1. На 90-м году жизни скончалась Нина Павлова — выдающийся филолог, специалист по немецкой, австрийской и швейцарской литературе, автор работ о Дюрренматте и Фрише, Рильке и Канетти, одна из основательниц историко-филологического факультета РГГУ. На сайте университета помещен некролог, рассказывающий о научных заслугах Нины Сергеевны, а в фейсбуке о ней вспоминают коллеги и ученики: Дмитрий Бак, Александр Маркин («…человек, влияние которого на нашу культуру было незаметным, но колоссальным, его только еще предстоить оценить: человек, всегда остававшийся свободным и смелым — нужно просто посмотреть, кем она занималась — и в какие годы»), Дарья Борисенко: «Нина Сергеевна всегда умудрялась объяснять очень сложные вещи без трехэтажных академических конструкций, так, что они представали кристально ясными. Она учила видеть общие черты в совсем не похожих друг на друга вещах и пристально следить за деталями, которые обычно упускает глаз. Но в первую очередь она учила нас понимать реальность, и я до сих пор вижу реальность так, как ее показали мне Штифтер и Грильпарцер, Музиль, Рильке и Кафка, Бахман и Целан. Это реальность, в которой порядок рождается из абсурда, реальность болезненной идиллии и тихих трагедий, которые прячутся за вычурной красотой. Мир такой и есть, и благодаря лекциям Нины Сергеевны, ее статьям и книгам, таким его увидели очень многие люди».
2. Умерла писательница, переводчица, эссеистка Ольга Липовская: благодаря ей на русском появились такие тексты, как «Политическая теория феминизма» Валери Брайсон, «Хохот медузы» Элен Сиксу и «Манифест общества полного уничтожения мужчин» Валери Соланас. Феминистским активизмом и издательской деятельностью она занималась с 1980-х. «Школа литературных практик» в память о Липовской публикует список ее переводов с краткими аннотациями. Липовская называла себя «бабушкой русского феминизма». «И это абсолютная правда, — говорится на сайте Российского феминистского объединения „ОНА“. — Очень важно знать нашу историю, ощущать преемственность поколений, чтобы новые поколения феминисток не думали, будто начинают с нуля, чтобы не приходилось каждые 10 лет изобретать велосипед заново».
3. Российские журналисты выступили против кампании по уничтожению независимых СМИ: открытые письма с требованиями к властям опубликовали такие издания, как «Новая газета»*СМИ, признанное в России иностранным агентом, Wonderzine, «Медуза»*СМИ, признанное властями России иностранным агентом: «1) Законы об „иностранных агентах“ и „нежелательных“ организациях должны быть отменены; 2) Все организации и люди, попавшие в реестры таких организаций, должны быть исключены из этих реестров, а сами реестры — расформированы; 3) Незаконные административные и уголовные дела против журналистов должны быть немедленно прекращены и расследованы». К требованиям присоединился и «Горький».
4. Фестиваль детской книги «ЛитераТула», который должен был пройти в Туле с 3 по 5 сентября, перенесен «на неопределенный срок», местные власти сочли его проведение «нецелесообразным». Судя по посту в фейсбуке Ирины Рочевой, которая организовала «ЛитераТулу», с коронавирусом эта отмена если и связана, то только формально: «я все равно считаю что это полностью моя вина. 100% моя. мои идеи и амбиции, темы и программа, которую рассмотрели таки под лупой. можно было избежать этого. можно было сделать другую программу. но я не захотела. простите пожалуйста что мы все остались без фестиваля, встреч, общения, воздуха». Вероятно, в программе нашли слишком много «острых» тем и неудобных выступающих.
Тульское издание «Молодой Коммунар» публикует интервью с Рочевой, взятое еще до отмены фестиваля: она рассказывала об обширной программе и о востребованности «ЛитераТулы». «Люди точно знают, куда они приходят. Есть, конечно, случайные зеваки, но есть и люди, которые не первый год приезжают из других городов специально на „ЛитераТулу“, заранее бронируют гостиницы. Были прецеденты, когда прилетали из Томска, с Сахалина. Нам пишут библиотекари из Якутии и спрашивают, будет ли онлайн-трансляция, потому что они следят за нашим фестивалем, но не могут приехать».
5. Новый роман Виктора Пелевина понравился, кажется, только Галине Юзефович: она отмечает в «Transhumanism Inc.» «широчайший эмоциональный диапазон, позволяющий писателю в считаные секунды взлетать от едкой тотальной иронии к пронзительной и предельной серьезности» — и полагает, что отслеживание этих стремительных движений есть единственный способ «уловить» подлинного Пелевина. Исключительно грустной книгой, где описан мир, из которого готов дезертировать даже сам, как говорил Шерлок Холмс, прародитель зла, называет роман Игорь Кириенков. Другие рецензенты не находят добрых слов: Егор Михайлов упоминает «мусорную корзину с каламбурами» и рассуждает о пелевинском колесе сансары, в чье вращение втянуты и ненавистные Пелевину критики; Константин Мильчин считает, что, в отличие от того, скрывшегося за горизонтом бесстрашного Пелевина, «нынешний Пелевин сам боится и даже не будущего, а настоящего»; Екатерина Писарева называет писателя «заправским троллем, от отчаяния упражняющимся в остроумии. Он пытается нащупать нерв времени, но каждый раз натыкается на свое отражение, стареющее с каждым днем».
