1. Умер один из крупнейших современных испанских писателей Хуан Марсе. В газете La Vanguardia его жизнь и книги вспоминает Карлос Санон: «Хуан Марсе — титан. Как писатель. Как личность и гражданин. Как тот, кто не боялся надорваться. Как тот, кто гордился своей принадлежностью к барселонскому рабочему классу». Санон сравнивает писательскую оптику Марсе со взглядом индейца апачи; благодаря врожденной ярости стиля, гордости самоучки он много десятилетий «оставался уважаемым конкурентом». В The Guardian о Марсе пишет Майкл Ойде: писатель, по его словам, выражал дух проигравшей в Гражданской войне, униженной Барселоны; «нищие дети в его книгах мечтают попасть в мир роскоши, виденный лишь в кино, матерям приходится становиться проститутками, отцы, бывшие анархисты, — в тюрьме или в изгнании, они никому не доверяют и сами не вызывают доверия». Неудивительно, что при франкистском режиме книги Марсе были запрещены в Испании.
2. Умер Виктор Чижиков, классик детской книжной иллюстрации. В «Коммерсанте» о нем пишет Кира Долинина. Она замечает, что в СМИ Чижиков стал заложником образа Олимпийского мишки, «самого официозного „детского“ образа позднего застоя. Если учесть, что на самом деле Чижиков к 1980 году сделал уже почти 50 книг в самых главных детских издательствах СССР… история оказалась к нему несправедливой». Это кажется преувеличением: несколько поколений детей выросли на чижиковских иллюстрациях к книгам Чуковского, Волкова, Коваля, Токмаковой, Успенского, Усачёва и десятков других авторов. «Он выработал стиль иллюстрации, в котором не было напряжения как такового. Даже самые злые персонажи у него выходили добренькими. Почти белыми и пушистыми», — пишет Долинина.
3. На «Таких делах» вышел проект Марии Бобылевой «Поэтика феминизма»: здесь с точки зрения «обычного» (но любопытного и доброжелательно настроенного) читателя разбираются важные тексты русскоязычных поэтесс-феминисток, от Лиды Юсуповой и Елены Костылевой до Галины Рымбу и Дарьи Серенко; в материале есть глоссарий, интервью с критиками и филологами (Юлия Подлубнова, Дмитрий Кузьмин, Илья Кукулин), перечислены возникшие в последнее время издания и институции. Большая и качественная работа, заслуженно получившая похвалы.
Одновременно появился новый выпуск журнала «Гендерные исследования», где отдельный блок посвящен современному женскому/феминистскому/квир-письму: здесь можно прочесть, например, статью Оксаны Васякиной о женской телесности в поэзии Марии Степановой и текст Фридриха Чернышева о его опыте квир-поэта.
4. На стриминговой платформе Peacock вышел сериал по антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир»; подоспело несколько рецензий. В «Афише» Станислав Зельвенский называет экранизацию «предсказуемо красивой, но дерзкой, увлекательной и весьма неглупой». Будущее Хаксли в сериале, если можно так сказать, осовременено: «Проблема, которую решали сценаристы, понятна: сатира почти столетней давности, роман Хаксли в чем-то несомненно бессмертен, но во многом очевидно устарел» — поэтому единственным решением становится увести сериал подальше от книги. Впрочем, жаловаться, по словам Зельвенского, не приходится: «От оргий тут немного устаешь, но это не самое неприятное, от чего можно устать. В любом случае столько красивых людей не собиралось в кадре со времен „Лоста“».
