Криколаж

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

О. Л.

В «Как это делалось в Одессе» (1923) герой-рассказчик спрашивает у кладбищенского служки ребе Арье-Лейба, почему налетчика Беню Крика называют Королем. И получает в ответ красочную историю о том, как этот высокий титул нашел своего героя. Но почему Беня — Крик?

Прототипом этого галантного бандита, сына биндюжника-грубияна Менделя Крика и брата Двойры (Деборы) и Левки Криков (рассказ «Закат», 1924), считается совсем не галантный одесский гангстер Мойша Винницкий (1891–1919), по прозвищу Мишка Япончик. Как указано в редакторском примечании к публикации двух «Одесских рассказов» Бабеля в ЛЕФе в 1924 году, Япончик стоял «одно время во главе еврейской самообороны», вместе с «красными войсками» боролся с белогвардейскими армиями и впоследствии был расстрелян. Согласно гипотезе Ростислава Александрова (Розенбойма), автора замечательной книги «Волшебник из Одессы. По следам Исаака Бабеля» (Одесса, 2011), в сюжете «Короля» нашли отражение истории о легендарных свадьбах Мишки Япончика (см. фотографию ниже) и «дерзкого и опасного» взломщика Гришки Цадрука (изображения найти не удалось).

Фамилию Крик толкователи возводят к слову «ручей» на идиш и немецкому Krieg (война). Олег Иногенов видит в ней рефлекс темы кричащих евреев у Бабеля. Один комментатор с воображением предположил связь имени и фамилии одесского гангстера с кличкой героя Питера Пена Капитан Крюк (Hook), но если уж искать бандитские аналоги, то, на наш взгляд, эквиметрически и по смыслу имя героя скорее перекликается с Robin Hood — Робин Гуд (кстати, у Бабеля фамилия Крик «рифмуется» с кличкой еще одного видного налетчика — но не короля! — Левка Бык).

Между тем, как говорит «Вся Одесса» (и другие адресные книги этого города конца XIX — начала XX веков), еврейская фамилия Крик была относительно распространенной. Так, в разные годы в Одессе проживали не только Гитля Янкелевна Крик (отмечено Ростиславом Александровым), но и Яков Герш Крик, Аврум Янкелевич Крик, Гершко Сруль-Лейбович Крик, Фрейда Зельмановна Крик и другие Крики, равно как и другие носители известных нам по «Одесским рассказам» фамилий — Цудечкис, Грач (указано Александровым), а также Тартаковский. Нередко в справочниках встречается и уменьшительное имя Беня (Эпштейн Беня, Ходорковский Беня). Насколько нам известно, никто из этих Криков (и Бень) в историю не вошел, но то, что эта экзотическая и короткая, как выстрел, этнически окрашенная типично одесская фамилия была известна Бабелю, не вызывает сомнений.

И все же как Япончик (Винницкий) стал Криком? Вопрос, конечно, из разряда «как Копл стал Филаретом?» (по цепочке: Копл — это Гопл, Гопл — это вилка, вилка — это Филка, Филка — это Филька, Филька — Филарет). Думаю, что по какой-то ассоциации (или «пучку ассоциаций»), например, созвучию слов «король» («коронованный» одесский вор) и «Крик», обыгрываемому в рассказах (подпись «Беня Король»). А может быть, по связке Винницкий — Венчик — Бенцион — Беня (к слову, меня в школе называли Виня). В свою очередь, Крик аукается с английским crook (жулик), но едва ли эта перекличка могла заинтересовать галломана Бабеля. Совсем авантюрная ассоциация — с известным «левым» критиком-формалистом Осипом Бриком, одним из редакторов «ЛЕФа», мужем Лили Брик и автором статьи о рассказах Бабеля (еврейский гангстер как зеркало еврейско-русского ученого — интеллигента и чекиста в очках-велосипедах?). Но это, конечно, холостой выстрел.

Некоторые исследователи указывают на библейские аллюзии наименования этого персонажа. Михаил Вайскопф обнаруживает в описании Менделя Крика ироническую отсылку к «крику в ночи» из евангельской притчи о девах со светильниками. По мнению американского русиста Мориса Фридберга, имя еврейского гангстера «Бенцион» в сочетании с фамилией означает «The Yell of a Son of Zion» (Крик сына Сиона). Развивая эти гипотезы, заметим библейскую связь крика с фамилией самого автора «Одесских рассказов». В книге пророка Иеремии говорится, что от шума взятия Вавилона (Бабель) вздрогнет земля и его крик (вопль) будет слышен среди народов (Иеремия 50:46).

Более того, соблазнительно предположить, что в фамилии еврейского налетчика Бабель сознательно преломляет имя христианского мессии (Крик — Christ). Бабель, как известно, любил такие кощунственные игры. Вспомним, например, юродивого-сифилитика Сашку Христа. А заодно (расширяя литературный контекст) и образ идущего в венчике Исуса в финале разбойничьих «Двенадцати» русского символиста с односложной еврейской фамилией (в продолжение темы обратим внимание на «кишиневское чудо» в более поздней поэме почитателя Блока Иосифа Уткина, в которой комиссар Мотя Блох идет во главе красноармейского полка «с могендовидом», «как генерал на парад»).

