1. Умерла Тони Моррисон, автор «Возлюбленной» и «Песни Соломона», лауреат Нобелевской премии, одна из самых авторитетных фигур в американской литературе последних десятилетий. Ее биографию можно прочитать в Time. Пишущие сейчас о Моррисон главным образом подчеркивают, сколь важным был ее опыт для последующих поколений чернокожих писательниц — и какую важную часть жизни чернокожих в Америке она запечатлела в своей прозе. Этот фокус на расе и гендере сама Моррисон, как пишет в Vox Констанс Грэйди, воспринимала двойственно: ей не слишком нравилось, что «еще до выхода на сцену я уже дискредитирована, уже политизирована»; с другой стороны, Моррисон говорила и такое:
«Я готова согласиться с ярлыками, потому что быть чернокожей писательницей — отнюдь не бедный, а богатый опыт. Он не ограничивает мое воображение, а расширяет его».
В The New York Times Роксан Гэй говорит о даре предвидения и здравомыслия, с которым Моррисон писала «о власти, о ее применении, о том, кто должен под ее воздействием прогнуться или сломаться», и вспоминает свое общение с писательницей, которое помогло ей почувствовать себя свободнее: «Все, чего я добилась и добьюсь как чернокожая писательница, начинается с книг Тони Моррисон». В The Atlantic о «калейдоскопическом зрении и безграничном сострадании», свойственном текстам Моррисон о чернокожих американцах, пишет Ханна Гиоргис; здесь же рассказывается о том, как много писательница сделала для младших коллег.
В разных изданиях и несколько коллективных материалов, посвященных памяти Тони Моррисон. В The Washington Post о ней говорят восемь чернокожих писательниц, в том числе Мишель Обама:
«Для меня и для многих других Тони Моррисон стала той, из-за кого плотина начала рушиться. Она высвободила правду о жизни чернокожих… Она показала нам, как прекрасно быть собой, как важно для нас принять наши трудности и противоречия. Она не просто позволила нам рассказывать свои истории, а ясно дала понять, что это наша обязанность. Она показала, до какой степени неполной будет выглядеть история всего мира без наших историй. <…> Она показала, что наше место не только в дешевых романах, но и в учебниках, не только в издательском доме, но и в Белом доме».
В The New Yorker Моррисон отдают дань такие писатели, как Жаклин Вудсон и Джордж Сондерс:
«Важнее всего для меня в прозе Тони Моррисон ее английский язык: она пользовалась всеми его регистрами, от поэтического до вульгарного. <…> Я, подобно многим писателям, обращался к ней, как художник обращается к Пикассо, — чтобы увидеть, что такое настоящее величие, и оценить, какое расстояние меня от него отделяет».
А на сайте PEN America, среди прочих, Моррисон вспоминают Маргарет Этвуд и Зэди Смит:
«Как многие чернокожие девочки — мои ровесницы, — я отводила Моррисон совершенно невозможную роль. Я хотела видеть ее имя на книжном корешке и ощущать ту же ленивую уверенность в родстве с ней, какую испытывает любой англосаксонский мальчик-школьник — не важно, есть ли ему какое-нибудь дело до литературы, — когда слышит имя Уильяма Шекспира или, скажем, Джона Китса. Ни один писатель не должен нести такую ношу. Но, что поразительно, для Моррисон не просто хотела ее нести, а полностью ей соответствовала».
2. Осенью выйдет книга ранее не издававшихся произведений Марселя Пруста, сообщает Полит.ру. Сюда войдут десять ранних текстов, исключенных писателем из собрания новелл и стихотворений в прозе «Утехи и дни»; рукописи нашел тот же издатель Бернар де Фалуа, что отыскал неоконченный прустовский роман «Жан Сантёй», впервые вышедший еще в 1952-м.
