Как устроена книга, над которой работал коллектив «Найди лесоруба»?
Тут, наверное, имеет смысл рассказать о том, как вообще родилась идея этого долгоиграющего проекта. Началось это уже давно, почти десятилетие назад: Балларда я читал и ценил, но главный его опус — «Выставка жестокости» — оставался недоступным. Ну вот я нашел английскую версию текста и захотел хотя бы для себя прочесть. Произведение оказалось настолько близким моему мировосприятию, что сразу же возникла идея перевести это на русский — для своих, так сказать, соплеменников. Работа началась, но я даже не подозревал, чем это обернется.
Довольно быстро выяснилось, что эта книга — а это не роман, а скорее цикл связанных произведений — была частью некоего проекта Балларда длиной в полтора десятка лет. В этот период он активно пытался осмыслить катастрофические трансформации социума под влиянием новых технологий — тут и Вьетнам, и убийство Кеннеди, и мир голливудских звезд, и реклама, и вторжение науки-техники в повседневную жизнь, трансплантация органов, пластическая хирургия и прочее. А заодно отчаянно справлялся с личной трагедией — внезапной смертью жены, после которой он остался один с маленькими детьми. В общем, для него написание всех этих рассказов и коллажей, вошедших в книгу, было своеобразной психодрамой.
И в официальную версию книги вошло далеко не все. Были, например, два произведения, опубликованные раньше: знаменитый рассказ «The Terminal Beach», где впервые появляется многоликий герой Травен, и серия текстовых коллажей «Проект нового романа». Сначала я хотел включить их в качестве приложений — там очень много пересечений, и идейных, и текстуальных. Но затем начали появляться все новые фрагменты — серия «рекламных объявлений», отсылка к которым появляется в «Выставке», опубликованный позже отдельный рассказ «Путешествие через кратер», несколько дополнительных экспериментальных произведений... В итоге стало ясно, что имеет смысл собрать это все вместе, сделать, так сказать, extended version, как с музыкальными альбомами бывает.
Присутствует такой момент — в книге есть основные главы, в которых Травен в разных обличиях постоянно пытается неким образом решить экзистенциальные вопросы, и в итоге, в последней главе, как-то все это на совсем метафизический план уходит. И порядок этих глав очень важен. А есть много экспериментальных главок, которые маскируются под спортивные комментарии, библейские тексты, научные отчеты, кинорецензии, протоколы хирургических операций — они все связаны с основным повествованием, но более абстрактно. И когда я собрал воедино все его произведения из цикла, получилось так, что они идеально выстраиваются в определенном порядке — ну, в общем, в комментариях, которых в книге под сотню страниц, все это очень подробно расписано.
Это что касается самого сборника экспериментальной прозы, который известен как «Выставка жестокости». Помимо этого, у Балларда было много публицистики — статьи, манифесты, рецензии на книги (например, есть рецензия на гитлеровский «Майн Кампф» как на «роман») и прочее. И вся эта публицистика тесно переплетается с текстом «Выставки» — ну, к примеру, есть статья о творчестве сюрреалистов, из которой слово в слово целые абзацы перекочевали в рассказы, и более того — одно очень по-новому раскрывает другое, способствует пониманию. Исходя из этого, я хотел несколько основных таких статей тоже в приложение включить, но в итоге собрал все, что идейно и тематически относится к этому корпусу, и получилась целая вторая книга.
И то же самое получилось с интервью Балларда и его беседами, в основном тех же лет, 60-х и 70-х годов, но есть и поздние, вплоть до начала 2000-х. Так что тут три книги получились под одной обложкой — экспериментальная проза, публицистика и интервью. Этакий 3хCD, если нашу музыкальную метафору продолжить. Ну а в качестве бонуса я перевел несколько вещей, где Баллард сам о себе говорит — он там совершенно с другой стороны раскрывается, там и ответы его на психологический тест, и его разговор с собой же 18-летним, и прочее. Ну и в завершение — обширный аппарат примечаний и комментариев.
