— Предисловие ко второму изданию «Эпидемий и народов» в 2004 году Уильям Макнил посвятил «чуме ХХ века» — СПИДу, который на момент выхода первого издания книги в 1976 году был еще практически неизвестен даже специалистам по инфекционным заболеваниям. Впрочем, тогда же Макнил отметил, что никаких принципиальных изменений вносить в книгу из-за появления СПИДа не потребовалось. Как вы думаете, что бы он написал в предисловии после появления ковида? Российский перевод в этом смысле выходит очень своевременно.
— Напомню, о чем писал Уильям Макнил на последних страницах первоначального текста «Эпидемий и народов»: следует ожидать, что инфекционные заболевания вновь поднимут голову и вырвутся за пределы тех ограничений, которые мы успешно для них установили. Думаю, что в связи с ковидом он бы сделал акцент на двух главных моментах. Во-первых, на том, что это пример зоонозного перехода инфекции к человеку: фактически ковид является результатом все более тесного взаимодействия человека с дикой природой (в данном случае речь идет, вероятно, о подковоносых летучих мышах). И во-вторых, на стремительном распространении вируса по всему миру — это прямое следствие колоссального множества перемещений людей по всему миру и контактов между ними в глобальном масштабе в последние десятилетия. В качестве исторической аналогии можно привести быстрое распространение Антониновой чумы в Римской империи в конце II века н. э., которому способствовали римские дороги и сеть морских транспортных коммуникаций.
— Можно ли рассматривать пандемию ковида (едва ли она станет последней в истории) как конец эпохи относительной защищенности человека от вирусов и бактерий, которая, казалось, наступила в ХХ веке? Грозит ли нам возврат к эпидемическим рискам, которые были характерны для истории Европы в период между Черной смертью XIV века и эпидемиями холеры XIX века?
— Над этими вопросами я размышлял еще до нынешней пандемии. После 1800 года средняя ожидаемая продолжительность человеческой жизни увеличилась более чем вдвое — люди вступили в «золотой век здоровья», хотя стоит признать, что эта счастливая участь оказалась неравномерно распределена по территории планеты. Следует ли ожидать, что такая же ситуация сохранится и в дальнейшем? Думаю, что да, но лишь отчасти.
В значительной степени «золотой век здоровья» стал результатом доступа людей к чистой питьевой воде (санитарной инфраструктуре), за счет чего радикально снизилось количество вспышек брюшного тифа, холеры и множества разновидностей дизентерии. Очищать грязную воду до состояния питьевой технически несложно, и можно рассчитывать, что мы не утратим способность платить за это, поскольку такое решение дешево стоит в сопоставлении с выгодами для нашего здоровья.
Но есть еще один важный момент: в значительной степени «золотой век здоровья» стал результатом появления антибактериальных лекарственных препаратов и поддержания режимов вакцинации. А эти полезные новшества куда менее устойчивы, нежели те, что проистекают из доступа к чистой питьевой воде и санитарной инфраструктуре. В данном случае есть две проблемы.
Первая из них — эволюция патогенных микробов, которые приобретают устойчивость к нашим медикаментам. К примеру, именно это произошло с новыми формами туберкулеза, малярией, а также со многими менее летальными инфекционными патогенными организмами.
Вторая проблема, которая то появляется, то исчезает, носит социальный характер: я имею в виду ослабление режимов вакцинации. Иногда это происходит потому, что люди начинают опасаться вакцин, но чаще из-за высокой эффективности вакцин, по причине которой люди не утруждают себя вакцинацией, полагая, что незачем бояться, скажем, кори. Кроме того, ослабление режимов вакцинации происходит на территориях военных действий, где обеспечение мероприятий публичного здравоохранения становится невозможным.
Также возникают новые для человека заболевания наподобие коронавируса. Начиная с 1950 года были впервые зафиксированы десятки таких болезней, хотя многие из них, вероятно, существовали в качестве заболеваний человека и раньше, только на них не обращали внимания. Некоторые из них, которым еще только предстоит поразить людей, наверняка окажутся более летальными, чем вирус SARS-CoV-2. Исходный вирус SARS в 2003—2004 годах был куда более летальным, чем новый коронавирус, но не распространялся с такой легкостью. Вирус с той же степенью летальности, что и SARS, и при этом распространяющийся так же, как SARS-CoV-2, окажется гораздо хуже, чем все эпидемии, перенесенные человечеством, начиная как минимум с испанки 1918 года.
