Дарья Бобылева. Вьюрки. М.: Октябрь, № 7, 2017
В дачном поселке Вьюрки происходит что-то нехорошее: кошки по воздуху летают и раздирают до крови хозяев, крапива за одну ночь покрывает весь двор и норовит поглотить и дом. Но это ладно, еще ведь люди исчезают: кто просто по грибы в лес пошел, кто к речке искупаться — никто не вернулся. А если и вернулся — будто зараженный чумой какой-то, со звериным аппетитом и невидящими глазами. Тут бы, конечно, взять да всем миром уехать из поселка, но и это невозможно: нет никаких вестей от тех, кто попытался за территорию выехать, телефонная связь вообще не работает. Черная дыра такая, не впускает никого и не выпускает.
Сначала книга напоминает детектив — однако автор слишком быстро, задолго до сцены-которая-всё-объясняет, выдает, что мы имеем дело с какими-то чудищами («круглая кожаная башка без намека на тело»), беспрестанно нападающими на героев. Потом текст начинает смахивать на хоррор — но все здешние герои столь же комичны, сколь страшны жрущие их существа. Затем приходит мысль о черной комедии про нечистую силу, которая пришла в русское село, где «и не такое видали»: в самом деле, пугающие события хоть и держат местных жителей на нервах, но не толкают их на то, чтобы хоть как-то все это остановить. И хотя иногда кажется, что вкус автору изменяет, в целом выходят довольно забавные приключения тех, кто к этим приключениям совсем не готов: «Я неудачник, — подтвердил Никита. — Даже хуже — я дачник».
Если совместить все три направления, получается хороший образец экшн-хоррор-боевика с обязательной любовной линией, из которого может получиться стоящая экранизация. Интересно, что Бобылева не избегает тех сцен, которые в тексте должны быть самыми сложными, — там, где чудища вылезают из-за условных укрытий и нападают на людей; это все равно что словами описать сцену с дракой на несущемся поезде. Примерно вся первая половина романа из подобных сцен и состоит; затем мы наконец узнаем, откуда все эти твари взялись, но от этого легче не становится — к тому моменту жители поселка уже настолько помешаны, что готовы сами поубивать друг друга.
Автор признается, что текст претерпел множество сокращений для того, чтобы поместиться в один номер журнала, и это, к сожалению, видно: о каждом герое мы могли бы узнать побольше до того, как он исчезнет или будет съеден; да и неформальных связей в этом поселке явно больше, чем тех, что были у совестливого пьяницы Николая с Катей или у Тамары Яковлевны с Зинаидой Ивановной. Сокращая, редакторы оставили все самые эффектные сцены, позабыв о взаимоотношениях действующих лиц.
Однако это все вопросы технические, вполне решаемые при издании романа в книжном формате. На которое мы очень надеемся. В целом у автора получилось сыграть на совмещении двух пластов, которые вроде бы и так всегда рядом; страшные байки про леших и домовых органично вписываются в эстетику дачного существования. Жизнь на даче — она всегда временная или вообще безвременная, далекая от цивилизации и актуальной повестки. Дача — провал во времени и географии, пространство неподвижности. Близость с природой пробуждает у русского человека тягу к крайностям: восхититься необъятными красотами — и утопиться в манящей реке. Собственно, дача и без русалок всяких — черная дыра. Так что конструктор лежал у всех на виду, оставалось только собрать. У Дарьи Бобылевой довольно хорошо получилось.
Купить на Лабиринт.ру
Дмитрий Горчев. Сволочи. СПб: Пальмира, 2018
В Санкт-Петербурге переиздают прозу Дмитрия Горчева (1963–2010), рано умершего, не громкого, но очень самобытного писателя, который не любил юмор и придумывал смешные рассказы (следуя за интересным ему Хармсом), раздражался из-за зарубежной вылизанности и писал про мерзость российских реалий. Его рассказы иногда сложно отличить от записей в ЖЖ, в котором он и получил, наверное, настоящую популярность, даже несмотря на то, что был замечен когда-то и издан самим Александром Житинским. Горчев груб, отчаянно ироничен, демонстративно отстранен от Большой жизни и, конечно, неумолимо правдив. И если вы до сих пор ничего из него не читали, сделайте это хотя бы сейчас.
Горчев — это ернические («Петр Федорович был прекрасен, как утренняя звезда»), житейские рассказы из области «так бывает», про людей, которые живут и поступают как настоящие сволочи, потому что в предлагаемых обстоятельствах им больше ничего не остается. Это бредовые трипы, где под землей водится животное кухелькоопф, которое можно засушивать и толочь в банку с солеными огурцами. Это нестрашные детские страшилки про клоуна из Макдоналдса. Это набившие оскомину городские слухи про колбасу, сделанную из людей, пропавших по дороге меж двумя столицами. Это короткие экскурсы в духе «Истории за 60 секунд» про то, что Петр I был чернокожим. Это абсурдные зарисовки про фокусника, который взаправду распиливает женщину напополам, потому что не может обманывать. В конце концов, это грустные и точные заметки об обыденных и важных вещах, о любви там или городе Москве, про которые мы все и так всё знаем — только сформулировать не можем. Горчев жестко, матерясь, формулирует — и получается не тост, не анекдот и не мудрая мысль, а смешное наблюдение пьяного и слишком опытного натуралиста.
