24 декабря умер Андрей Анатольевич Зализняк. Коллеги-лингвисты, друзья — историки, математики, другие — и просто все, кто знал его, слышал лекции и выступления, когда прошел первый шок, говорили одно и то же: «казалось, он будет всегда», «таких, как он, больше нет», «пустота в душе».
Уже много лет Зализняк очень ценил свое время; он целые дни проводил в кабинете, он отмахивался, когда его спрашивали про то, что будет в следующем году. Он был выдающимся исключением из разных законов природы. И мы подсознательно надеялись, что и самый неумолимый ее закон его обойдет. Но он знал, что это не так, и пытался успеть как можно больше. Не верится, что он столько успел. Представим, что один лингвист сделал полное алгоритмическое описание словоизменения русского языка, которым пользуются сейчас во всех компьютерах и мобильных устройствах. Второй описал, какие ударения были в речи наших предков. Третий доказал, что «Слово о полку Игореве» — древнее произведение. Четвертый совершил огромный прогресс в изучении берестяных грамот, открыв в их орфографии и грамматике стройную систему. Пятый выявил правила расстановки древнерусских местоимений (и шестой, и десятый...) — каждый из них был бы выдающейся фигурой в истории науки. Зализняк это все сделал один, без соавторов. И все эти достижения выдержали проверку временем, добавить к ним что-то капитальное или отменить их новые поколения уже едва ли смогут.
Чудеса продолжались, когда он выходил из кабинета. Зализняк — это прозрачная экономность решения лингвистической задачи (кстати, лингвистические задачи, олимпиады по которым устраиваются уже более 50 лет, придумал, конечно, тоже он). Он говорил, что очень ценит в одном коллеге «быстроту решения». Выдающийся педагогический дар — он заставлял почувствовать, что ученик вместе с ним решает сложные лингвистические проблемы. Он всегда находил свое, такое драгоценное время для студента, школьника, для любого, кто подошел с вопросом после лекции. На ежегодных докладах о находках берестяных грамот (в огромные аудитории набивалось, кажется, половина Москвы, а кто-то приезжал и из других городов) он выписывал на доске (никаких презентаций, только мел!) начало грамоты. Аудитория подсказывала, как будет дальше, а он предлагал сравнить варианты, и решение непостижимым образом чувствовалось само. Все это с юмором, потрясающей молодой легкостью: этой зимой он вел в МГУ семинар по акцентологии, и совершенно не чувствовалось, что ему 82 года. А ведь чтобы вывести формулы древнерусского ударения и составить словарь, он изучил тысячи средневековых рукописей (и продолжал это делать до последних месяцев, несмотря на ухудшающееся зрение). Чтобы описать палеографию берестяных грамот, он рассмотрел тысячи буковок и выстроил из них таблицы. И только немногие близкие знали, какого труда и каких нервов ему, с его удивительным артистизмом, каждый раз стоило выходить к доске и выступать публично.
В двадцать один год он поехал учиться в Париж, к последнему из великих структуралистов Андре Мартине. Удивительное время было начало оттепели: системный сбой, никто не знал, что теперь делать — и в Эколь Нормаль по обмену направили не агента и отличника боевой подготовки, а действительно лучшего студента филфака, полиглота. Дальше таких глупостей уже не делали, но эта счастливая случайность на многое повлияла. Время, проведенное в Париже, он всегда вспоминал с удовольствием — и с научной, и с житейской сторон. В его квартире висит картина в стиле примитивизма работы одного из его друзей с подписью «Зализняк в Паризе, или вечная младость». Первой его книгой стал учебный русско-французский словарь с виртуозно кратким описанием русской грамматики. Такие грамматические «конспекты» на несколько страниц станут его визитной карточкой. Проще всего о них сказать словами индийских мудрецов: «Изложить правило короче на один звук — все равно что родить сына». В поздние годы он старался каждый год побывать в городе своей «вечной младости». Как другой русский гений, Пушкин, Зализняк был душой не только русским, но, несомненно, и французом.
В тридцать два года он защищает кандидатскую по алгоритмическому описанию русского словоизменения. Этим алгоритмом пользуются все поисковики, спелчекеры, машинные переводчики — но тогда или слов таких не знали, или все это было далеким будущим. Коллеги-филологи и великий математик Колмогоров добились, чтобы ему за эту работу сразу была присуждена докторская степень.
А затем Зализняк создает полный грамматический словарь русского языка, где описано, как и с каким ударением изменяется каждое русское слово. Никаких персональных компьютеров все еще нет, словарь пишется на карточках, а карточки хранятся в длинных ящиках, взятых из булочной.
В семидесятые он много преподает в МГУ, на отделении структурной и прикладной лингвистики он был главной звездой. Студенты читали с ним сразу неадаптированные тексты на арабском или санскрите, вооружившись теми самыми «конспектами». И они узнавали попутно множество увлекательных вещей — из истории языка, из области типологии, индийской или арабской религии и истории. Вел он и старославянский, и собственно историю языка (в это время он начинает заниматься акцентологией), и другие дисциплины. И вдруг все оборвалось. В начале восьмидесятых кафедру (не без политических причин) закрыли, и Зализняк остался без преподавания. А еще раньше пытались помешать выходу его словаря. Случай вновь повернул его судьбу: он, уже давно серьезно интересовавшийся древнерусским языком, увлекся анализом берестяных грамот, стал вместе с историком В. Л. Яниным заниматься новыми находками, и уже в 1986 году вышел том, поменявший представления о берестяных грамотах, которые раньше часто считались вышедшими из-под руки необученных или вовсе нерусских писцов. Тогда же начались и знаменитые ежегодные «берестяные» лекции Андрея Анатольевича в МГУ.
На рубеже веков он стал и академиком, и лауреатом многих премий, но награды значили для него не больше, чем для его друзей пятидесятых годов (круг их редел, но они продолжали собираться вместе и называть знаменитого ученого по-школьному — Залей). Его волновал поиск истины, и отвращало агрессивное отрицание науки, распространившееся в современной России. Но кроме критики лженаучных теорий и вульгарных подделок, он занимался и конструктивной философией науки — например, показал, что текст обладает бесконечным количеством свойств, и в древнем источнике открываются все новые и новые свойства. Так он доказал подлинность «Слова о полку Игореве», но огорчался, когда этот результат называли патриотическим. (Возрождение дискурса конца сороковых — «патриотическое — значит истинное» — тогда только начинало набирать силу). Он много занимался просветительством, читал популярные лекции, в том числе для школьников на летней школе в Дубне. Хорошо, что есть видеозаписи этих выступлений.
Но память выхватывает иные, живые кадры, которые не столько видишь, сколько предвкушаешь... Зализняк смеется на базе новгородской экспедиции над песней и хлопает себя по колену... Зализняк приглашающим жестом просит слушателя повторить погромче правильный ответ на вопрос... Толпа людей всех возрастов набивается в любую аудиторию на любой объявленный доклад Зализняка — ведь это не может быть скучно... Зализняк входит в аудиторию, где студенты будут разбирать у доски индийские Веды или русскую Космографию, улыбается и кладет на стол портфельчик... Новые статьи, книги...
Нельзя поверить, что нам, современникам Зализняка, жить дальше, а этого счастья уже не будет.