Поэтому подозреваю, что в ближайшие сто лет мы будем воспринимать 1950–1980-е (или, возможно, 1950–2020-е) как непривычно здоровую эпоху. В то же время, здоровье людей XXI-XXII веков, похоже, будет лучше, чем в период между пандемией чумы XIV века и пандемиями холеры XIX века, — в «золотой век» патогенных организмов мы не вернемся.
— С момента написания «Эпидемий и народов» прошло почти полвека. Как сегодня воспринимается эта книга в академическом сообществе? Можно ли говорить о том, что есть «большие» критики, которые не принимают ее тезисы целиком, «малые» критики, которые не согласны с отдельными деталями и гипотезами, и «ревизионисты», которые переосмысляют ее основные положения в новых контекстах?
— В научных кругах «Эпидемии и народы» по-прежнему цитируется и читается. «Больших» критиков, которые отвергают ее центральный тезис, согласно которому инфекционные заболевания сыграли большую роль в формировании человеческой истории, очень немного. Тем не менее многие историки предпочитают не воспринимать этот фактор всерьез. Они не отрицают главную идею «Эпидемий и народов», но не решаются связываться с ней — возможно, потому, что для этого требуется получить некоторые познания в биологии. «Малых» критиков и «ревизионистов», которые не соглашаются с отдельными положениями книги, достаточно — так и должно быть, в особенности благодаря открытиям в области секвенирования генома.
Samuel Rodriguez / United Nations COVID-19 Response / Unsplash
— Уильям Макнил постоянно напоминает читателю, что многие тезисы его книги являются гипотетическими. Какие из этих гипотез и допущений в дальнейшем были подтверждены эмпирическими исследованиями, а какие, наоборот, были опровергнуты или остаются, как и раньше, предположениями?
— Экологический подход к человеческим заболеваниям оказался очень востребованным среди ученых. Первое издание «Эпидемий и народов» вышло в тот же год, когда один голландский исследователь впервые выполнил секвенирование генома, легшее в основу многих, если не большинства новых идей в истории заболеваний начиная с 1976 года. Скажем, оспа и корь как человеческие болезни возникли, вероятно, позже, чем предполагал Уильям Макнил, а способы их развития из болезней животных в заболевания человека различны.
В то же время, если вернуться к критикам «Эпидемий и народов», есть недовольные тем, что Макнил был готов выдвигать умозрительные гипотезы при отсутствии документальных свидетельств. Например, не существует подобных свидетельств, подтверждающих, что пандемия чумы в XIV веке добралась до Индии. Тем не менее Макнил с уверенностью утверждал, что это практически наверняка произошло: он исходил из характера связей Индии с Центральной Азией, откуда эта пандемия распространялась. Кроме того, ряд историков американского континента полагают, что Макнил преувеличил роль инфекционных заболеваний в испанском завоевании империй ацтеков и инков, принизив тем самым значение таких факторов, как насилие и геноцид.
— Как воспринимают макниловскую концепцию истории представители естественных наук — эволюционные биологи, эпидемиологи, экологи? Насколько хорошо идеи Макнила известны в этих кругах?
— Первое издание книги получило благосклонную оценку медиков и представителей естествознания. Однако с наступлением эпохи цифровых публикаций эти группы исследователей стали все реже обращаться к тому, что написано в книгах. Так что для них идеи Макнила почти недоступны в той форме, в какой он представлял их публике.
— Пытался ли сам Макнил или кто-то из сторонников его концепции расширить ее, включив в поле рассмотрения влияние на человеческую историю нечеловеческих болезней — например, заболеваний сельскохозяйственных животных и растений?