Горчев говорит вам правду в глаза, но умудряется сделать это так, что вы не воспринимаете ее на свой счет. Для этого он слишком добр; человек для него существо сначала слабое, а уж потом мерзкое. Главное, говорит он, не опускать руки: «В одном дурдоме не помогли — в другом помогут». Так что можете называть эти тексты антидотом от окружающей пошлости, читать их перед сном ради смеха или, свернув в трубочку, отбиваться ими от приставучей дежурной на станции метро; но ничего не говорите о ненависти автора к миру и читателю — вы просто будете не правы.
Купить на Лабиринт.ру
Свободные люди. Диссидентское движение в рассказах участников. Сост. Александр Архангельский*Признан властями РФ иноагентом.. М.: Время, 2018
Людмила Алексеева вспоминает тут один эпизод, когда они гостили у матери создателя «Синтаксиса» Александра Гинзбурга и кто-то впервые на ее памяти упомянул слово «движение» — имея в виду всю ту деятельность, которую она, ее друзья и семья осуществляли. Правозащитница сначала удивилась — она не декларировала свои поступки как целенаправленное движение; но потом поняла, что это именно оно и есть. Примерно так же было и у остальных героев описываемой эпохи: никто не представлял себя «борцом» за свободу слова и соблюдение законов — просто это нужно было делать, чтобы помочь тем, кто оказался в беде.
Составители сборника сами объясняют, что книга лишь часть большого проекта по сбору и сохранению любой информации о жизни и работе писателей, издателей, правозащитников и других людей, ставших очевидцами и непосредственными участниками диссидентской истории. Сюда помещены больше двух десятков монологов: журналистка Маша Слоним, композитор Юлий Ким, публицист Владимир Осипов, поэтка Наталья Горбаневская и многие другие. Это ни в коем случае не автобиографии: монологи героев довольно коротки и освещают наверняка не всё, что можно было бы назвать «главным» в жизни каждого из них; некоторые факты вы могли видеть в записях, разбросанных в Сети. Но главное слово здесь — «разбросанных», и любая идея собрать подобную хронику под одной обложкой или веб-адресом всегда приветствуется.
Истории обзорны, и потому, видимо, в них прослеживаются общие интересные моменты. Например, у многих героев еще в детстве подозрения вызывают сообщения о хорошей жизни колхозников, при том что в деревнях, где они жили или случайно гостили, у людей не всегда была вся необходимая еда или одежда. Или, скажем, не находя ответы на свои вопросы, герои бросались читать Ленина и Маркса, надеясь, что хоть они им объяснят, что здесь происходит. Эффект получался обратный: та же Алексеева говорит, что «антисоветчицей» сделал ее как раз Ленин.
Купить на Лабиринт.ру
Моник Швиттер. Двенадцать раз про любовь. М.: Текст, 2017. Перевод с немецкого Ольги Козонковой
Моник Швиттер — лауреат главной швейцарской книжной премии как раз за этот роман, и это занятный повод поговорить о разнице национальных литератур. «Двенадцать раз про любовь», конечно, книга о работе и уловках памяти, и в этом смысле нам тут завидовать нечему. Но в большей мере это все же текст о механизме любовных переживаний. При этом автор берется за большую временную перспективу и описывает, как эти переживания меняются в зависимости от возраста героини.
С одной стороны, она вспоминает любимых мужчин и оценивает их уже новыми глазами, с другой — мы видим, какие разные чувства они вызывали в ней тогда, при знакомстве и в былых отношениях. По большому счету отношения эти не прерывались из-за внешних причин непреодолимого характера, в жизнь героев никак не вмешивались государство или война. Другими словами, текст исключительно про то, как человек цепляется взглядом за другого человека, влюбляется в него, живет с ним, приноравливается (или нет) к его привычкам, терпит или не выносит и в конце концов расстается. Как в фильмах у Звягинцева, внешний и бытовой контекст намеренно выведены за рамки рассматриваемого — важны лишь сами человеческие отношения, как бы в вакууме. Что мы помним об отношениях 10-летней давности? Случайную песню, один теплый вечер на курорте, запах тела, радость при рождении ребенка. Швиттер набирает 12 таких историй, и ни на одной из них ты, на удивление, не устаешь.
Вот такую литературу у нас как раз поискать. Благополучный герой обычно как-то не тянет на героя, а держать всю книгу только на любви — недостаточно серьезно, что ли. Понятно, что всему виной разная история, разный двадцатый век. И все же признайтесь: представить себе подобный художественный роман на русском языке, в котором женщина, не говоря больше почти ни о чем, упоительно вспоминает своих мужчин, — просто невозможно.
Купить на Лабиринт.ру