3. На «Переменах» опубликовано эссе Андрея Пустогарова о романах Ильфа и Петрова (первая, вторая, третья и даже четвертая части). Пустогаров отталкивается от идеи, обыгранной в «Золотом теленке»: согласно ей, образ Остапа Бендера — пародия на Христа. Хотя великий комбинатор «учения не создал» и «учеников разбазарил», он постоянно выводит на чистую воду грешников, входит в Старгород, как Христос в Иерусалим, совершает чудеса, а покушение Воробьянинова в этой логике имеет прототипом Иудино предательство. Но «смысл пародийного сопоставления Остапа Бендера с Иисусом Христом вовсе не в насмешке над Иисусом»: мир гонит и отвергает миллионера Бендера, как раньше гнал и отвергал Спасителя.В третьей части эссе назван еще один прообраз: в отце Федоре Пустогаров, вслед за другими исследователями «Двенадцати стульев», видит Федора Достоевского. Остроумное и спекулятивное чтение.
4. «РБК» публикует интервью с Гузель Яхиной накануне премьеры сериала по роману «Зулейха открывает глаза». Писательница рассказывает о знакомстве с исполнительницей главной роли Чулпан Хаматовой и о том, как создатели сериала решали языковую проблему: «Был вариант заставить актеров говорить по-татарски, но читать субтитры на протяжении нескольких серий не очень удобно. Другое предложение — чтобы актеры говорили с легким татарским акцентом: от него тоже, к счастью, отказались. В итоге в сериале осталась чистая русская речь: надеюсь, зрителю будет понятно, что, когда действие разворачивается в деревне, герои говорят на татарском, а когда в Сибири — на русском». Также Яхина называет книги, повлиявшие на нее в отношении работы с историей (сюда неожиданно попадают «Благоволительницы» Литтелла), и пересказывает реакцию читателей на роман «Дети мои», только что переведенный на немецкий.
5. На «Прочтении» Вера Котенко пишет о книге Александра Стесина «Нью-йоркский обход». Стесин — писатель, путешественник и врач — собрал здесь истории о своей работе в госпиталях, разбросанных по всему Нью-Йорку: у пациентов и врачей здесь разное этническое происхождение и разный культурный бэкграунд — со всем этим герою книги приходится сживаться и, узнавая о жизни других, открывать что-то новое и в себе. Котенко сравнивает прозу Стесина с книгами писателя-мариниста Виктора Конецкого и показывает, что в «Нью-йоркском обходе» есть внутренний сюжет — мы сталкиваемся с чем-то вроде романа становления: «Если поначалу у героя нет ни уверенности, ни внушительного опыта, ни, кажется, веры как таковой, продираясь через больничные тернии… он умнеет, взрослеет… становится тем, чей телефон выпрашивают пациенты, и тем, кому они звонят ночью». Два отрывка из книги Стесина можно прочесть на Полит.ру и на «Таких делах».
6. Исполнилось 85 лет прозаику Владимиру Марамзину. Швейцарская «Наша газета» опубликовала интервью с ним. С 1975 года Марамзин живет в эмиграции и на вопрос, возвращался ли он в Россию с момента высылки, иронично отвечает: «Нет, ни разу. Предпочитаю рассматривать большое с расстояния».
Марамзин вспоминает начало своего изгнания, последовавшего за арестом по делу о самиздате, и объясняет, в чем видит свои заслуги перед литературой: вероятно, главное достижение — «великая сила наивности» (свойственная также другу Марамзина, автору «Одной абсолютно счастливой деревни» Борису Вахтину):
«Нас все время упрекали в мелкотемье, а теперь за это хвалят. Моя бабушка, жители Кашина были наивными людьми: им расскажешь что-то — они верили. Но они невероятно сильны сопротивляемостью жизни, а это нам всем необходимо!»
7. Два интервью с Линор Горалик*Признан властями РФ иноагентом.. На «Кольте» она объясняет, зачем запустила сайт PostPost: «Меня интересуют вот эти крошечные моменты частной жизни. Почему-то у меня чувство, что они важнее всего. Важнее больших нарративов. Важнее романов, важнее семейных саг». Почему люди стали так много говорить о памяти? В ход идут — разумеется — животные сравнения:
«Чтобы ответить на вопрос „Как возникают тренды?” надо представить себе, что лежит огромный шар, вокруг собрались все животные Африки и толкают его. Почему он покатился вправо — потому что два слона сильнее остальных или потому что очень много мышек оказалось с одной стороны?»