— Действительно, можно привести множество примеров, когда голод, вызванный новыми заболеваниями такого рода, приводил в движение массы людей. Например, «Картофельный голод» в Ирландии 1845–1849 годов, причиной которого стало уничтожение посевов картофеля грибком. Уильям Макнил посвятил свою неопубликованную докторскую диссертацию роли картофеля в истории Ирландии и хорошо понимал, какие последствия имело появление на этом острове завезенного извне грибка. Правда, он никогда не писал ничего существенного о болезнях животных или растений, но другие исследователи, в том числе историки, этим занимались — например, есть исследования, посвященные кофейному ржавчинному грибу, чуме рогатого скота, филоксере. Однако, насколько мне известно, общих исследований о роли инфекционных заболеваний растений и животных в человеческой истории пока нет.
— «Эпидемии и народы» оказались новаторской книгой не только потому, что Макнил первым систематически рассмотрел воздействие микропаразитизма на историю человечества, но и потому, что он затронул тему макропаразитизма, то есть паразитизма самого человека. Что нового мы узнали об этом в 2020 году? Можно ли рассматривать нынешнюю активность правительств по всему миру, навязывающих своим гражданам различные ограничения или новые налоги, как некое новое обострение макропаразитизма?
Уильям Макнил в 1996 году
— Прежде всего надо сказать, что сам Уильям Макнил фактически отказался от термина «макропаразитизм». Он еще использовал его в некоторых небольших публикациях 1980-х годов, но обнаружил, что его слишком часто неправильно понимают (помимо прочего этот термин имеет иное значение в биологической науке). Кроме того, подозреваю, Макнил не захотел бы использовать понятие «макропаразитизм» для описания попыток правительств ограничивать контакты граждан друг с другом — более того, уверен, он бы поддержал такие усилия. Макнил рассматривал в качестве макропаразитического милитаризированное государство-казарму и в 1970-х, а особенно в 1980-х годах, называл в качестве совершенных его примеров ядерные арсеналы США и СССР, а также необходимые для их поддержания гигантские затратные бюрократические аппараты и инфраструктурные комплексы. Он был склонен романтизировать маленькое крестьянское сообщество своих предков, живших на востоке Канады, — социум с минимальным государством и военной сферой. Случаи, когда государства и военные структуры существенно разрастались, он рассматривал в качестве макропаразитизма, но, повторюсь, к 1990-м годам перестал использовать это слово.
— В этой книге во многом продолжается та линия осмысления всемирной истории, которая была задана в главной книге Макнила — «Восхождение Запада», где человеческая история рассматривается как единый процесс. Однако для российской традиции в большей степени характерен стадиальный подход к истории. Каковы линии конвергенции между этими подходами?
— Я недостаточно осведомлен о российских традициях, чтобы ответить на этот вопрос. Макнил действительно рассматривал всемирную историю как более или менее единый процесс, но в то же время видел в нем и отдельные стадии. В «Восхождении Запада» эти стадии примерно до 1000 года определялись в основном военными технологиями и тем, как они воздействовали на общества. После 1000 года в «Восхождении Запада» эта тема исчезла, и чтобы исправить это упущение, Макнил написал книгу «В погоне за мощью». Кроме того, он выделял исторические стадии в более широком смысле — периоды, когда тот или иной географический регион Евразии был влиятельнее других, заимствовавших у «лидера» технологии, идеи, художественные мотивы и многое другое. При таком подходе Африка и американский континент оставались на обочине всемирной истории.
— Какое влияние книги отца оказали на ваши собственные исследования?
— Чем старше я становлюсь, тем проще признать влияние отца. Один из важных моментов заключается в том, что я не боялся научных руководителей и спокойно игнорировал их советы, если они мне не нравились. Например, руководитель моей докторской диссертации утверждал, что я должен посвятить ее какому-то конкретному подразделению канадской армии, но я не пошел таким путем.
