Карета, напоминающая барочную витрину кондитера

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

— Первым делом хотелось бы поздравить вас с выпуском «Распознаваний». Это не первый совместный проект Pollen Press и Kongress W press, но определенно самый масштабный. Когда десять лет назад выходил первый фанзин «Пыльцы», посвященный Томасу Пинчону, из канонических авторов постмодернистской американской литературы на русском языке были представлены немногие. Вы занялись популяризацией «сложных» авторов второй половины XX века, и с выходом «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса, одним из переводчиков которой стал Сергей Карпов, ситуация начала меняться: откуда-то вдруг появились ценители такой литературы, а издатели, в том числе крупные, начали активнее заниматься ими. Владимир, вы с самого начала планировали заняться изданием книг, когда создавали зин?

Владимир Вертинский: Во-первых, спасибо за поздравление, для всех нас это действительно большое событие — граница культуры и собственных компетенций, до которых мы, с некоторыми остановками, шли семь лет. Сейчас это состояние транса, и мы передоверяем нашу работу читателям. Во-вторых, я не был уверен, что даже второй номер «Пыльцы» выйдет. Мы просто делали то, что считали нужным, теми средствами, которые были в нашем распоряжении. Однако оказалось, что это поле, назовем его обобщенно «послевоенная американская литература», существовало, но в дискретном виде. Клим Токарев и Саша Самарина занимались Делилло, Сергей Карпов и Алексей Поляринов — Уоллесом, Макс Немцов — Пинчоном. Так «Пыльца» органично развернулась как платформа для комментария к американской литературе, но к книгоиздательским практикам мы пришли не сразу. Издать книгу — гораздо более комплексная и ресурсоемкая задача, чем публикация материалов в зине или на сайте, поэтому потребовалось какое-то время для накопления знаний о книгоиздательских процедурах и техниках продвижения. Таким образом, мы взяли то, что у нас уже было, и соединили с тем, что хотим увидеть. Журнал фреймирует писателя и произведение в истории культуры, а книга становится результатом этой аккумуляции знаний.

— Сергей, расскажите, пожалуйста, о том, как параллельно с «Пыльцой» появилось издательство, ориентированное на сходный круг авторов максималистской литературы. Признаться честно, когда я впервые увидел ваш сайт, на котором на тот момент был только раздел библиографий и биографий авторов, я подумал, что это какая-то шутка: неплохо, конечно, ребята замахнулись, но кому это нужно? А в итоге вы выпустили уже почти десять книг.

Сергей Коновалов: Прекрасно помню, что для запуска сайта я сделал пятнадцать библиографий. Честно говоря, «умер» их составлять и бесконечно перечитывать. И вот такую обратную связь я теперь получаю. Шутка?! Кстати, очень много раз нам присылали благодарности за библиографии, и статистика сайта показывает, что в этот раздел заходит довольно много людей. Сейчас мы взяли отдельного человека, чтобы актуализировать существующие подборки и составлять новые.

Издательство Kongress W появилось все же несколько позже «Пыльцы» и вдохновлялось в том числе ее примером. Вот вам для истории: в конце августа 2020 года я спускался в подземный переход, проложенный под Садовым кольцом в Москве, что соединяет улицы Малую Дмитровку и Долгоруковскую, если быть совсем уж точным, с южной его стороны, и вот прямо на ступенях лестницы у меня в голове возникло название Kongress W, других вариантов впоследствии даже не рассматривалось.

— Перейдем к Уильяму Гэддису. «Распознавания» считаются последним крупным модернистским романом и в то же время первым значительным произведением постмодернистской литературы. В этом смысле роман, как отмечено в аннотации, находится в уникальной позиции. В чем это выражается и почему Гэддис настолько влиятельный автор?

Владимир Вертинский: Нахождение Гэддиса в пограничье литературной истории обусловлено как и его личными качествами, так и историческим статус-кво. Он попал ровно в сумерки между закатом битников и рассветом литературы, которую сейчас принято называть постмодернистской. Что это значит? Гэддис был близок битникам с их модернистским преобладанием языка над фабулой, то есть его свободное владение синтаксисом и пунктуацией можно вывести оттуда, однако он также находился и в модусе постмодернизма с его интервенциями в поп-культуру, метаисторизмом и веберианской рефлексией о духе капитализма. Куда на этой шкале можно разместить Гэддиса? Не очень очевидно, а еще более неочевидным это становится, когда начинаешь читать «Распознавания». Это барочная проза, написанная как будто вообще в другую эпоху, но парадоксальным образом сохраняющая все достижения прозы XX века. Так или иначе, Америка искала новый послевоенный фундамент, новый режим истины, и Гэддис с его осмыслением подлинности в мире механизации и воспроизводства абсолютно точно вписывается в этот большой нарратив, куда можно отнести и битников и постмодернистов.