В итоге книга получилась как своеобразный баллардианский калейдоскоп — три основные грани (художественная, публицистическая и интервью), ну и два конца — автобиографические штуки Балларда и читатель, который на это смотрит. Это, в общем, ultimate edition, расширить можно было бы только переведя и включив три романа, продолжившие идеи «Выставки» — а именно: «Крушение», «Бетонный остров» и «Высотку», но всему есть предел. Впрочем, ссылок на эти произведения там достаточно, и я включил в публицистическую часть баллардовские предисловия к двум книгам из трех, а также его план романа «Высотка», который раскопал в архиве Британской библиотеки.
А когда переводческая работа и написание комментариев были окончены, настала очередь редактуры. Здесь я должен, в первую очередь, поблагодарить мою чудесную супругу Юлию F. S., которая вычитала основную, художественную, часть, внеся ряд важных правок, а также тех замечательных людей из команды «Найди лесоруба», которые сейчас завершают вычитку и редактуру остального текста. И осталось визуальное оформление, ребята из издательства готовят тематические коллажи, ну и я со своей стороны хочу видеть там важнейшие образы — тех же Эрнста, Магритта и Дали, которые, конечно, красной нитью идут через всю эту конструкцию.
Чем не является проза Балларда?
Из того, что напрашивается в первую очередь: творчество Балларда, даже самые его причудливые вещи, это не эксперимент ради эксперимента. Когда он прибегает к необычным формам — рассказ в виде ответов на вопросы (сами вопросы мы не видим), или странные коллажи, или пародии на научные отчеты, — у всего этого есть совершенно определенная цель, и цель эта вовсе не литературная, это не исследование возможностей слова и языка, не поиск новых литературных форм. Он и не постмодернист, если под этим понимать разнообразную игру с читателем. Его рассказы и романы, даже самые радикальные по содержанию, — это и не шок-литература, не эпатаж и не проверка на прочность границ выразимого или воспринимаемого. Ну и, наконец, его вещи — это и не морализаторство: сам он однажды назвал сгоряча свое знаменитое «Крушение» чем-то вроде романа-предупреждения, но позже утверждал, что это была ошибка и что суть книги совсем в другом.
В общем, Баллард не предупреждает нас, не поучает, не шокирует, не играет с нами и не эстетствует. Вообще, его судьба сложилась интересно: как он много раз напоминал, он хотел быть художником-сюрреалистом, но поскольку совершенно не умел рисовать, то был вынужден прибегнуть к другому медиуму — к литературе. Но при этом ум его больше всего напоминал ум ученого — беспристрастный, аналитический; Баллард — смелый исследователь, создатель гипотез и теорий о природе человека и общества. Его часто сравнивают с Уильямом Берроузом, и общее действительно нетрудно найти — тут и интерес к науке и медицине, и смелость экспериментов, и многое другое. Но Баллард сам подчеркивал одно фундаментальное отличие — Берроуз искренне верил в свои идеи и жил вполне в соответствии с ними, в своей параноидально-магической вселенной, полной заговоров, а вот Баллард сохранял известную дистанцию, и в жизни был не очень-то похож на своих персонажей. Брюс Стерлинг вообще говорил, что Баллард раз в десять умнее Берроуза — и есть в этом правда, при всем моем глубочайшем почтении к Агенту Ли.
С этой точки зрения и к той контркультуре, что знакома многим по известной «оранжевой серии», книги Балларда относятся очень условно — в отличие от Томпсона или, допустим, Паланика, они намного ближе к своеобразным (пара)научным работам, к Маршаллу МакЛюэну, например.
Баллард ненавидит людей или просто их не любит?
Ни то, ни другое. Сам он, по свидетельствам буквально всех, кто его знал — друзей, детей, подруги жизни Клэр Черчилль, коллег — был человеком добрым, отзывчивым, прекрасным отцом, хорошим другом. Конечно, были и у него мрачные периоды — особенно после гибели жены и долгого «романа с бутылкой», — были и обычные для всех нас неприятные эпизоды, и известное самолюбие, и склонность к резким суждениям. Но в целом — никакой мизантропии, и уж тем более ненависти к роду человеческому.
Его прозу часто, и не без оснований, именуют апокалиптической — но тут нет никакого пессимизма и фатализма. Баллард всегда смотрел в будущее с едва ли не детским любопытством и оптимизмом и часто спорил с разнообразными любителями апокалиптических прогнозов. Однако он, в духе классики психоанализа, никогда не забывал о тех мрачных и жестоких импульсах, что скрыты в человеческом уме — так что от наивного руссоизма и представлений о том, что человек «благ от природы», он был, конечно, крайне далек.