Сам сюжет первого одесского рассказа «Король», начинающегося со слова «венчание» (иногда использовавшийся в XIX — начале XX вв. русский термин, происходящий от «венец» и не имеющий ничего общего с иудейским обрядом под балдахином-хупой), представляет собой пародию на евангельскую свадьбу в Кане Галилейской, где Иисус совершил свое первое чудо — превращение воды в вино. В рассказе Бабеля описывается первый в одесском цикле подвиг «сына Сиона» Бени — сожжение полицейского участка. В нем также представлен и мотив чудесного контрабандного ямайского рома, привезенного данниками Бени на свадьбу Двойры Крик. Этот ром и другие экзотические контрабандные яства доставлены были в Одессу на корабле «Плутарх» из Порт-Саида. Исследователи отмечают связь названия этого корабля с кораблем и мифом Тезея, о котором писал греческий историк, но следует указать, что торговый «Плутарх», символизирующий в воображении бабелевских одесситов прекрасный и сытный иной мир, является реальным судном, приписанным к ливерпульскому порту и бороздившим моря и океаны в 1910-е годы. Этот чудесный реальный корабль, «контрабандно» включающий в свое название слово «плут» (crook), несколько раз упоминается в «Одесских рассказах» («Король», «Любка Казак»). Приведем его изображение на сохранившейся черно-белой фотографии из архивов лондонского адмиралтейства, не запечатлевшей, разумеется, ни механика корабля Мэтью Троттибэрна, похожего «на колонну из рыжего мяса» «на вздрогнутых ногах» (имя этого англичанина, возможно, восходит к чудаковатому г-ну Тротти [Рысаку] Векку из диккенсовского «Колокола»), ни его экзотического напарника малайца с желтыми и нежными глазами, напоминавшими «бумажные фонари на китайской улице», ни сверкающего черного кока с ящиком контрабанды (дарами морских волхвов), ни сигар, ни тонких японских шелков, ни кокаина, ни напильников, ни «необандероленного табака из штата Виргиния», ни черного вина, купленного на острове Хиосе, где останавливался когда-то корабль апостола Павла (Деян. 20:15).

Вернемся к «гойскому» мотиву Спасителя в «Короле». Апокрифическая версия еврейской свадьбы Деборы (Двойры), на которой присутствовал Иисус, как известно, лежит в основе «католического» рассказа «Пан Аполек» (1926) из «Конармии». Ирония, однако, заключается в том, что если жених в истории восторженного живописца Аполека бросает несчастную опозорившуюся Дебору, к которой снисходит в сочувствии Иисус, то в одесском рассказе страшная и несчастная Двойра, сестра короля еврейских налетчиков, в финале «пожирает» своего купленного за деньги жалкого оробевшего жениха, как кошка мышку. Еретический «молдаванский» (по названию самого анархистского района города) Новый завет строится по биологическому (таки жизнь) праву сильного и жестокого, помогающего слабым и убогим. Это явно не царство духа, морали и мистической красоты Достоевского, Толстого или Блока, но, перефразируя слова Арье-Лейба, царство земли, притянутой избранником за кольца к небу, — облагороженный воображением мир отбросов общества, нищих мечтателей, тихих тють и шумных рэкетиров, мир плоти, мяса и пота, розового, как кровь, как «пена бешеной собаки», из которой (если поверить) рождается чистая (литературная) красота.

Иначе говоря, Бенцион Крик выступает (по крайней мере, в сознании люмпенов и бродяг, (вос)созданном Бабелем) как трагикомическое воплощение бандитского-босяцкого (одесского) Мессии, требующего от своих грубых гостей и апостолов с отмычками и револьверами праздновать его праздник, «выпивать и закусывать». Попутно заметим, что «перевернутая форма угощения» в следующей реплике Бени «закусывайте и выпивайте», представляющая, в интерпретации Вайскопфа, обратный ход времени, на самом деле является вполне традиционной формулой — от былин и сказок до очерков Гиляровского и рассказов Шолохова. Сравните, например, в романе «На ножах» Н. С. Лескова: «— Не выпьешь ли, — говорит, — батюшка, водочки и не закусишь ли ты? Ты мне что-то по сердцу пришел. — Позвольте, — отвечал Спиридонов, — и закушу, и выпью. И точно, и закусил, и выпил, и старуха ему сама серебряный рубль дала».

Наконец, в русском переводе Талмуда XIX века говорится: «Дозволяется случайно закусывать и выпивать вне кущи». Так что Беня не поворачивает процесс угощения вспять, а поучительно закругляет фразу в соответствии с традицией. Более того, как заметил Зеев Бар-Селла, в репликах Крика, обращенных к отцу, слышится отголосок евангельской притчи Иисуса: «покойся, ешь, пей, веселись» (Лука 12:19–20). Формула «ешьте и пейте» встречается и в других поучениях Христа (Лука 10:6).

