Работы выдающегося американского социолога Иммануила Валлерстайна, скончавшегося 31 августа в возрасте 89 лет, впервые попали к российскому читателю лишь в 1990-х годах, хотя к тому моменту Валлерстайн написал уже три тома своей главной книги «Мир-система Модерна» (она же — «Современная миросистема»). Несмотря на то, что одним из главных источников социологии Валлерстайна является марксизм, в Советском Союзе у этого «ревизиониста» не было шансов на официальную публикацию — слишком уж неортодоксальных взглядов он придерживался. А когда он все же добрался до России, марксизм был на интеллектуальной обочине, и Валлерстайн долгое время проходил по разряду левых публицистов для довольно узкой аудитории. Тем не менее четыре тома «Мир-системы», к счастью, вышли на русском еще при жизни автора и с его любезного разрешения, однако браться за эту книгу лучше после знакомства с другими работами Валлерстайна.
1. И теперь живее всех живых. «Ленин и ленинизм сегодня и послезавтра» (2010)
Небольшая статья Валлерстайна о Ленине была опубликована в журнале «Эксперт» в конце 2010 года, в самый разгар «модернизации», объявленной тогдашним президентом Дмитрием Медведевым. В те времена Валлерстайн как один из критиков ортодоксальных теорий модернизации в России был очень ко двору — например, он стал одним из главных спикеров Ярославского политического форума, где выступал Медведев. Тем более неожиданной была статья о Ленине, где утверждалось, что «где-то к 2050 году он вполне может стать главным национальным героем» — мысль для отечественного истеблишмента явно крамольная. «Новый режим Российской Федерации столкнулся с проблемой Ленина как человека, политического символа и олицетворения исторической памяти. Похоже, легкого решения найти так и не удалось», — напоминает Валлерстайн.
С этого довольно простого по аргументации, но исключительно остроумного и провокативного текста, пожалуй, и стоит начинать знакомство с трудами Валлерстайна.
Сама формулировка «где-то к 2050 году» дает хорошее представление о тех временных горизонтах, которыми оперируют макросоциологи. Есть, безусловно, некая ирония в том, что такой прогноз Валлерстайн дал в возрасте 80 лет, — проверить, сбудется ли его предсказание, он явно не рассчитывал. Однако ряд других прогнозов Валлерстайна, связанных с Россией, оказались весьма точными. Еще в конце 1960-х годов он допускал, что советская элита при малейшей возможности с готовностью променяет социалистическую идеологию на запретные соблазны западного мира, хотя в то время распад Советского Союза американскими политологами если и прогнозировался, то лишь в отдаленной перспективе и по причине геополитического перенапряжения. А затем, уже в разгар горбачевской перестройки, Валлерстайн заметил, что желание России причалить к Америке будет вознаграждено — только Америка будет другой, не Северной, а Южной. Что, по большому счету, и произошло.
Трактовка фигуры Ленина у Валлерстайна в целом вписывается в один из примечательных тезисов мир-системного анализа, из-за которого это направление левой мысли не имело никаких шансов на легализацию в СССР. С точки зрения мир-системного подхода, краеугольное для ортодоксального марксизма-ленинизма разделение стран мира на «капиталистические» и «социалистические» попросту не имеет смысла. В рамках единой капиталистической мир-системы социализм советского типа попросту оказывается одной из возможных стратегий догоняющего развития для глобальной периферии и полупериферии. При таком подходе ленинизм — не полноценная идеология, а «стратегия захвата, укрепления и удержания власти в отдельно взятой стране... Ленинизм, каким я его здесь описываю, очевидно, не имел прямого и необходимого отношения ни к марксизму, ни к идеям самого Маркса».
Предположение, что Ленин рано или поздно станет главным героем российской исторической памяти, напоминает еще об одной неканонической валлерстайновской интерпретации — речь идет о его понимании Великой Французской революции. Для Валлерстайна это поворотное событие мировой истории лишено привычного ярлыка революции «буржуазной» — в событиях 1789 года Валлерстайн видит попытку французов найти ту самую модель догоняющей модернизации, которая позволила бы им не отстать окончательно от главного конкурента — Англии. При таком подходе между Старым порядком и революцией обнаруживается не разрыв, а вполне явная преемственность, о чем писал еще в середине XIX века Алексис де Токвиль.