Беккет говорил, что для Джойса не было разницы между падением бомбы и падением листа с дерева. А Баллард различал два этих явления?
Баллард был в этом отношении, как мы уже говорили, ученым-сюрреалистом. Стало быть, он умел и уподоблять друг другу совершенно разные, на первый взгляд, явления — хотя бы чтобы посмотреть, какие открытия это принесет. С другой стороны, со способностью различать у него тоже все было более чем хорошо — до той степени, что он умел увидеть за привычными явлениями нечто скрытое и необычное. Его излюбленный пример — угол между двумя стенами, который может оказаться вовсе не тем, чем кажется. Его отношение к жизни (по крайней мере, в «рабочие периоды») было похоже на работу детектива. Что скрывается за этими вот явлениями, какие скрытые пружины это нажимает в нашей психике?
Реклама старается научить нас ассоциировать автомобиль с успехом и статусом — стало быть, как бы стереть различия между дорогой тачкой и ситуацией «жизнь удалась». А что, если имеются скрытые ассоциации между крушением машины и сексуальной разрядкой, а то и тем самым «жизнь удалась»? Какие выводы последуют, если принять такую экстремальную гипотезу? И намного ли она экстремальнее, чем привычная, поддержанная рекламой ассоциация?
Верующие традиционных конфессий ищут Христа в церкви, в молитве, обращаются к ликам святых — а что, если новый Христос откроется в перспективах коридоров психиатрических больниц, в страницах пособий по химической кинетике, в телевизионных помехах и причудливой геометрии нефтехимических фабрик?
По сути, метод Балларда — это продолжение параноидно-критического метода его главного учителя и кумира Сальвадора Дали. То есть умение находить неожиданные сходства — и умение проводить нужные различия между явлениями, беспристрастно фиксировать и придирчиво анализировать разнообразные ассоциации, возникающие в восприятии не только внутреннего, но и внешнего мира, — тем более, что, как Баллард всегда говорил, они давно поменялись местами.
Почему баллардианская «жестокость» — не та жестокость, о которой пишут в словарях?
В первую очередь потому, что это жестокость воображаемая. Вся живописуемая им психопатология — это свобода воображения, свобода тех самых экспериментов во внутреннем мире, о которых мы говорили выше. Здесь он тоже верный последователь сюрреалистов. Мы все помним знаменитое высказывание Бретона о том, что было бы примером идеального сюрреалистического акта — но ни Бретон, ни Баллард не были апологетами насилия и жестокости. Скорее наоборот — Баллард считает, что если что и может помочь нам справиться с жестокими и деструктивными импульсами психики, многократно усиленными «лазером» науки и техники, — так это бесстрашное исследование этих глубин безо всякого морализаторства. В этом смысле его жестокость — это жестокость анатома, проводящего вскрытие, или хирурга, проводящего операцию. Выглядит это все, может, отталкивающе, но дело необходимое.
Многоликий герой «Выставки жестокости» раз за разом устраивает диковатые психодрамы, своеобразные техно-медиа-магические ритуалы, все время сопряженные с насилием, смертью и катастрофами, — но, во-первых, происходят они в шизофреническом воображении героя (и уж точно в воображении автора книги), а во-вторых, это никогда не насилие ради насилия и не садистский аффект — а попытка обрести утраченный смысл, пересобрать уже произошедшую с миром катастрофу так, чтобы она стала осмысленной и оправданной.
В поздних своих романах — «Кокаиновых ночах», «Суперканнах» и т. д. — Баллард высказывает неприятную мысль, что некие микродозы психопатологии, жестокости и т. д. оказываются необходимыми для существования человека. Какой бы эта мысль ни казалась неприятной, она может оказаться верна — да и Баллард не первый, кто об этом говорит, были похожие идеи и у Берджесса, и у Лема, и много у кого еще. Значит ли это, что он оправдывает насилие в любой его форме? Нет. Но ответа «что делать» он прямо не дает, предлагая подумать и найти решение самим. Напомню только, что сам он любил жизнь, любил людей и смотрел в будущее с интересом.
Почему сюжетная проза Балларда так настойчиво сопротивляется переносу на экран?