Что касается обликов и отражений, тут занимательнее всех выступило издание The Blueprint: Вадим Смыслов попытался найти-таки настоящего Пелевина — и после всех традиционных шагов (съездить в Чертаново, поговорить с редакторами и режиссерами) обратился к «поисковой системе „Глаз Бога“» и другим услугам получения конфиденциальной информации: результатом стала фотография якобы Пелевина, датируемая 2020 годом. Что-то подсказывает, что это часть рекламной кампании.
6. Несколько публикаций к столетию расстрела Николая Гумилева. «Коммерсантъ» публикует подробный рассказ о последних годах жизни Гумилева, об обстоятельствах «таганцевского заговора» и о том, как было найдено место расстрела поэта, а на «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией руководитель центра «Возвращенные имена» Анатолий Разумов рассказывает о поисках гумилевской могилы: «Верю, что когда-нибудь мы найдем место злодеяния. Может, его, как и другие ненайденные места советских злодеяний, наконец рассекретят. А может, и сами отыщем». Здесь же специалисты спорят, реальным или сфабрикованным было «дело Таганцева». В интервью «Труду» об этом же рассуждает поэт Юрий Кублановский: «…участие поэта в антисоветском заговоре вполне вероятно. Только режет слух слово «заговор»: это была естественная попытка сопротивления. Гумилев обязательно примкнул бы к белым, появись у него такая физическая возможность. И свои убеждения он не считал нужным скрывать».
В «НГ-ExLibris» — эссе поэтессы Татьяны Пискаревой, составленное из цитат: «Для власти Гумилев был законной добычей. «„…Ведь вы охотник?“ — „Да“. — „Я тоже охотник“. — „На какую дичь?“ — „На зайцев“. — „По-моему, приятнее застрелить леопарда“ (разговор с Гумилевым дореволюционной поры, записанный поэтом Борисом Садовским)». Об охоте на леопардов, африканских путешествиях Гумилева и приближении к праосновам человеческого опыта пишет на «Полке» Валерий Шубинский: «…для Гумилева… доисторический мир — не царство утраченной невинности, а „базовая“ эпоха, когда человек впервые и в чистейшем виде сталкивается с вечными коллизиями и проблемами. „Первые люди на первом плоту“ не лучше и не хуже Колумба и Магеллана, но их опыт (который будет бесконечно повторяться) свободен от временного, от мишуры».
7. На «Кольте» — эссе Ирины Машинской о финальной строке стихотворения Варлама Шаламова начала 1950-х:
Память скрыла столько зла
Без числа и меры.
Всю-то жизнь лгала, лгала.
Нет ей больше веры.
Может, нет ни городов,
Ни садов зеленых
И жива лишь сила льдов
И морей соленых.
Может, мир — одни снега,
Звездная дорога.
Может, мир — одна тайга
В пониманье Бога.
Спор о финальной строке начался, когда готовились переводы стихов Шаламова для английской антологии русской поэзии. Что означает «тайга в пониманье Бога»: Бог понимает весь мир как тайгу — или это тайга пребывает в состоянии вечного понимания Бога, приближения к этому пониманию? Машинская склонялась ко второму варианту: «Пытаясь обосновать это свое видение, я лихорадочно приводила первые попавшиеся аргументы. Например, что последняя строфа — явное (и точное, пользуясь любимым словом Шаламова) продолжение традиции: не только очевидный Лермонтов — „звездная дорога“, кремнистый путь на небе и на земле и, конечно, пустыня внемлет Богу („пониманье“ — это „внемлет“, взятое тоном выше), но и Ломоносов и даже вряд ли известный Шаламову Дж. М. Хопкинс — ведь осмос в поэзии происходит помимо нашего знакомства с текстами, в том числе иноязычными».
В итоге переводчик Роберт Чандлер предпочел первый, более ясный вариант; по прошествии лет Машинская признает, что это, пожалуй, верно, пусть и не для нее. «Смыслообраз у такого человека, как Шаламов, может быть только — как тайга — один. Я же как читатель вольна занимать любую позицию; вольна присоединиться к любому суждению, кроме абсурдного, противоречащего логике».
8. Los Angeles Review of Books публикует ранее неизвестное интервью с Хорхе Луисом Борхесом. Взяли его в 1982 году молодые американские прозаики Марк Чайлдресс и Чарльз Макнейр. Почему интервью не печаталось раньше — неизвестно. Борхес в нем рассказывает о своих снах («Я вижу сны каждую ночь») и о том, как они иногда ложатся в основу прозы; ему задают вопрос об утрате зрения — и он говорит: «Последнее, что я видел, было желтого цвета. Первые два цвета, которые исчезли, — черный и красный. Считают, что слепые люди живут в темноте. Нет. Первый цвет, который утрачивается, — черный. Я мечтаю о черном и красном. Как бы я хотел увидеть алый!» Борхес добавляет, что живет, окруженный «светящимся сероватым или зеленоватым туманом», и жалеет, что не разбирает алфавит Брайля. Свое письмо Борхес называет спонтанным: «Я выдумываю, все время составляю планы. Ко мне приходят люди, и я им диктую». Он объясняет, что верит во вдохновение и сожалеет о том, что общество утратило этику: «Люди обожают лгать. Люди обожают изменять. Люди обожают, когда кто-то — миллионер. По-настоящему важно, какие книги человек читает, что он чувствует, что он делает — а не какие у него взгляды. Взгляды меняются. Я был националистом, я был коммунистом, тихим анархистом». Вряд ли все это касается только «безнадежной» Аргентины.
