Йоэль Регев, философ
Для меня, пожалуй, главное в Пепперштейне — это умение совмещать понимание того, что «все полно богов и сил» с выявлением в этой кишащей множественности сущностей линий основных противостояний. И также возможность не просто это навязывающее себя, вечно возвращающееся, фиксировать и кататься на его аттракционах — но также и подвергать его, это демоническое, допросу, раскалыванию, перенаправлению, перещелкиванию. Какие-то трещины, контуры, проявляются под «тополиным пухом» множественности. И в этих трещинах можно разместиться, можно подсоединить одну к другой, можно их перекроить. Можно сделать так, чтобы все было прозрачнее и легче. Чтобы было весело и интересно. Веселая наука, в общем, и способность по настоящему противостоять духу тяжести — нашему извечному врагу.
В этом смысле Пепперштейн, возможно, один из немногих, кто осуществляет на практике соединение материалистического оккультизма (то есть того, чем Ник Ланд, ГИКК, Негарестани занимаются — фиксации тех «интересных сил», во власти которых мы находимся, и выработки способов обращения с ними) и материалистической теологии, как у Бадью, Жижека, Мейясу (то есть попыток обеспечить в наших имманентных условиях контакт с абсолютным). Та реальность, с которой имеет дело Пепперштейн — и как художник, и как писатель, — это реальность, в которой именно манипулирование «силами» делает абсолют все более и более абсолютным.
Яна Сидоркина, ассистент Павла Пепперштейна, автор вк-паблика и телеграм-канала «ты сегодня такой пепперштейн»
«За что мы любим Павла Витальевича» — риторический вопрос. Как известно, никакого Пепперштейна нет. Мы, например, начинали делать свой паблик и телеграм-канал не про конкретного художника и писателя, а просто потому что в определенные моменты людям нравятся определенные слова. На это намекает даже название — слово «пепперштейн» пишется с маленькой буквы. О подобном феномене в одном медгерменевтическом тексте писал и выбывший из состава группы инспектор Лейдерман: когда много раз повторяешь одно и то же — смысл слова теряется и даже переносится в другое семантическое поле. При всем этом с творчеством Павла я была знакома и до того. В основном мое столкновение происходило с ним в области музыки и литературы.
Постепенно на паблик стали подписываться какие-то люди, действительно обожающие все, что делает Паша. Критик и куратор Дьяконов писал за год до того, как начался наш паблик: «Павел Пепперштейн — объект совершенно некритической любви в профессиональном и зрительском сообществе. Эдакий талантливый двоечник, окруженный учителями, выдающими бесконечные кредиты на будущее. И пока всеобщее внимание не прекратит его развращать, мы так и будем смотреть на недодуманные и недоделанные работы». Соглашусь с этим и добавлю, что, пожалуй, Паша и сам старается развращать зрителя своим вниманием. Из исследовательского интереса к подобному явлению и с помощью соответствующей методологии я, собственно, и делаю паблик. Да, в принципе, я люблю Пашу за то, что мы любим одинаковые вещи.
Паша является связующим мостиком между моим поколением (которое обычно называют поколением Z) и поколением постарше и посерьезнее. Во-первых, этот мостик идет к московским концептуалистам — Пашиным отцам и учителям. Во-вторых, он связывает нас с уходящей далеко вглубь времен еврейско-советской-российской традицией, той Школой, с которой Паша неоднократно сталкивался в детстве. В-третьих, с западноевропейской культурой, в которой Паша провел половину жизни.
Имея такой весомый багаж, состоящий из опыта, нарратива и традиции, некоторые части которого он перекладывает на более крепкие плечи младших, Паша часто напоминает мне о недопустимости высокомерия, культурного снобизма, гордыни и самоутверждения. За подобные серьезные пинки под зад от человека, который является ровесником твоих родителей, сочетающиеся с детской добротой и равным отношением к младшим, за задорную мальчишескую мастурбацию, сочетающуюся с выпадением вставной челюсти [цитата из В. Сорокина — прим. авт.], Пашу или Павла Витальевича любить точно стоит.