Ну, вопрос немного провокационный — кажется, будто много кто пытался, да мало у кого получилось. На самом-то деле нет, получилось почти у всех, кто попытался. Ведь есть как минимум три «больших» фильма по его романам — «Империя Солнца» Спилберга, «Крушение» Кроненберга и «Высотка» Уитли, и все три очень удачные, а уж кроненберговский фильм так вообще безоговорочный шедевр. Есть короткометражка, созданная Харли Коклиссом и самим Баллардом для BBC по мотивам текстов из «Выставки жестокости» — называется она «Крушение!», как одноименная глава книги. Есть экспериментальный фильм Джонатана Вайсса по «Выставке» — вот он не вполне может называться экранизацией, скорее это видеоряд по мотивам книги; но «Выставка» — это книга очень своеобразная по форме, и вот именно ее перенести на экран — та еще задача, конечно. Есть фильм Зои Белоф «Ангел кошмара», ее дипломная работа — черно-белый артхаус по все тем же «Выставке» и «Крушению». (Кстати, обратите внимание — почти все упомянутые работы берут за основу самые «неэкранизируемые» книги автора!)
Наконец, есть множество короткометражек, большая часть формата DIY, но вот есть и недавняя экранизация великого рассказа «Утонувший великан», я ее пока не видел, но по отзывам — очень достойная, в сериале «Любовь, смерть и роботы». И это не говоря о фильмах, которые, не являясь прямыми экранизациями, очень сильно вдохновлены баллардовской прозой и его идеями — тут и другие работы Кроненберга, и фильмы Криса Пети, и видеоарт Джона Фокса, и много чего еще.
Скорее можно поставить вопрос иначе: почему же так мало режиссеров берутся за книги Балларда? Ведь материал, как видно, вполне благодатный! Ну, тут можно лишь пофантазировать... Есть вот, например, потрясающий роман «Фабрика грез Unlimited» — невероятно богатый визуально, очень кинематографичный по структуре, но, чтобы такое адекватно перенести на экран, нужен соответствующий мастер, идеально справился бы Терри Гиллиам. «Бетонный остров» тоже просится на экран — и вроде шли разговоры о готовящихся съемках, но что-то не задалось, думаю, чисто по техническим причинам, как это часто бывает.
В целом, конечно, для экранизации его романов нужны режиссеры-визионеры, и я думаю, поскольку на разнообразные первоисточники в мире кино спрос по-прежнему велик, доберутся и до «Затонувшего мира» с «Хрустальным миром» (кто там делал «Аннигиляцию»? вот готовый материал ждет!). И до «Засухи» тоже (причудливый мир песков и выжженного апокалиптического будущего — Вильнев, ау!).
Да, в общем, дело уже пошло — сын Дэвида Кроненберга Брэндон готовит, как нам сообщают, экранизацию «Суперканнов» в виде мини-сериала, и это, на мой взгляд, прекрасная идея — надеюсь, вскоре мы увидим результат.
Можно ли православному человеку читать Балларда?
Ну а почему нет? Это вопрос в духе «можно ли иудею читать Кафку» или там «можно ли католику читать Оруэлла», не так ли? Да что говорить, лично знаю православных людей, читающих и ценящих Владимира Сорокина. Если это не фанатик и не человек, который стремится оградить себя от любых дискомфортных или «жестоких» образов, — то можно, конечно. А может быть, и нужно, как и всем, кто хочет получше разобраться в том, что творится в нашем многострадальном мире.
Комическое у Балларда — почему оно есть, но его как будто нет?
Оно есть потому, что Баллард был человеком с хорошим чувством юмора, хоть и своеобразным. Ведь и у сюрреалистов, и у Реймона Русселя, Лотреамона или де Сада много юмора, причудливого и специфического, правда. Есть у Балларда и ирония, и сатира — в «Выставке жестокости» полно таких моментов, от заголовков параграфов и глав до пародий на научные исследования, всех этих вымышленных отчетов о том, как демонстрация кинохроник Вьетнама нормализовала давление у детей с особенностями развития, а покупка семьей новой машины повышала частоту супружеских совокуплений. Или знаменитое «Убийство Кеннеди, рассматриваемое как автогонка под гору» — баллардианский ответ не менее задорному опусу Альфреда Жарри.