На «Годе литературы» расхождения сериала с романом более подробно разбирает Дмитрий Сосновский: «Резервация одичавших индейцев, у Хаксли не просто проигнорировавших „прогресс“, но и деградировавших почти до первобытного состояния, „политкорректно“ заменена здесь тематическим парком развлечений — чем-то вроде „Древнего дома“ из замятинского романа „Мы“. <…> уже в конце второго эпизода на периферии внезапно объявляется движение сопротивления, хотя никаким сопротивлением у Хаксли не пахло». В отличие от Зельвенского, Сосновский сериалом совсем не доволен: книжные подробности искажены в угоду «повесточке», и вся экранизация превращается в «довольно пресную сагу о „внутренней эмиграции“ в обновленных декорациях древней антиутопии, показанных во всех подробностях со всех ракурсов». Критикует «Дивный новый мир» и Татьяна Алешичева в «Коммерсанте»: она хвалит дизайн сериала, но считает, что его создатели пожертвовали главным в книге Хаксли — яростной иронией. Достойно справился бы с ней «разве что Алехандро Ходоровски времен „Крота“, когда был жив сюрреализм, а индустрия еще не пожрала контркультуру». Впрочем, «саму мысль о человеке как грустном экзистенциальном герое», пусть в выхолощенном виде, в сериале сохранить удалось.
5. На «Реальном времени» Ольга Голыжбина интервьюирует башкирского поэта Айдара Хусаинова, который на днях выступил с сенсационной гипотезой: классик татарской литературы Габдулла Тукай никогда не существовал, «это имя всего лишь мистификация, псевдоним творческой группы, собранной поэтом Фатихом Амирханом». Незадолго до этого казахский блогер Лан Туреханов и исследовательница Зауре Батаева предположили, что выдумкой был казахский национальный поэт Абай Кунанбаев.
Аргументы у Хусаинова — примерно такие: «1907 год. Тукай приезжает в Казань и моментально начинает публиковаться в местных газетах и становится известен как поэт, что тоже невероятно», «Тукай отвергает женщин, ведет себя не как обычный гетеросексуальный мужчина, тратит все деньги, то есть пропивает, общается только со своим кругом литераторов — журналистов. И на это никто не обращает внимания!». На фотографиях Тукая, по мнению Хусаинова, изображены разные люди, смерть и похороны поэта были инсценировкой, «всех литераторов круга Амирхана репрессировали», чтобы правда не выплыла наружу. Невероятным Хусаинову кажется и то, что Тукай якобы побывал в восьми приемных семьях. «Но ведь известно множество историй детей, выросших без родителей, и даже более жестокие истории с психологическим, физическим, сексуальным насилием, людей, которые стали успешны в своей профессии, в том числе и в творческих направлениях», — возражает Голыжбина. «Этого не может быть, это придумывается для пиара, чтобы вызвать жалость», — отрезает конспиролог.
Целью мистификации, как считает Хусаинов, было создание образа «нового татарина»: «Я думаю, что можно поискать и посмотреть, какие были действующие силы в Российской империи и кому было выгодно переформатировать сознание поволжских народов». В комментариях кипит самое настоящее возмущение.
6. В «Лиterraтуре» в качестве составителя поэтического раздела дебютирует Евгений Никитин; его предисловиями сопровождаются подборки Алексея Цветкова, Ксении Букши, Святослава Одаренко, Евгении Риц:
В парковых дебрях не трава стояла,
Не снег лежал,
Но иной материи выверты и овалы
Складывались в пожар.
Этот парк был внутри, он был, прямо скажем,
Грудной, как жаба,
И по ходу вспомним ведьму и молоко,
И побитые яблоки в нём лежали
Близко и далеко.
Под белёсым камнем, лежачим и близоруким,
Не вода бежала, но свет бежал,
И его доверчивые подруги
Возмущались полными ртами жал.
В прозаическом разделе можно найти, например, рассказы Андрея Грицмана; в разделе «Нон-фикшн» Леонид Видгоф продолжает дискуссию о стихотворении Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…» — в продолжении публикаций Ирины Сурат, Александра Жолковского и Лады Пановой.