Кроме того, мои отец и мать, выросшая в Афинах, интересовались современной Грецией, и тот же самый интерес появился у меня — в этом вы можете убедиться, прочитав мою вторую книгу «Горы Средиземноморского мира», хотя в ней идет речь не только о Греции, но и о Марокко, Испании и Италии. Пример отца также способствовал моему пониманию того, что написание работ по истории в глобальном масштабе — реалистичная и перспективная задача, хотя этого не осознают многие историки. Если бы я руководствовался иными представлениями, то не написал бы такие книги по всемирной экологической истории, как «Нечто новое под Солнцем» или «Великое ускорение». Не появились бы на свет и работа «Человеческая сеть», которую мы написали вместе с отцом, или учебник по всемирной истории «Сети человечества», который вышел в 2020 году. Возможно, без работ отца по истории инфекционных заболеваний я бы не обратил внимания на документы в испанских архивах, указывающие на желтую лихорадку на Кубе, которая была серьезной проблемой для испанского владычества на этом острове. В конечном итоге это привело к появлению еще одной моей книги — «Империи москитов».
— Какие из ваших книг стоило бы перевести на русский язык?
— Думаю, четыре мои книги, где рассматривается всемирная проблематика — «Нечто новое под Солнцем», «Великое ускорение», «Человеческая сеть» и «Сети человечества».
— Какие книги по экологической истории вы бы посоветовали изучить российскому читателю? Как идеи «Эпидемий и народов» повлияли на сегодняшнее состояние этого направления и можно ли считать эту книгу чем-то вроде исследовательской программы для экологической истории на десятилетия вперед?
— Отец считал «Эпидемии и народы» неким экологическим взглядом на историю человеческих инфекционных заболеваний, хотя он никогда не говорил, что занимается экологической историей, да и в его книге не так уж много страниц посвящено экологическим изменениям. Экологические историки, которые не интересуются историей заболеваний, не руководствуются в своей работе идеями «Эпидемий и народов», хотя, уверен, знают об этой книге.
Что касается моих советов российским читателям, то многое зависит от специфики их интересов. Могу упомянуть недавно вышедшую книгу Кейт Браун «Плутопия», которая получила много различных премий: ее содержание наполовину посвящено советской ядерной программе, наполовину — аналогичной программе США. В еще более свежей книге, «Водопроводных мечтаниях» Майи Петерсон, рассматриваются российские и советские ирригационные проекты в Средней Азии. Читателям, которые интересуются работами всемирного масштаба, я бы порекомендовал книгу «Нескончаемый фронтир» Джона Ф. Ричардса, которая охватывает три столетия между 1500 и 1800 годами, а также не могу вновь не упомянуть собственную работу «Нечто новое под Солнцем», посвященную ХХ веку.
— Авторы работ, посвященных экологической истории и переведенных на русский, нередко принимают активное участие в движениях против изменения климата. Насколько серьезным вызовом для академических исследований стал глобальный бум экологического активизма? Как отделить зерна от плевел: какие аспекты сегодняшних климатических изменений действительно заслуживают глубокого анализа, а какие, наоборот, выглядят скорее как способ зарабатывания политических очков?
— Климатические изменения и тот интерес, который привлекает к себе эта проблема, неизбежно оказывают определенное влияние на предпочтения историков и то, как они проводят свои исследования. Именно поэтому мы наблюдаем всплеск работ по истории климата — некоторые из них выполнены тщательно, другие являются скороспелыми. Историков, как и всех, привлекают впечатляющие сюжеты, и определенные периоды истории климата получают больше внимания, чем другие. Разумеется, отдельным историкам и археологам — я уж не говорю о научных журналистах! — сложно противостоять искушению преувеличить историческую уязвимость человечества, которому угрожают засухи и резкие похолодания.
На мой взгляд, чтобы отделить зерна от плевел, необходимо в первую очередь обращать внимание на то, проведено ли в конкретной работе детальное исследование данных для климатической реконструкции или же в ней предлагаются некие обобщения глобального масштаба. Кроме того, в серьезных работах рассматриваются конкретные способы, какими климатические сдвиги могут воздействовать на человеческую деятельность, а не излагаются сюжеты с простыми причинно-следственными связями в духе «похолодание не остановить — миллионы умрут». Не уверен, что ученые пытаются таким образом заработать политические очки или сделать свои книги более продаваемыми, но в любом случае надеюсь, что со временем это направление станет более глубоким, что обычно и происходит с новыми трендами в исследовательской деятельности.