«Думаю, что Ленина будут почитать как великого продолжателя реформ графа С. Ю. Витте, которые тому не удалось завершить из-за политических препятствий. Напомню самый ленинский из лозунгов: „Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны!” К 2050 году внимание будет на той части лозунга, где говорится об электрификации, то есть великой модернизации. Реформы Витте и Ленина, напишут будущие историки, положили начало российской индустриализации и тем самым послужили отправной точкой как серьезного подъема обороноспособности и науки, так и роста ВВП на душу населения», — предполагает Валлерстайн.
Наконец, в Ленине увидят решительного и дальновидного политического лидера: «Он сел в поезд, взвесив как издержки подобного решения, так и открывающиеся долгосрочные возможности. Он поднялся на броневик и произнес неожиданно решительную речь. Он убедил руководство большевиков в том, что пора поднимать власть, которая „упала и валяется на улицах”. Даже НЭП свидетельствует о его решительности и дальновидности. Ленин знал, когда надо резко переключить передачи и выводить страну на другой курс. Национальные герои — непременно решительные люди. Ленин порою ошибался, чаще оказывался прав, но нерешительным он не был никогда».
Надо сказать, что и этот прогноз Валлерстайна, кажется, начинает сбываться. Как показало проведенное нынешней весной исследование российских социологов под руководством Сергея Белановского, Ленин получил от его респондентов такие же высокие оценки, как и неизменно популярный в России Сталин. «Образованный, целеустремленный, способный масштабно мыслить, умеющий организовать и повести за собой народ, сумевший сломать систему, перевернуть массовое сознание» — примерно о таком Ленине и писал Валлерстайн в статье 2010 года.
2. Несвоевременные мысли. «После либерализма» (1995, русский перевод — 2003)
Первая опубликованная на русском языке книга Валлерстайна вышла в тот момент, когда востребованность его идей была, пожалуй, минимальной: экономика России, на тот момент еще вполне либеральная, росла такими темпами, что задумываться о весьма ограниченных пределах этого роста было некогда. Впрочем, и написана эта книга была во времена, когда идеологический мейнстрим определяли совсем другие произведения наподобие «Конца истории» Фрэнсиса Фукуямы. Но для Валлерстайна распад Советского Союза и повсеместное торжество либерализма (точнее, уже неолиберализма) оказывается лишь симптомом нарастания системного кризиса глобального капитализма, отсчет которого он ведет с «всемирной революции» 1968 года.
«Разрушение Берлинской стены и последующий развал СССР были с радостью встречены как падение коммунистических режимов и крах марксизма-ленинизма — одной из идеологических сил современного мира. Очевидно, так оно и есть. Эти события также отмечались как окончательная победа идеологии либерализма. Такое утверждение означает совершенно неверное восприятие действительности. Совсем наоборот, именно эти события еще в большей степени свидетельствовали о крахе либерализма и решительном вступлении мира в эпоху „после либерализма”», — таков исходный посыл книги, в очередной раз доказавшей, что Валлерстайн готов спорить с любой ортодоксией.
Собственно, и сам либерализм Валлерстайн понимает максимально широко, включая в границы этого понятия и две другие ключевые идеологии, возникшие после Великой Французской революции — консерватизм и социализм. Либерализм в узком смысле представлял собой некий баланс между ними, срединный путь, который в XIX веке позволил капитализму добиться исключительных успехов на глобальном уровне. «Триумф центристского либерализма» — так будет называться четвертый и последний из увидевших свет томов эпопеи Валлерстайна «Мир-система Модерна». Однако к концу ХХ века противоречия капитализма в очередной раз обострились, а расширяться капитализму было уже некуда.
«Теперь выбор уже не определяется вопросом „реформа или революция?”. Более столетия мы вели споры об этой иллюзорной альтернативе только для того, чтобы выяснить, что в большинстве случаев реформисты были лишь реформистами поневоле, революционеры были лишь чуть более воинственными реформистами, а те реформы, которые были проведены, в итоге привели к гораздо более скромным результатам, чем те, на которые рассчитывали их инициаторы и которых опасались их противники», — диагностирует Валлерстайн состояние мир-системы 1990-х годов, прогнозируя, что «грядущий период протяженностью в двадцать пять — пятьдесят лет будет временем системного беспорядка, распада и острой политической борьбы за то, какую именно новую миросистему (системы) следует создавать».
