В давней статье о рукописях Пушкина известный текстолог Сергей Бонди заметил, что «пушкинская текстология сделалась представительницей русской текстологии вообще», но это замечание верно, пожалуй, и для всей отечественной филологической науки в целом. Применительно к изучению литературы нового времени пушкинистика, или «наука о Пушкине», до сих пор остается самой разработанной областью. Чтобы впечатлиться количеством, объемом и масштабом пушкиноведческих работ, достаточно заглянуть в неполный перечень специальных указателей с однообразными заглавиями «Библиография произведений А. С. Пушкина и литературы о нем» — библиографические списки изданий, книг и статей только за период 1886–1957 годов занимают одиннадцать объемистых томов!
Выбирать из этого многообразия даже самые значительные работы, привнесшие в представления о Пушкине и его творчестве новый взгляд или новое измерение, — дело исключительно неблагодарное, но мы попробуем обозначить основные вехи.
Открытие биографии: Анненков и Бартенев
Историю научного освоения и издания Пушкина традиционно начинают с 1850-х годов, когда «золотой век русской поэзии» и пушкинское творчество были осознаны как историческая эпоха, требующая специального изучения и целенаправленных разысканий, а биография поэта стала рассматриваться как важнейший ключ к осмыслению его сочинений. Первые масштабные биографические разыскания о Пушкине предпринял в самом начале 1850-х годов будущий основатель журнала «Русский архив», а тогда молодой историк Петр Бартенев: он записал рассказы о Пушкине его друзей и родственников — эти тексты и по сей день не утратили ценности.
В то же самое время литератор и критик Павел Анненков, поддавшись на уговоры брата и друзей, согласился принять на себя дело издания сочинений Пушкина, которые он снабдил первой подробной биографией. Составленные Анненковым «Материалы к биографии А. С. Пушкина», основанные на мемуарах современников и огромной работе с письмами и черновыми рукописями поэта, давали совершенно новый взгляд на личность Пушкина. И хотя Анненков уверял, что представляемые публике материалы «передают только в слабом очерке внутреннюю и внешнюю жизнь поэта», а «настоящая, полная жизнь его заключается в самых его произведениях», сами его материалы свидетельствовали об обратном — о несомненной ценности историко-биографических разысканий для реконструкции облика поэта.
Расширение корпуса, изучение рукописей и биографических фактов:
путь к Пушкинскому Дому
Оба намеченных изданием Анненкова пути (работа с рукописями, поиск неопубликованных текстов Пушкина, с одной стороны, и уточнение биографических и фактических сведений — с другой) определили основные направления пушкинских штудий второй половины XIX века вплоть до первого большого юбилея (1899 год) и предреволюционных лет.
Новонайденные и новопрочитанные тексты Пушкина и варианты к ним неутомимо вводили в научный оборот Петр Ефремов, Леонид Майков, Петр Морозов — редакторы и комментаторы наиболее известных и авторитетных собраний сочинений Пушкина 1880-х–1900-х годов. В понимании масштаба неопубликованного творческого наследия Пушкина огромную роль сыграло опубликованное Вячеславом Якушкиным описание пушкинских рукописей, хранившихся в Румянцевском музее в Москве.
Символическим итогом этих многолетних кропотливых разысканий и одновременно выходом на новый уровень фактического изучения Пушкина и его эпохи стало образование в 1905 году «Дома Пушкина» — музея, хранилища рукописей, книг поэта, который с 1907 года и по сей день носит имя Пушкинского Дома. В те же годы один из основателей Пушкинского Дома Борис Модзалевский приобрел у потомков Пушкина его библиотеку и составил ее каталог, без обращения к которому и до сих немыслимо ни одно серьезное пушкиноведческое исследование.
Биографические итоги: «Труды и дни» или «Курил ли Пушкин?»
От изучения рукописей и текстов не отставала и разработка биографических сюжетов, которые на рубеже веков были суммированы в первом «летописном» опыте изучения жизни и творчества — книге «А. С. Пушкин. Труды и дни» (первое издание – 1903 год), составленной Николаем Лернером. В глазах следующих поколений исследователей работы Лернера стали воплощением «ползучего эмпиризма», изучения биографических подробностей (вроде «Курил ли Пушкин?») ради них же самих, хотя, например, историко-литературные комментарии Лернера к изданию Пушкина под редакций Семена Венгерова вовсе не сводились к одним лишь биографическим интерпретациям.