В интервью для Newsru.co.il речь идет о других вещах: это едва ли не самый откровенный автобиографический разговор Горалик с журналистами. Здесь она рассказывает об опыте репатриации в 14 лет, о жизни с биполярным расстройством и хронической болью, о религии и о том, почему в романе «Все, способные дышать дыхание» изображен Израиль после катастрофы: среди прочего, это «личная потребность в копинг-механизме. Один из способов перестать бояться катастрофы — это дать себе вообразить ее последствия. Я, как и все израильтяне, живу в ощущении, что каждый день может стать днем крушения страны, окончательной войны, чего-нибудь немыслимого. И один из способов об этом думать — это попытаться представить, что будет, если это произойдет, — пусть и выстроив фантасмагорию вместо аналитики».
8. На «Дискурсе» Павел Соколов перечисляет пять классических японских книг, которые давно пора переиздать на русском: к примеру, «Куросиво» Рока Токутоми — один из первых японских политических романов — выходил в русском переводе в 1957 году; роман Исикавы Тацудзо «Тростник под ветром», изображающий «судьбу японской интеллигенции в период тьмы и мрака (именно так называют то время [период Второй мировой] сами японцы)», публиковался в мягкой обложке в 1960-м, и среди его редакторов числился Аркадий Стругацкий. Возможно, какие-то из чаемых переизданий сбудутся благодаря проекту Japanese Literature Publishing Project.
9. На сайте Book Marks появился рейтинг самых скверных котов и кошек в истории литературы. Россию представляет, естественно, булгаковский Бегемот — «дедушка всех литературных котов-злодеев». Компания ему подобралась неплохая: элиотовский Макавити, кэрролловский Чеширский кот (он попал сюда потому, что слишком увлеченно дразнит Алису), киплинговская Кошка, которая гуляла сама по себе, Снежок из «Стюарта Литтла» («классический домашний подонок»), Черч из «Кладбища домашних животных», перешедший на сторону зла после того, как его сбил грузовик, Грибо из романов Пратчетта о Плоском мире, миссис Норрис из «Гарри Поттера» и малоизвестный кот Югославия из романа финско-албанского прозаика Пайтима Статовчи: этот тоже, как Бегемот, умеет принимать человеческий облик и знакомится с героем в гей-баре (хотя на самом деле геев терпеть не может).
10. Granta публикует интервью с киприотской писательницей Констанцией Сотериу. Только что Сотериу стала победительницей Премии Содружества наций за лучший рассказ. Однажды она поняла, что нигде нельзя прочитать, как об истории и современности Кипра говорят женщины, — и начала писать сама; главное в ее прозе — устные истории. Сотериу пишет по-гречески; ее первая книга — история киприотки-христианки, перешедшей в ислам. Вторая — о турчанке, которой приходится стать проституткой; действие происходит в 1963 году, во время этнических конфликтов на острове. Следующая книга Сотериу выйдет осенью 2020-го — она будет «о матерях и женах мужчин, пропавших на Кипре без вести». «Темы — вокруг меня. Они находят меня, я нахожу их. <…> Если ты занимаешься литературой, то должен постоянно напрягать слух: истории только и ждут, чтобы ты их записал».
11. The Guardian рассказывает о расправе над книгами, которую учинило турецкое правительство. После неудачного антиэрдогановского путча 2016 года в Турции уничтожено больше 300 000 книг — эти данные называются официально. Изымают и сжигают книги, которые могут быть как-то связаны с Фетхуллахом Гюленом — беглым интеллектуалом, которого правительство считает вдохновителем мятежа. Доходит до паранойи, напоминающей годы советского Большого террора: например, тираж одного учебника математики был предан огню за то, что ученикам предлагалось провести отрезок из точки F в точку G. По другим сообщениям, астрономическое число учебников пришлось уничтожить и напечатать заново из-за упоминания штата Пенсильвания — где ныне живет Гюлен.
Ситуация со свободой слова в Турции очень плохая, напоминает газета. За три года закрыли 29 издательств, 200 периодических изданий, 80 авторов подверглись преследованиям (некоторые получили длительные тюремные и даже пожизненные сроки), из учебных заведений уволили 5 822 профессора.