Томаш Гланц, филолог-славист
Павел Пепперштейн (ПП) во всех видах своей художественной деятельности — не только как художник и писатель, но и как теоретик, кинорежиссер и мастер прикладных искусств (если назвать только некоторые области, в которых он работает) — возвращает произведение искусства к его психоделическим основам. Исток творческого процесса — измененное состояние сознания. Эту антропологическую константу ПП почувствовал уже в раннем детстве, когда она доступна многим. Но совсем немногие способны схватить этот импульс с такой силой и последовательностью, как ПП, который соблюдает неумолимую и абсолютную верность этому живейшему источнику воображения всю свою жизнь несмотря ни на что. Психоделика и патология — вот две зоны исключительных состояний, которые он смог из области тематической, где они обычно обыгрываются, перевести в область эстетическую и ноэтическую, связанную с теорией познания. Разные формы бреда в его творчестве превращаются не просто в красоту, но в красоту интеллектуально насыщенную, которая свидетельствует не только сама о себе, но еще и об истории культуры и политики, о человеческом познании, о путях мышления и — что в случае этого автора очень важно — свидетельствует о спиритуальных состояниях. Роману Якобсону приписывают высказывание «Ничто языковое мне не чуждо». Так же и про ПП можно сказать: ничто религиозное, учитывая все религии Востока и Запада, прошлого, настоящего и будущего, ему не чуждо. Более того: религиозную основу восприятия мира, этот нерв всей (духовной) истории человечества, он воспринимает на самом глубинном уровне как еще один своеобразный формат измененного состояния сознания — в соответствии со всеми разновидностями мистики. Такой автор нашей современности нужен больше всего, и он у нас, слава Богу есть. Его имя — Павел Пепперштейн.
Леша Омский, музыкант
С детства люблю море и журнал «Веселые картинки», а точнее, комиксы внутри. И Пепперштейн для меня — не только очевидный продолжатель той неземной живописной традиции, но и сам он — герой тех комиксов. То есть буквально: я, Самоделкин, на космической базе встречаю агента Гурвинека (в миру — Пепперштейн-Пивоваров), он предлагает спецтаблетку, после которой мы колобками вкатываемся в Крым. Рядом фюрер Карлсон пропеллером месит белых лебедей, Кукрыниксы благословляют Малевича на поездку в Жидкий Мир, а рэкетир Беня Ладный грозит Богу нуарным пистолетом. Для меня это и есть реализм: какие уж тут трипы — живым бы уйти. За это и ценим художника: за строгий реализм и предсказания, за грибные супремы и пластилиновый бандитизм, за самые точные описания детских заплывов, за копну непослушных волос и за бесконечного колобка, который все равно от всех убежит.
Арсений Жиляев, художник
С творчеством Пепперштейна я познакомился, наверное, на первом или втором курсе обучения в Воронежском университете. В то время у меня началось увлечение современным искусством, а единственное, что было доступно мне через интернет по теме, — документация акций КД и какие-то обрывочные сведения о Медгерменевтике. Надо отметить, что сеть тогда вообще была сильно текстоориентированной, так что концептуализм в ней смотрелся вполне убедительно. Еще одним фактором, способствовавшим знакомству с творчеством МОКШи, было то, что в корпусе, где я учился, размещалась библиотека и отдельная комната новых поступлений. Не знаю каким образом, но туда стабильно попадали издания Obscuri Viri — например, изданный тиражом 250 экземпляров роман Гройса «Визит». Про новинки Ad Marginem и говорить не приходилось. Но первый том «Мифогенной любви каст» я купил в книжном магазине. Все это читалось на одном дыхании, и сейчас уже сложно сказать, что конкретно в этом мне нравилось, но как-то постепенно одной из естественных форм нашего с друзьями времяпрепровождения стали записи бредовых диалогов и полилогов от имени (полу)секретной организации «Пограничные Исследования».