«Формальный поворот»
Методологическую революцию в изучении текстов Пушкина, как и во всей филологической науке, справедливо связывают с рождением и становлением «формального метода» в 1910-е — начале 1920-х годов, однако «формальный поворот» в пушкинских штудиях начался не в работах главных лиц русского формализма. Возможности и перспективы формального изучения стиха Пушкина, особенностей его ритмики — на фоне других русских поэтов — были показаны еще в известной книге Андрея Белого «Символизм» (1910), положившей начало русскому стиховедению, а первые опыты квантитативного анализа пушкинской прозы были предприняты Михаилом Лопатто, одним из участников знаменитого Пушкинского семинария Семена Венгерова, откуда вышли как главные лица русского формализма, так и пушкинисты-текстологи.
Юрий Тынянов и его концепция пушкинского творчества
Новый взгляд на искусство как прием и на литературу как особую систему, подчиняющуюся своим имманентным законам — законам литературной эволюции, сложным образом соотносимым с соседними, внелитературными рядами, — позволил формалистам и прежде всего Юрию Тынянову сформулировать новую историко-литературную концепцию творчества Пушкина и всей культурной жизни первой трети XIX века. Согласно Тынянову, определяющим сюжетом этой эпохи было не столкновение «классиков» и «романтиков», не конфликт политических ретроградов и прогрессивных сил, но собственно литературная борьба между архаистами, которые ориентировались на высокую литературную традицию XVIII века, не боялись ни устаревшей героики, ни стилистической какофонии, и «новаторами»-карамзинистами, которые выступали за средние жанры, стилистическую сглаженность и установку на современную устную речь. По мысли Тынянова, Пушкин начал как карамзинист, затем осознал литературную значимость установок архаистов и, хотя полемизировал с ними по ряду вопросов, в итоге строил свой зрелый поэтический стиль на синтезе достижений противоборствующих направлений. В то же время поэтическую эволюцию Пушкина Тынянов описывал как поиск новых приемов и средств преодоления жанровых и стилистических ограничений сложившейся поэтической системы, работу с материалом и формами его организации.
Новое в компаративистике: «Байрон и Пушкин» Виктора Жирмунского
«Внутрилитературная» установка, внимание к проблемам жанра, сюжета, стиля предопределили также и существенный поворот в изучении литературных связей Пушкина и принципов его работы с иноязычными источниками. После книги Виктора Жирмунского «Байрон и Пушкин» (1924), в которой на многочисленных примерах было убедительно показано, как байроновские принципы построения сюжета, описаний, характеристик последовательно отразились в текстах южных поэм Пушкина, стало невозможно говорить о проблеме литературных влияний или взаимодействий без опоры на конкретные текстуальные сопоставления и анализ историко-литературной функции заимствований. И хотя впоследствии концепция Жирмунского была существенно уточнена (главным образом благодаря изучению непосредственного источника пушкинского знакомства с поэмами Байрона — их французских переводов), сами принципы его компаративистской работы по-прежнему значимы.
Утверждение социологизма и его советская эволюция
С другой стороны, в те же 1920-е годы активное развитие получают совершенно иные концепции литературного творчества, которое оказывается лишь проекцией других сущностей, факторов и сил. Предлагавшиеся концепции охватывали самый широкий спектр — от быстро ставшего маргинальным, а затем и вовсе запретным психоанализа (памятником этому направлению изучения Пушкина остаются «Этюды по психологии творчества А. С. Пушкина» Ивана Ермакова (1923)) до набиравшей все большую силу марксистской социологии. Эволюцию классово-социологического подхода, колебавшегося вместе с линией партии и затем обогатившегося идеями народности и всемирной значимости русской литературы, хорошо можно наблюдать на примере работ Дмитрия Благого, проделавшего путь от «Социологии творчества Пушкина» (1929), где демонстрировалась диалектика социального бытия Пушкина как «дворянина во мещанстве», до двухтомной монографии «Творческий путь Пушкина» (1950; 1967), в которой был явлен «анализ художественных творений Пушкина в их литературном и общественном, национальном и всемирном значении».