Этот прогноз Валлерстайна сейчас сбывается с угрожающей неумолимостью и вполне наглядно демонстрирует предсказательную силу мир-системного анализа. Дело в том, что к моменту появления книги «После либерализма» социологи и экономисты мир-системного лагеря (помимо Валлерстайна, нужно прежде всего упомянуть итальянца Джованни Арриги с его блестящей работой по экономической истории «Долгий двадцатый век») уже разработали теорию циклов гегемонии, которые неизбежно заканчиваются «тридцатилетней войной». Первой такой войной была собственно Тридцатилетняя война 1618–1648 годов, второй — революционные и наполеоновские войны рубежа XVIII–XIX веков, завершившиеся утверждением гегемонии Великобритании, третьей — период двух мировых войн (1915–1945), которые привели к гегемонии США. И если американская гегемония тоже клонилась к закату (о чем, по мнению Валлерстайна, однозначно свидетельствовало поражение американцев во Вьетнаме), то, стало быть, очередная тридцатилетняя война была неотвратима.
Если принимать за точку отсчета в этой войне 11 сентября 2001 года, то до ее окончания еще очень далеко — сейчас мы примерно в середине очередной смены циклов гегемонии. Но, уточняет Валлерстайн, мы уже не можем рассчитывать на то, что на выходе из этого «нарастающего, самоподдерживающегося беспорядка» получим некую новую версию уже знакомой нам капиталистической системы.
«Первой жертвой многочисленных напряжений падет легитимность государственных структур и тем самым их способность поддерживать порядок. По мере того как они будут терять эту способность, появятся издержки как в экономическом плане, так и в плане безопасности, что в свою очередь будет питать еще большее обострение напряженности, за чем последует дальнейшее ослабление легитимности государственных структур. Это не будущее — это уже настоящее. Мы видим его в гигантски возросшем чувстве незащищенности — озабоченность преступностью, озабоченность немотивированным насилием, озабоченность невозможностью добиться справедливости в судебной системе, озабоченность грубостью и жестокостью полиции — все это многократно умножилось в последние 10–15 лет. Я не утверждаю, что это новые явления, или даже что они стали намного интенсивнее, чем раньше. Но они воспринимаются как новые или как ухудшившиеся, и уж во всяком случае как гораздо шире распространившиеся, большинством людей. А главным результатом такого восприятия становится делегитимизация государственных структур», — писал Валлерстайн в 1995 году, задолго до того, как рассуждения об отмирании государства в его привычном для людей второй половины ХХ века смысле стали общим местом.
Желательным выходом из этого хаоса для Валлерстайна является «только относительно эгалитарная, полностью демократическая историческая система» — эту мысль он в разных вариациях повторял во многих своих статьях и выступлениях последних двух с половиной десятилетий. В середине девяностых он еще и делал акцент на необходимости «активного разрушения того европоцентристского высокомерия, которое пронизывало геокультуру в течение по меньшей мере вот уже двух веков», чем сразу же задел нужные струны в душе не только российских левых, но и российских почвенников, от марксиста Бориса Кагарлицкого (благодаря которому имя Валлерстайна в России стало широко известным) до консерватора Бориса Межуева — вряд ли можно найти другого западного интеллектуала, авторитет которого признается на противоположных краях идеологического спектра.
3. Рассуждение о методе. «Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности» (1987, русский перевод — 2003)
Эта книга, написанная в соавторстве с французом Этьеном Балибаром, не относится к числу самых цитируемых работ Валлерстайна, но дает хорошее представление об интеллектуальных истоках мир-системного анализа. Валлерстайна нередко записывают в неомарксисты, однако это не совсем верно. Для понимания его работ принципиально важно наследие как минимум еще двух крупных мыслителей ХХ века: Макса Вебера и Фернана Броделя. У последнего Валлерстайн заимствует идею мира-экономики — хозяйственной структуры, распространяющейся поверх государственных границ и в конечном итоге диктующей свои правила игры государственной системе. История раннего европейского капитализма, по Валлерстайну, — это победа уже сложившегося в Европе мира-экономики над имперскими амбициями отдельных правителей.