Несколько позже произошло мое знакомство с Пепперштейном в роли самостоятельного художника. В один из первых приездов в Москву я попал на выставку Паши в галерее Риджина, которая тогда находилась на Тверской, если ничего не путаю. Из выставки запомнилось видео про гипноз, где девушка силой взгляда превращала пенис в Фаллос. Это, кстати, был чуть ли не первый мой поход в галерею современного искусства ever.
Как-то так вышло, что Пепперштейн у меня уже в юности ассоциировался с дачным уютом — может быть, с детскостью. Если попробовать это расшифровать, то под детскостью можно понимать некое чувство вовлеченности в игру и беззаботное удовольствие от игры. Это редкие качества для искусства, и даже для меня лично в оценке искусства. Это самое ценное.
Даниил Да, поэт
Проза Пепперштейна для взрослого человека — то же самое, что романы Жюля Верна для подростков. Нигде больше я не встречал такого нагнетания уюта. Двухтомник МЛК хочется взять с собой, когда ты вышел на больничный, опустил шторы в комнате, запасся горячим молоком и плюшками, укутался одеялом с головой. Сделать уютным даже ужас, превратить самый лютый бэд-трип в страшное, но уже управляемое кино — то, за что я люблю ПП. Стихи и картины автора обладают тем же терапевтическим эффектом. Великий дар разъяснения, недоступный больше, пожалуй, никому из современников, у ПП окрашен мощным седативным эффектом. «Нам надо побольше этого», как говорил персонаж уже другого автора и другой книги, той, где отчаянные психоделические приключения тоже не были омрачены последствиями.
Меня всегда поражала изначальная заданность и цельность ПП. Особенно сильно это чувствуется в «детском зале» на последней персональной выставке ПП в «Гараже». Всё, за что мы его любим, уже есть в этих рисунках «войнушек» — дикий интерес к происходящему, детализация, таинственные отношения персонажей. Находиться в поле автора очень легко, здесь всё игра и нет ничего, что могло бы убить тебя по-настоящему или навсегда. У книг ПП есть еще одно важное свойство — они сразу же становятся твоими друзьями, самыми близкими. А о близких друзьях рассказывать очень сложно. Так же, как сложно переобъяснить учителя объяснений, — сам ПП делает это гораздо лучше.
Феликс Сандалов, главный редактор издательства Individuum
Подозреваю, что симпатия к Павлу Пепперштейну выработалась у меня еще в детстве — когда я и не подозревал о существовании «Медгерменевтики», порнологии, парторге Дунаеве и стыковке Аполлон-Союз. Сложно сказать, повлияли ли вредный характер мультяшного Кота Феликса (к слову, если и представляется возможной хоть какая-то конгениальная экранизация «МЛК», то выглядеть она должна как ранние психоделические похождения черно-белой запойной бестии), или же обаятельное злодейство Джокера, но совершенно точно, что водоразделом, поделившим жизнь на до и после, стали скандинавские мифы, а точнее, фигура бога Локи. Здесь не нужны ни аргументы, ни споры: те, кто считает, что Локи — отрицательный персонаж, настолько же неспособны врубиться во вселенскую игру, как осуждающие мировоззрение Обломова — в блаженство пустоты. Павел Пепперштейн с его искрой ехидства во взгляде и впечатляющей оральной машинерией, производящей бесчисленные фантазмы, кажется сошедшим со страниц той измусоленной детской книги могущественным проказником, тратящим свои сверхспособности на восхитительные пустяки. К Пепперштейну-оратору стоит подключаться время от времени, чтобы прочистить мозги от сора банальностей. Нашей прекрасной России будущего здорово бы пригодилась отдельная радиоволна, на которой непрерывно крутились бы записи и прямые эфиры с комментариями ПП по поводу всего, что происходит в мире. Под нее разумно было бы даже отдать полосу вещания «Эха Москвы», ведь, как бы там ни было, можно не сомневаться, что Пепперштейн всегда будет против — и при этом (в отличие от большинства других записных мудрецов) всегда будет непредсказуем. За что и любим.