«Евангельский» план рассказа объясняет миссию Бени-избранника в народном восприятии («Истребляя ложь, он ищет справедливость, и ту справедливость, которая в скобках и которая без скобок») и будущий «ужасный конец» (который так и не был описан Бабелем, но преломился в судьбе «предтечи» Бени Фроима Грача из более позднего рассказа).

В итоге авторитетный еврейский гангстер «Бенцион Крик Король», сжигающий полицейский участок (символ старой власти — государственной и «отцовской») и питающий свою паству чудесными (ворованными) яствами, может быть интерпретирован как пародическая карнавальная инкарнация «царя Исуса Христа», которому дана «всякая власть на небе и на земле» (Мф. 28:18) и который ставит предел прогнившей империи, наивно полагающей, что «там, где есть государь император, там нет короля», когда на самом деле ветхая власть «кончается там, где начинается Беня».

Показательно, что, согласно Арье-Лейбу, первым Беню назвал Королем нищий шепелявый еврей по имени Мойсейка (отсылка к дефекту речи законодателя избранного народа в Книге Исхода? Мойша Винницкий-Япончик, давший воровские законы беспокойному городу как «новый Моисей»?). Не менее примечательно и упоминание Иисуса Христа в раннем варианте субботней речи осторожного раввина Бен-Зхарии в пьесе «Закат», посвященной жестокому «свержению» Беней его отца Менделя, стремившегося остановить время:

Иисус Навин, остановивший солнце, всего только сумасброд. Иисус из Назарета, укравший солнце, был злой безумец. И вот Мендель Крик, прихожанин из нашей синагоги, оказался не умнее Иисуса Навина. Всю жизнь хотел он жариться на солнцепеке, всю жизнь хотел он стоять на том месте, где его застал полдень. Но бог имеет городовых на каждой улице, и Мендель Крик имел сынов в своем доме. Городовые приходят и делают в доме порядок. День есть день, и вечер есть вечер. Все в порядке, евреи. Выпьем рюмку водки!

В окончательном тексте пьесы Бабель снимает упоминание Христа, никак не развитое в приведенном выше фрагменте, и называет упрямого Менделя не сумасбродом, а «злым безумцем». Между тем христианская тема восходящего (зд. украденного) солнца в «Одесских рассказах» тесно связывается с образом налетчика Бени Крика, коронационная речь которого сопровождается символической ремаркой-нимбом: «И солнце встало над его головой, как часовой с ружьем».

Такая травестийная кощунственная игра с библейски-евангельскими именами и аллюзиями вписывается не только в бабелевское мифотворчество, рассмотренное в новаторских работах Вайскопфа, Александра Жолковского, Бар-Селлы и Максима Шраера (к слову, фамилия последнего — перевод на идиш и немецкий русского слова «крик»), но и в модернистскую (символистскую) христологию, а также в еврейскую мессианскую традицию, представленную в данном случае в уголовно-романтической версии с иронической (сквозь интеллигентские — и чекистские — очки-велосипед) подсветкой.

Я, конечно, не всеведущ, как искусственный интеллект, могу дико ошибаться и путаться в кричащих противоречиях (в традиционной этической системе координат — например, видевшего царствие уголовщины в Одессе Ивана Бунина — короля Беню вполне можно назвать и антихристом), но совершенно уверен в том, что бабелевский цикл о деяниях Бенциона Крика (увы, не включающий обещанный Арье-Лейбом рассказ об ужасном конце героя) представляет собой новое вино, разлитое в старые повествовательные, языковые, эстетические и этические мехи.

Так или иначе, но веселая, артистичная, болтливая, грубо-телесная и жестокая Одесса 1910-х годов предстает в ностальгических рассказах Бабеля как своего рода потерянный и оставшийся в народной памяти град Китеж (или, если поиграть языками, град Кипиш — от блатного словечка «беспорядок, анархия», произошедшего, если верить некоторым толкователям, от слова, означающего свадьбу на идиш).

...И на закуску два слова за Короля Беню, «венчанного» народом Молдаванки, согласно бабелевскому «Евангелию от Арье-Лейба». Моя одесская бабушка Люся Палагейкина, дочь владельца молочной лавки на Лермонтовском переулке Арона Палагейкина, рассказывала мне в детстве о том, как ее мама Мария, погибшая в еврейском гетто во время оккупации, однажды услышала во дворе крик преследуемого полицией раненого Мишки Винницкого (ее родственника). Подобно католической святой Веронике, Мария дала знаменитому гангстеру полотенце (или простыню?) и в благодарность потом получила от него целую корзину цветов. Впрочем, бабушка вполне могла эту историю от кого-то услышать, где-то вычитать и автоматически присвоить, ибо так, по-воровски, на неосознанных наивных желаниях-компенсациях и назло здравому смыслу интеллигентных скептиков работает религиозное, фольклорное, литературное и даже (в отдельных случаях) исследовательское сознание, если верить внуку версальского раввина антропологу Леви-Строссу, поставившему некогда в тупик сына еврейского купца первой гильдии лингвиста Якобсона вопросом о том, почему Талмуд предписывает варить чечевицу молча, а ячмень — с криками.