Но сводить мир-системный анализ к экономике тоже было бы неверно, отмечают Валлерстайн и Балибар в предисловии: «Мы не доверяем ни чисто „экономическим” объяснениям (которыми не так давно немало злоупотребляли), ни объяснениям чисто идеологическим (возвращающим себе сегодня былую злободневность — если не становящимся на поток — именно благодаря феноменам идентичности). Однако методологическое „чудо” не заключается в эклектичном сопоставлении противоположных точек зрения — например, законов накопления капитала на мировом уровне и герменевтики коллективных символов или выражений национальной и религиозной культуры. Существует только один способ познания — это изучение уникальности исторических ситуаций исходя из специфики их противоречий и влияния на них глобальных структур, частью которых они являются».
В совместной работе с Балибаром Валлерстайн отдает должное конструктивистским теориям, на тот момент весьма модным (практически тогда же увидели свет знаменитый сборник «Изобретение традиции» под редакцией Эрика Хобсбаума и «Воображаемые сообщества» Бенедикта Андерсона). Многообразные «сообщества», к которым мы все принадлежим, чьи «ценности» разделяем, по отношению к которым подтверждаем нашу «лояльность»; «сообщества», определяющие нашу «социальную идентичность», — все они как один суть исторические конструкты, и, что более важно, конструкты, находящиеся в состоянии постоянной реконструкции. Этот теоретический тезис Валлерстайн раскрывает в рамках той теории капиталистической мир-системы, которая уже была сформулирована им с отчетливо экономическим акцентом, и на упреки в экономоцентризме Валлерстайн дает ответ, достойный социолога.
Категории расы, нации и этничности, указывает он, играют принципиальную роль в капиталистической мир-системе. Если расовая категоризация первоначально возникла как способ выражения и утверждения ключевого для мир-системного анализа противопоставлении центра и периферии («белая» раса в центре и остальные на периферии), то национальная категоризация, отмечает Валлерстайн, изначально служила способом выражения состязательности между государствами, борьбы за определение привилегированных позиций внутри межгосударственной системы, противостоящей более грубой расовой классификации.
«Предельно упрощая, можно сказать, что раса и расизм осуществляют внутризонное объединение центральных и периферийных зон в их борьбе друг с другом, тогда как нация и национализм осуществляют внутризонное разделение этих зон в более сложном, как внутри- , так и межзонном, соревновании за преимущественные позиции в иерархии», — в этом пассаже Валлерстайн рассуждает совершенно в духе Пьера Бурдье (все скрытые параллели между этими двумя совершенно разными авторами в дальнейшем продемонстрирует ученик Валлерстайна Георгий Дерлугьян в книге «Адепт Бурдье на Кавказе»).
«Народ — это основной институциональный конструкт исторического капитализма, — продолжает Валлерстайн, плавно переходя к своим великим немецким предшественникам. Он — несущая колонна его здания, и эта его значимость лишь возрастала, по мере все большего развития и интенсификации капиталистической системы. В этом смысле он подобен суверенному государству, также являющемуся несущей колонной капитализма и в ходе его развития становящемуся все более значимым. Мы становимся все более, а не менее, привязанными к тем исходным Gemeinschaften, сообществам, сформированным внутри нашего всемирно-исторического Gesellschaft, общества, капиталистической мир-экономики. Классы же на деле являются совершенно отличными от народов конструкциями, что прекрасно осознавали как Маркс, так и Вебер. Классы — это „объективные”, т. е. аналитические, категории; утверждения, касающиеся противоречий внутри той или иной исторической системы, а не описания социальных сообществ... Уже более чем столетие левые во всем мире скорбят по поводу той дилеммы, что рабочие по всему миру слишком часто организовываются в „народные” объединения. Но разрешить эту дилемму невозможно. Она существует в силу базовых противоречий самой системы... Не окажется ли более осмысленной попытка понять народ как он есть — т. е. не как изначально и неизменно существующую социальную реальность, но как сложный и легко преобразуемый исторический продукт капиталистической мир-экономики, который используется в борьбе различных антагонистических сил друг с другом?»