Катя Морозова, главный редактор журнала «Носорог»
Мое знакомство с Пашей состоялось через его книги. О «Мифогенной любви каст» я узнала в университетские годы, когда одногруппница выбрала ее темой свой, кажется, курсовой работы. В итоге она писала о Сорокине (то ли преподаватели не утвердили «МЛК», то ли она передумала — я, увы, не помню). Я же с того момента прочитала все Пашины изданные тексты. Когда я познакомилась с ним лично, то он стал в первую очередь очень близким человеком и другом и только потом — писателем-художником. Паша — один из немногих действительно сильно повлиявших на меня людей. Его энергия, чувственность, безграничность открыли мне многие невидимые до этого возможности как меня самой, так и реальности вокруг. В 2012 году я одной из первых слушала его новый на тот момент роман, который в этом году наконец выпустил «Носорог».
Паша, ты наверняка это прочитаешь, так что поздравлю тебя еще и тут: с днем рождения, дорогой!
Сдобнов Сергей, критик, куратор, поэт
Последние несколько лет имя Павла Пепперштейна попадает в любые списки, как нативная реклама бессмертия, к которому стремятся персонажи его текстов. Художника, писателя, всегда интересного человека, Павла Пепперштейна можно встретить на дискуссии о поэте Вознесенском c которым Пепперштейн, сын русского концептуализма, успел пообщаться, как и с Евтушенко и другими персонажами советской культуры. Работы Пепперштейна висят в ГУМе вместе с творениями других модных художников, в программе Уральской биеннале обязательно появится мероприятие с ним, а в венском музее Альбертина русский хипстер, не признающий в себе туриста, найдет зал с работами Пепперштейна. Как на клавиатуре новостников из госмедиа выжжено слово Путин, так и Пепперштейн словно невроз искусственного интеллекта оставляет следы во всех сферах культуры.
Если дать Пепперштейну лишь одно определение (хотя, учитывая множество его проявления, такой жест — хамство), то П — просветитель. В своих текстах, картинах, инсталляциях, речах Пепперштейн популяризирует категорию ненормальности, делает ее модной для тех, кого вставляют коктейльные вечеринки в лакшери универмаге под боком у Кремля, для своих читателей он всегда готовит чудовищные сюжеты, в которых рождаются и погибают психоделические фантазмы, вместе с ними исчезают сюжеты, смыслы, жанры — то, зачем многие читают книги. Ассоциация, каламбур, логика галлюцинации — коронные приемы Пепперштейна, которые как бумеранги мочат того, кто решил поиграть в языковые игры до чтения позднего Витгенштейна. Так, в одном из рассказов Пепперштейна как всегда юную и прекрасную героиню в подростковом возрасте изнасиловал некто Блинов, позднее девица отомстит насильнику, его найдут мертвым с блином на лице. Сегодня Пепперштейна можно назвать символом современной России, одной из главных производительниц ненормального в мире.
Серое Фиолетовое, анархист*ка, текст, цвет
Психоделическое мышление разворачивается пестрыми орнаментами и переливами. Впрочем, оно — не просто цветастый хаос. В его глубине засел мотив-паучок: мерцает и оборачивается — то сольется с окружающей средой, то седьмая нога покажется, то четвертый глаз промелькнет, а то и явится целиком — во всей мохнатости.
Таков и Павел Пепперштейн — птенец последнего, позднейшего выводка московского концептуализма. Как и все припозднившиеся, он создает совершенные шизоидные миры, способные поглотить и переварить любую слышаную историю. Однако миры эти замыкаются: попытка выйти из них родит лишь новый пузырь на бесконечно пенящейся поверхности.
Новым мирам нужны новые революции, но Павел нашел свое место — полуограненного, утонченной матовости камня в короне декадентского карнавала поздней империи.