«Текстологический поворот»: Пушкин как зеркало русской текстологии
Безусловно, крупнейшим достижением пушкинистики 1920-х–1930-х годов стала разработка текстологии как научной дисциплины, становление которой было тесно связано с необходимостью освоения того массива пушкинских рукописей, который стал доступен исследователям после революции и национализации архивов. Массовый ввод в научный оборот рукописей и цензурных документов, свидетельствовавших о сложной творческой истории ряда произведений Пушкина, заставлял по-новому ставить вопрос о том, как правильно печатать тексты, чтобы они в наибольшей мере соответствовали авторскому замыслу. В полемике о принципах выбора основного текста, заданной брошюрой Модеста Гофмана «Пушкин. Первая глава науки о Пушкине» (1922) приняли участие такие выдающиеся текстологи, как Борис Томашевский и Григорий Винокур. В результате победившая концепция, согласно которой научное издание должно давать «идеальный» текст, очищенный от ошибок, опечаток и потенциальных внешних вмешательств, на практике (в том числе в большом академическом издании Пушкина) часто приводила к появлению «сборного», контаминированного текста, автором которого оказывался не Пушкин, а редактор тома.
Однако установка на максимально полное изучение истории текста и хода творческой работы поэта позволила полностью прочесть и напечатать практически весь массив сохранивших пушкинских рукописей и предложить новую концепцию представления черновиков. Идея о том, что читателю нужен не набор разных зачеркнутых вариантов, а последовательность авторской работы, воплотилась в концепции текстологической сводки, обоснованной и примененной на практике Сергеем Бонди. Работая со сводкой, читатель чаще всего сначала видит окончательный текст, а под ним отвергнутые варианты слов и строк в той последовательности, как они намечались автором.
Как это выглядит в издании — можно посмотреть в любом томе большого академического Пушкина, а что за этим стоит — в научно-популярном фильме «Рукописи Пушкина» (1937), снятого по сценарию Бонди режиссером Сергеем Владимирским.
Многоликий Пушкин Юрия Лотмана
Выход за пределы советских идеологических интерпретаций пушкинского творчества, а также новое переосмысление биографии поэта в связи с его литературными установками можно найти уже в самых ранних пушкинских работах Юрия Лотмана. Например, при всей соответствующей выдержанности языка статьи об идейной структуре «Капитанской дочки» (1962), ее основная идея — о принципиальной важности для Пушкина общечеловеческого, а не классового — отчетливо полемична по отношению к устоявшимся интерпретациям. Работы Лотмана по анализу поэтического текста, в том числе на пушкинском материале, возвращали в научное поле изучение формальных экспериментов Пушкина, его работу над стилем и композицией. Благодаря интересу Лотмана к проблемам литературного поведения, взаимодействия писателя, литературы и читателя, предметом изучения стало бытовое поведение Пушкина, сложное соотношение его литературных установок и биографических поступков, принципы его взаимодействия с разными стратами читательской аудитории. Неоднократно переиздававшийся лотмановский комментарий к «Евгению Онегину» ярко демонстрировал вписанность этого (как и любого другого) текста в самые разнообразные культурные контексты, вне которых невозможно адекватное понимание авторского замысла и интерпретация произведения.
Торжество комментария: пушкинские работы Вадима Вацуро
Совсем по-другому, но не менее ярко и убедительно, чем Лотман, всю важность литературного и литературно-бытового контекста эпохи для чтения текстов Пушкина и его современников показал в своих работах Вадим Вацуро. Внимательный к деталям, языковым и стилистическим обертонам комментатор, тонкий интерпретатор поэтического текста и безусловный знаток самых мелких фактов литературного быта, Вацуро на разных примерах демонстрировал тесную связь Пушкина с творчеством его предшественников и современников, соотнесенность его литературных и бытовых поступков с общим направлением литературной жизни, чрезвычайную плотность и насыщенность которой Вацуро замечательно описал в книгах о салоне Софьи Пономаревой и главном альманахе пушкинского круга — «Северных цветах».
Литературная стратегия интертекстуальной игры: «Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест»
Для своей книги о Пушкине, написанной в эпоху «бури и натиска» интертекстуальных штудий, Олег Проскурин выбрал знаковое и красноречивое заглавие, сразу дающее ключ к специфике авторского взгляда, —7 видеть в хрестоматийных пушкинских стихотворениях и поэмах «чужое слово» и авторскую работу с ним. Анализируя не только генезис текстов, но и функции языковых и композиционных заимствований в них, Проскурин выводит своего читателя к пониманию сложной поэтической стратегии Пушкина, основанной на постоянном и напряженном диалоге с его литературным окружением, показывая самую суть этой в самом прямом смысле литературной эпохи.
В этом литературном измерении, координаты которого в разные эпохи были заданы Тыняновым, Лотманом, Вацуро, комментаторские и историко-литературные работы о Пушкине, как кажется, живут и до сих пор.