути, Бельгия, перенесенная на Балканы. Но со временем, как пишет Лай, Эрже начал приглушать национальный колорит: судя по всему, это было вызвано международной популярностью Тинтина (хотя мультсериал, снятый по его комиксам, художник презирал).
Лай делает акцент на политической составляющей жизни художника и самих историй про Тинтина: первой книгой о молодом репортере и его песике Милу стал «Тинтин в стране Советов» — агитационный антикоммунистический комикс, от которого Эрже впоследствии отказался. Тинтин быстро завоевал популярность, но она не идет ни в какое сравнение с феноменальным послевоенным успехом. Это тем примечательнее, что Эрже был обвинен в коллаборационизме. Он остался в оккупированной Бельгии и продолжал «делать то, что умел», — рисовать комиксы. Выпущенная в 1942 году «Таинственная звезда» в газетной версии включала рисунки, которые вполне можно счесть антисемитскими. Как и многие другие, Эрже «начал сомневаться в том, что делал, после высадки союзников в Нормандии».
После освобождения Бельгии художник получил запрет на профессию — но предприниматель Раймон Леблан, участник Сопротивления, разглядел в его комиксах огромный потенциал и убедил правительство разрешить выпуск журнала Tintin. Так начался второй взлет Эрже — вопреки недовольству коллег, которым показалось, что с художником обошлись незаслуженно мягко. Впоследствии Эрже помогал коллегам, также уличенным в коллаборационизме и потерявшим работу. По мнению Лай, неслучайно в поздних комиксах о Тинтине важным становится мотив искупления вины. Эрже стыдился своих ранних комиксов — в первую очередь «Тинтина в стране Советов» и «Тинтина в Конго», где легко обнаружить расистские стереотипы. Несмотря на все это, сама фигура Тинтина оказалась непотопляемой — настоящей частью бельгийской идентичности. Главную роль здесь сыграла именно приверженность художника своему персонажу.