Иван Мартов, редактор «Горького»
Больше всего мне нравится Пепперштейн как критик современности, в одиночку обороняющий от жлобов и идиотов наше счастливое советское детство. В его публичных выступлениях, всегда удачных, много высокой патетики, остроумный бред в них гармонично смешивается с глубокомыслием, а наплевательство — с заботой обо всем мире, переживающем сегодня не лучшие времена. Устойчивости Пепперштейна можно позавидовать: горы мусора, производимого сегодняшними медиа, отскакивают от него, как горох от стены, хотя ничто не мешало ему давно уже увязнуть в мышиной возне за компанию со многими коллегами по цеху. Ему не нужно стараться кому-нибудь понравиться, потому что он и так всем нравится, ему не нужно удалять опостылевший фейсбук, потому что он его не заводил, да и вообще не пользуется интернетом. Кто бы мог подумать, что в XXI веке одним из немногих русских писателей, у кого есть принципы, а слова не расходятся с делом, окажется Пепперштейн, герои которого лепят зайчиков из говна и превращаются в метафизических колобков, — и очень жаль, что к его словам прислушиваются столь немногие.
Иван Смех, музыкант, публицист
Последние впечатления от Пепперштейна — это его выставка в ГАРАЖЕ. Впечатления не лучшие! Когда ты видишь набор зинов и мемов, развешенный в стенах мажорного здания, с мажорным замороченным дизайном под саму выставку, мемов то удачных, то не слишком забавных, но нарисованных на огромных холстах, а в случае с Лениным и бабой (тоже слабовато в плане забавности) оформленных как целая комната с экспозицией и декорацией, — это несколько угнетает. Совершенно не ясно, почему нельзя было это выпустить книжечкой, залить в сеть картинками и т. д. — как и поступают обычно авторы мемов. Не ясно, зачем тратить столько усилий, материалов и прайса для реализации простеньких задумок. Цель попросту не оправдывает средства. Возникает диссонанс — отсюда и гнетущее ощущение от просмотра. Впрочем, это относится не к одному Пепперштейну, но и к большинству современных художников. То, что им приходится существовать в пространстве музеев, чтобы оправдывать звание ХУДОЖНИКА, заметно вредит их творчеству. Художественных текстов Пеперрштейна я не читал — хватило описания к книге МИФОГЕННАЯ ЛЮБОВЬ КАСТ и взгляда на толщину ее корешка. Публицистических и теоретических текстов Пепперштейна я читал довольно мало — даже разрулил себе двухтомник МЕДГЕРМЕНЕВТИКИ, но орешек оказался слишком крепким, меня хватило страниц на сорок. Другие подобные тексты я встречал в подшивке журнала ПАСТОР и СБОРНИКАХ МАНИ, там я все-таки себя пересилил и проштудировал их, но без особой пользы. Помимо беды с подстраиванием под требования, у Пепершттейна есть еще одна беда — усложненность творчества. Впрочем, я вру, это вовсе не беда! Очевидно, что в XXI веке работает единственный принцип: ВСЕ ГЕНИАЛЬНОЕ — СЛОЖНО. Но он работает не в обе стороны. Сложность — это необходимый, но не достаточный критерий. Это нормально, когда нужно покопаться в каком-то материале, чтобы разобраться, — но в таком случае всегда стоит держать в голове один вопрос. А именно: «что я получу, если заморочусь, потрачу время и силы и докопаюсь до сути?» Если ты получишь что-то важное — то все в порядке. А если ничего особенного — то и тратиться не стоит. Именно таков случай Пепперштейна. Можно пробраться через все его закрученные умственные построения, но что ты получишь за это взамен? Ничего особенного, никаких великих откровений. Поэтому я предпочитаю даже не пытаться. Но это вовсе не значит, что Пепперштейна нельзя любить. Конечно, можно! Можно любить его за широкий взгляд на вещи. Можно любить его за то, что он косплеил великого Джана Марию Волонте. Можно любить его за то, что он вдохновил людей на паблик ТЫ СЕГОДНЯ ТАКОЙ ПЕППЕРШТЕЙН. Можно любить его как друга детства Антона Носика. Да мало ли поводов! В общем, хороший парень этот Павел. Жаль только, что по творчеству стабильно не дотягивает.