7. Новый номер журнала «Литературный факт» посвящен памяти его главного редактора — умершего в этом году филолога Олега Коростелева, одного из крупнейших специалистов по русской литературе зарубежья. Номер, соответственно, посвящен русской эмиграции: здесь есть блоки статей о Бунине, Мережковских, Адамовиче. Центральная публикация — отрывок из нового аннотированного перевода набоковской «Ады»: над ним работает набоковед Андрей Бабиков. В предисловии к переводу он рассказывает историю создания романа.
8. «Афиша» публикует три стихотворения из последней книги Леонарда Коэна: она выходит по-русски в издательстве «Эксмо». Стихи довольно неожиданные: «Канье Уэст не Пикассо / Пикассо это я / Канье Уэст не Эдисон / Эдисон это я» (перевод Валерия Нугатова); впрочем, есть и что-то более напоминающее классического Коэна — например, такое переведенное Андреем Сен-Сеньковым четверостишие:
потому что никогда ничего лучшего
я не сделал в этом человеческом мире
чем лежать на ладанных полях
с тобой
9. Серьезный скандал в Южной Корее: прозаик Ким Пон Гон в своих произведениях без спроса раскрывал личные сведения о других людях — в том числе об их сексуальной ориентации (сам он совершил каминг-аут в 2016 году). В соцсетях двое знакомых Кима рассказали, что он цитирует в своих романах их переписку. Писатель попросил прощения за свою «беспечность», но это, разумеется, не остановило лавину обвинений. Кима лишили премии «Молодой писатель года», антологию лауреатов премии переиздадут без его участия, его книги отзывают из книжных магазинов, а тем, кто их успел купить, издатели возвращают деньги.
10. На сайте The Public Domain Review эссе Полы Финдлен о том, как жил Петрарка в годы Черной смерти — чудовищной пандемии чумы, поразившей Европу. Финдлен читает письма и другие сочинения Петрарки как свидетельства о грозной болезни, унесшей жизни многих его близких. «Черная смерть обострила его чувство прелести и хрупкости жизни», а привычка к постоянным путешествиям сделала Петрарку «уникальным наблюдателем: он увидел, как начинается пандемия». Он был в Генуе и Вероне — городах, опустошенных чумой; в Парме, куда она еще не дошла, он узнал о смерти своего родственника, поэта Франческино дельи Альбицци. Друг, ужинавший у Петрарки, наутро скончался, за ним умерла вся его семья; Петрарка жил в окружении смерти и страха и писал об этом в стихах — итальянских и латинских. От чумы умерла и его возлюбленная Лаура, адресат его сонетов; стихи на ее смерть он отправил тосканскому поэту Сеннуччо дель Бене — и узнал, что жертвой болезни стал и он; «Петрарка боялся, не несут ли заражение сами его слова». С другой стороны, поэтическая работа укрепляла его ослабевший дух.
Воспоминания об умерших, в том числе о собственном сыне Джованни, он записывал на полях сочинений Вергилия. В начале 1360-х поэт обрушился на астрологов, чьи предсказания и гороскопы были бесполезны против беды, а уверения в скором окончании пандемии вселяли в людей ложную и губительную надежду. Впрочем, не слишком доверял он и медицине: Петрарка считал, что врачи должны признать собственное невежество перед лицом чумы.
Петрарка был невольным хронистом чумы больше двадцати лет, заключает Финдлен; среди немногих радостей этого времени было чтение «Декамерона» его друга Боккаччо — Петрарка, впрочем, уверял, что книгу, написанную грубой прозой, читал невнимательно, но Финдлен считает это дружеской шуткой. «Чтение Петрарки заставило меня думать о том, как мы будем вспоминать 2020-й — год, в который болезнь вновь соединила разные части света. <…> Италия XIV века первой подробно задокументировала болезнь, изменившую мир. У Фукидида описание афинской чумы 430 года до н. э. занимает лишь один пугающий абзац. Петрарка позволяет нам понять, как люди размышляли о болезни. Он понимал, что говорить о ней необходимо… и написанное им может принести нам пользу и сегодня».