Под конец речь заходит о смерти. «Думаю, лучшие свои истории я уже рассказал. Мне 82 года, будущего у меня не осталось, разве что будущее снов, может быть, единственное возможное. Моя мать умерла в зрелом возрасте — 99 лет; и она очень боялась, что ей исполнится 100». — «Но, когда вам исполнится 101, вы увидите новый век». — «Давайте надеяться, что этого не случится. Не будьте пессимистами».
9. The Cut публикует интервью с французско-марокканской писательницей Лейлой Слимани («Идеальная няня»). В новом романе «В стране других» она превращает в прозу часть своей семейной истории: главная героиня Матильда списана с бабушки Слимани. Матильда знакомится с марокканцем Амином, воевавшим за Францию во Второй мировой, они женятся и переезжают в Марокко. Книга Слимани, первая часть планируемой трилогии, посвящена «трудностям межрасового брака в 1940-е, женской судьбе в очень патриархальном обществе, марокканской борьбе за независимость от французского колониального правления».
Слимани признается, что писать о собственной семье непросто. «Важнее всего для меня было, чтобы моя мать не подумала, что я предала ее, чтобы она установила для меня какие-то границы. <...> Я думаю, что литература очень важна, но моя мама важнее, чем литература». В конце концов мать Слимани разрешила напечатать роман. Не все читатели оказались понимающими: из Марокко, о котором Слимани пишет без ослепления ностальгией, ей приходят возмущенные письма — от пожилых читателей-французов, бывших колонизаторов. «Иногда пишут очень злые вещи, говорят, что я ничего не понимаю; мол, французы всегда были очень добры к марокканцам и лучше бы я писала о том, что это марокканцы-иммигранты теперь колонизируют Францию». Такие письма Слимани порой сильно сердят — но вместе с тем она говорит, что нельзя писать о колонизации, не осознавая, что это был очень неоднозначный, «серый» период. «Цель литературы — постараться объяснить, что жизнь сложна и очень часто мы не знаем, что нам делать».
10. В The Guardian Элис Джолли хвалит роман Джеса Тредвелла «Дьявольская загадка Томаса Пича». Это попытка возродить традиции романа XVIII века, выступление в духе «Истории Тома Джонса» Филдинга или «Тристрама Шенди» Стерна. Тредвелл насыщает плутовской сюжет отсылками ко всяческой мистической дьявольщине: главный герой ухаживает за своей больной женой, но эту жену никто не видел, и ходят слухи, что Томас Пич — колдун; во время своих приключений он встречает женщину, одержимую бесами, и так далее. Повествование ведет хор «некромантских духов», которые то весело шутят, то пускаются в философские отступления: «Каждое их слово кажется подлинным, стремительность повествования задает ритм, слышный на каждой странице книги. От загадочной профессии „коновара“ [horse boiler] до сальных шуточек об игре „лягушка в брючине“ — эти „духи“ создают богатый, детально проработанный, эксцентрический мир, полный мягкого юмора». Может показаться, что воссоздание письма XVIII века — бесполезное упражнение, но Джолли находит его своевременным: в мире ежедневно происходит столько дичи, что остается только пожать плечами и улыбнуться.
11. В Quill And Quire — два списка самых интересных новейших канадских книг. В первой части — романы, рассказы и стихи: например, роман Зоуи Уиттол о сложных отношениях матерей и дочерей и скандинавско-индейское фэнтези с инопланетянами и валькириями, написанное Гарольдом Джонсоном. Во второй части — нон-фикшн: исследование Камаля аль-Солайли о том, почему люди стремятся вернуться на родину, антикапиталистическая и феминистская критика индустрии косметики, рисованная биография Леонарда Коэна и пугающая книга о том, что, по всем научным прогнозам, Северную Америку вскорости ждет разрушительное землетрясение.
12. Молодая американская поэтесса Аманда Горман, выступавшая на инаугурации Байдена, хочет стать президентом США. Об этом она рассказала в интервью The Wall Street Journal. Она признает, что президентский пост — это и потрясающая возможность, и «ужасно токсично», но, «поговорив с такими людьми, как Хиллари Клинтон и Нэнси Пелоси», Горман поняла, что ей не нужно меняться, чтобы стать лидером. «Те качества, которыми я обладаю, сыграют мне на руку, станут моей силой». О Горман с восторгом отзывается Мишель Обама. Баллотироваться поэтесса впервые сможет в 2036 году.