А как будто нет его, юмора, потому что это юмор с определенной целью. Не развеселить читателя, не комикование и дуракаваляние, а остранение — вот цель автора. Юмор — это ведь тоже способ взглянуть на материал отстраненно, абстрагироваться, посмотреть под необычным углом. Можно и о специфическом юморе врачей вспомнить, а Баллард учился медицине и со всей этой патологоанатомией был знаком очень хорошо. Явных шуток и приколов у Балларда искать не стоит, конечно, но и читать это все с этаким гробовдохновенным настроем, «на серьезных щах» тоже вряд ли имеет смысл. По крайней мере, автор считал так.
О приятных трудностях перевода, или Почему «Крушение» — это не «Автокатастрофа»?
Насчет «Крушения» все просто. Crash это ведь не обязательно автоавария, это и крах, и крушение чего угодно — привычной реальности, мировосприятия, — и эти смыслы у Балларда, конечно, заложены. Он часто говорил, что в катастрофических событиях — авариях, войне, умопомешательстве — есть нечто, привлекающее человека, вовсе не из садистских каких-то побуждений, а просто потому, что ставшая тесной, удушающей согласованная картина реальности рушится, и, стало быть, есть в этом некое освобождение. Опять же, речь не о том, что всем нам надо пойти на войну или расколошматить друг друга в сталкивающихся машинах, а о том — что подсознательно человек может, сам того не подозревая, искать в этих событиях решения экзистенциальных задач. Все эти апокалиптические фантазии, мечты о разрушении мира — из той же серии, а цикл, начатый «Выставкой жестокости» и продолженный «Крушением», «Бетонным островом» и «Высоткой», конечно, тоже об этом, это совершенно апокалиптического духа вещи. С этой точки зрения перевод «Автокатастрофа», конечно, теряет все эти оттенки (разве что «авто-» интерпретировать как «само», то есть «самокатастрофа», — но это вот я только сейчас придумал такой вариант). Да и чисто фонетически звучное короткое «крушение» против громоздко-официальной «автокатастрофы» — выбор, кажется, очевиден. Увы, когда-то у нас так название фильма Кроненберга перевели, и первый перевод романа был так озаглавлен — видимо, с тех пор и закрепилось, но хочется исправить ситуацию.
Что касается трудностей перевода — да, их хватало. Я переводил конкретно «Выставку жестокости», и там даже в официальной версии книги много всего. Во-первых, множество терминов и стилей — тут и научный дискурс, и медицинские понятия, и психоанализ, конечно, стилизация то под речь психоаналитика, то под отчет научно-исследовательской лаборатории, то описание хирургической операции, а то библейские аллюзии или мини-пьесы, спортивные комментарии, да наконец просто потоки сюрреалистических ассоциаций. Это все, конечно, нужно было как-то передать адекватно. Затем, есть несколько терминов, которые Баллард если не изобретает, то как минимум использует очень акцентуированно — «терминальный», «посредовать», «мимикрировать», например. Много аллюзий на эпоху 60-х, когда книга писалась — не только то, что и нам знакомо, но и всякие забытые вещи, которые были на слуху тогда, но сейчас удел историков скорее. Приходилось все это раскапывать и как минимум в комментариях пояснять потом.
Еще в книге масса явных и скрытых аллюзий к произведениям искусства — в первую очередь картинам и скульптурам сюрреалистов. Стало быть, их нужно и переводить так, чтобы оно сразу было видно тем, кто в теме, ну а для тех, кто упустил, опять же, в конце книги огромный раздел комментариев, где это все отражено. Вот у него там где-то попадается странное выражение «предматочные претензии», например. Ну, казалось бы, просто сюрреалистический юмор. А это скрытая перекличка с Дали, у которого в одном тексте были «внутриматочные претензии», но об этом ни Баллард нигде не сообщает, ни даже в каких-то исследованиях баллардоведческих это мне не попадалось, при том что я их огромное количество прочел. Но вот в памяти шевельнулось подсознательно, потому что Дали я очень много копал в свое время — в итоге выяснилось, что и весь абзац, в котором это выражение встречается у Балларда, — это некий парафраз соответствующего места у Дали.