4. Magnum opus с открытым финалом. «Мир-система Модерна» (1974–2011, русский перевод — 2015–2016)
Изначально главный труд Валлерстайна (на данный момент опубликовано четыре тома, над пятым шла работа в последние годы жизни автора) был реакцией на бурные события 1968 года, в которых респектабельный американский профессор разглядел новую мировую революцию. Еще раньше Валлерстайн успел поработать в Африке, где смог наглядно убедиться в том, что теории модернизации, которые тогда по единым лекалам прописывались странам Третьего мира, на практике не работают — точнее, вместо развития в духе «нормальной западной страны» приводят к еще большему отставанию от развитых капиталистических государств. Свою лепту в выбор Валлерстайном дальнейшего пути внесло и поражение американцев во Вьетнаме, ставшее сигналом о близком завершении глобальной гегемонии США.
Однако вместо злободневного текста о современных тенденциях Валлерстайн, удалившийся на время в Канаду, представил публике увесистый трактат под названием The Modern World-System, посвященный отнюдь не современности (на которую указывает слово modern), а «капиталистическому сельскому хозяйству и истокам европейской мир-экономики в XVI веке» — именно такой подзаголовок дал автор этой книге. В ней Валлерстайн обнаружил первые признаки складывания той системы, которая к началу ХХ века вобрала в себя весь мир. Возникновение глобальной капиталистической системы, Модерна (отсюда и вариант перевода названия главной книги Валлерстайна, на котором в свое время остановились автор этой статьи и его коллега Алексей Черняев), Валлерстайн считает таким же значимым водоразделом человеческой истории, как и неолитическую революцию.
Такой взгляд на капитализм принципиально отличался от давно сложившихся представлений о том, что он возник в промышленности вместе с широким распространением наемного труда, произошло это довольно поздно и сопровождалось серией «буржуазных революций». Однако Валлерстайн настаивает, что задолго до возникновения промышленного капитализма все признаки капиталистического хозяйства появились в аграрной сфере, где впервые возникла продукция массового потребления. Более того, производство этой продукции не имело никакого отношения к наемному труду — польские крестьяне XVI века, которые выращивали пшеницу, отправлявшуюся затем в Амстердам, в сущности, были такими же рабами, как и латиноамериканские индейцы, добывавшие для европейских монетных дворов серебро — новую кровь капиталистического мир-экономики. Так Валлерстайн приходит к своей главной мысли относительно капитализма: это система, основанная на неравномерном развитии в глобальном масштабе.
Первый том эпопеи Валлерстайна наиболее сложен — концепция мир-системы формируется в нем примерно по тому же принципу, как вошедшие в те времена в моду «самосознающие» постмодернистские романы. К тому же книга перегружена ссылками и пространными цитатами из авторов, с которыми Валлерстайн полемизирует или соглашается, и здесь также вполне уместно сравнение с постмодернистской прозой. «Мир-систему» можно читать по-разному: либо пытаться сразу ухватить ее содержание, либо сначала освоить основной текст, а потом уже сноски. Три следующих тома куда больше напоминают связный исторический трактат, но и здесь Валлерстайн временами уходит в детальную полемику, продраться сквозь которую очень непросто. Однако для всякого, кто поставит перед собой цель одолеть «Мир-систему», откроется «бездна, миров полна» — так охарактеризовал эпопею Валлерстайна Георгий Дерлугьян в предисловии к русскому изданию.
Эта космическая аллюзия неожиданным образом созвучна фрагменту из стихотворения Шиллера «Беспредельность», откуда Валлерстайн, прекрасно владевший немецким, возможно, и почерпнул саму свою «мир-систему»:
И вихря и света быстрей мой полет.
Отважнее! в область хаоса! вперед!
Но тучей туманной,
По тверди пространной,
Ладье дерзновенной вослед
Клубятся системы планет
(Weltsysteme) (Перевод М. Михайлова)
Движение мира в область хаоса — едва ли не важнейшая тема позднего Валлерстайна, не устававшего повторять, что впереди нас ждет совершенно неведомое будущее. Вряд ли валлерстайновскую «Мир-систему» можно считать чем-то вроде карты, на которой отмечен маршрут этого движения, но для понимания того, как и почему наступает конец знакомого мира, такая книга совершенно необходима.