И самое трудное — но и самое приятное — это когда у него игра слов попадается. Последняя из центральных глав книги, там все эти абзацы озаглавлены по алфавиту — Ambivalent, Brachycephalic и так до Z. Ну пришлось потрудиться, чтобы на русский это все переложить так, чтобы оно от А до Я по алфавиту шло и без отсебятины. В другой главе у него есть момент, построенный на том, что английское слово governor значит и «губернатор», и «автомобильный регулятор скорости», там как раз-таки юмор — и вот это тоже надо было исхитриться как-то транслировать на русский с минимумом потерь. Ну и еще есть подобные штуки — их не очень много, это все-таки не Джойс, но тем не менее.
Наконец, и эта книга, и сопровождающие ее публицистические материалы и интервью, они все имеют характерную особенность: Баллард постоянно одни и те же фразы и целые предложения воспроизводит, снова и снова. Поначалу это даже утомляет, ну сколько можно — но в итоге это вызывает своеобразный гипнотический эффект, нечто музыкальное, как будто одни и те же сэмплы он ремиксует постоянно. Разумеется, все это нужно было сохранить при переводе тоже, так что пришлось много раз все это по кругу перечитать и в оригинале, и в переводе, и всякие инструменты использовать, текст выделять и прочее, чуть ли не базу данных сделать. Работы, в общем, хватало, но результатом я в целом весьма доволен — а в особенности тем, что наконец это все позади уже.
Когда Баллард умер, был ли кто-нибудь, кто это опроверг? Иначе говоря, кого можно считать его последователями помимо издателей этой книги?
Тут надо понять, речь о литературных продолжателях или идейных. В литературе я не так силен — ну, есть и прямые последователи, такие как Иэн Синклер, есть те, на кого он оказал определяющее влияние — Уильям Гибсон, например, называл Балларда главным своим учителем, и первое его произведение, в одну строчку длиной, — это откровенное подражание. Ну, Дон ДеЛилло, наверно, я его, правда, не читал пока. В целом насчет именно писателей я не очень могу говорить, увы. Но его влияние признавали и Джереми Рид, и Чайна Мьевиль, и Нил Гейман — хотя тут речь не столько об идейном продолжении, сколько в целом о творческом вдохновении.
А вот что касается идейного влияния — тут много было и есть имен. Начать с музыкантов, в первую очередь в кругу пост-панка и индастриала — в первую очередь Грэм Ревелл из SPK был идейным, чтоб не сказать оголтелым, баллардианцем (его статья и интервью с Дж. Г. Б. тоже включены в книгу). Другое дело что Ревелл давненько ушел в написание саундтреков к голливудским фильмам, но все же. А вот Джон Фокс, бывший участник Ultravox, остается преданным баллардианцем, и в музыке, и в видеоарте, и в прочей деятельности это отражая. Cabaret Voltaire, Severed Heads, Human League — много имен, можно на этот счет почитать прекрасную книгу Саймона Рейнольдса «Все порви, начни сначала». Да и такой персонаж, как Мэрилин Мэнсон, очень сильно под влиянием Балларда был: есть у него песня Coma White, например, так вот и текст, и клип на нее прямиком из «Выставки жестокости» растут. Правда, и Мэнсон тоже уже давно не тот, кем он был 20 лет назад...
Я, конечно, сейчас в основном назвал тех, кто еще при жизни Балларда творил и им вдохновлялся — но вообще в музыке его наследие живо, при желании легко найти современных исполнителей, кто питается его идеями.
Если о кинематографе говорить — тут у нас сразу ярчайший пример, уже упомянутый Дэвид Кроненберг. Это буквально духовный брат Балларда, его точный кинематографический аналог во всем — от идеологии и стилистики до юмора. И сын его туда же, как видно.
Ну а кроме людей искусства — философ Джон Грей, психолог Фрэнк Таллис, и в особенности публицисты Марк Дери и Марк Фишер (увы, покойный); вот лишь несколько пришедших в голову имен. Наконец, есть такие люди как Майкл Холлидэй, Саймон Селларс, Дэвид Прингл, В. Вэйл — те, кто продолжает изучать жизнь и наследие писателя, издавать его работы, проводить мероприятия и так далее.
В общем, рано хоронить, какое там — еще изучать и изучать его. Думаю, идеи Балларда будут становиться все актуальнее, а осмысление их все более важным в этом прекрасном и яростном мире.