Сергей Коновалов: Вот первый абзац из «Распознаваний»: «Даже Камилле нравился маскарад — безобидный, который может сбросить маску в критический момент, когда мнит себя реальностью. Но эта процессия на чужеродный холм меж кипарисов, движимая монотонным чтением священника и мешкающая на четырнадцати стояниях креста (не говоря уже о катафалке, который ее вез, — карете с белой лошадью в упряжи, напоминающей барочную витрину кондитера), потревожила бы скромный лик ее души, будь та здесь». Гэддис, как мне кажется, с какого-то момента все время держал в голове, что он оставит после себя, на какие темы выскажется и насколько монументально это будет сделано. Фальшивки. Деньги. Судебная система. Плотницкая готика. Механические пианино. Это и изящно, и всеохватно.

Вот поэтому (не забываем и о первом абзаце) он настолько влиятельный.

— Как дебют Гэддиса соотносится с литературой 1950-х и 1960-х годов: с битниками, с авторами условного мейнстрима (Мейлер, Рот, Беллоу), с зарождающимся постмодернизмом?

Сергей Коновалов: Ничего из этого не доказано, но посмотрите только какие совпадения: родители Сола Беллоу эмигрировали в США в 1913 году из Петербурга! А Гэддис бывал в Петербурге, и один из его любимых писателей Федор Достоевский хоть и родился в Москве, но в Петербурге жил, работал и описывал его в своих романах. Далее, Филип Рот, написал роман «Американская пастораль», прекрасную и очень ранящую книгу с тематическим замахом, по масштабу схожим с проблемами, которые выбирал себе для освещения Гэддис. И наконец, на титульных листах рукописей «Распознаваний» Гэддис везде пишет 1948–1954. «Вечера в древности» Нормана Мейлера вышли как раз в 1948-м. А в «Распознаваниях» вечеринки растягиваются на десятки страниц.

— Гэддиса часто сравнивают с Пинчоном, и действительно — в вышедшем в 1963 году романе «V.» будто бы чувствуется влияние «Распознаваний». Было ли прямое влияние или подействовало общее мироощущение, растворенное в воздухе той эпохи? Чем Гэддис и Пинчон принципиально отличаются друг от друга?

Владимир Вертинский: Более того, некоторые критики вменяли Гэддису авторство «V.», что, разумеется, полная глупость. Но я не думаю, что мы можем говорить о глубоком влиянии этих писателей друг на друга. Это просто литература больших амбиций, имеющая общий геном послевоенной культуры (опять же — битнической), но если мы прочитаем хотя бы по абзацу из Гэддиса и Пинчона, то увидим умеренный консерватизм первого и почти киберпанковый технологизм второго. В целом эти спекуляции настолько раздражали самого Гэддиса, что он публично заявил, что не читал Пинчона. Вслед за этим и мы не будем тиражировать эту мистификацию.

Сергей Коновалов: Все вышли из Кеннета Пэтчена. Под давлением событий, развернувшихся в конце весны 1940 года, поэт Кеннет Пэтчен, в то время живший в Гринвич-Виллидж, отложил в сторону замысел эпопеи The Hunted City и начал усердно работать над многослойным повествованием о новой войне, большая часть которого была написана в форме дневника. Он назвал его «Журнал Альбиона Мунлайта». Кеннет Пэтчен — потерянное звено между модернизмом (во главе с Джойсом) и, в частности, битниками, а битнические мотивы, как выше отметил коллега, несут в себе геном, повлиявший на появление тех соборов, которые мы называем максималистскими романами.

Работа над «Журналом Альбиона Мунлайта» уже ведется, и в следующем году он выйдет в Kongress W.

— Этих авторов точно роднит информационной шквал, которым обычно сносит неподготовленных читателей при взаимодействии с их работами. Пробраться через интертекстуальный слой «Распознаваний» достаточно тяжело, хотя в остальном — это очень динамичный и бодрый текст молодого автора. При подготовке к чтению «Улисса» обычно предлагается джентельменский набор из «Одиссеи», Шекспира и Евангелия. Как быть с «Распознаваниями»? Зарыться в Грейвса, Фрейзера и Хейзингу?

Владимир Вертинский: Сам Гэддис одновременно и скрывал, и предъявлял свои источники. Перечисленные Грейвс, Фрейзер и Хейзинга, безусловно, снаряды, которые нужны были Гэддису для фундирования романа, но, на мой взгляд, для проникновения в «Распознавания» более важен стиль, который и определяет его как одного из самых виртуозных писателей ХХ века. Он читал много, очень много художественной литературы, среди которой можно выделить, например, русскую классику, через письмо отражающую хаос человеческого бытования.

Сергей Карпов: На мой взгляд, можно практически никуда не зарываться, чтобы получить удовольствие от «Распознаваний». А если и нужно, то скорее в какие-то исторические справочники для лучшего понимания контекста. «Улисса», напротив, во многом надо расшифровывать — да и к нему бы я предлагал джентльменский набор скорее из трудов по ирландской истории. Впрочем, «Улисс» на данный момент множество раз проанализирован и разобран, все можно найти в одном месте.

Но в общем да, у Гэддиса просто красивый и масштабный роман с интересными техниками, вполне читабельный сам по себе. Я бы сказал, что интереснее было бы читать авторов, работавших после него, чтобы угадывать Гэддиса, скажем, у Уоллеса, Мэттьюза, Кувера и т. д. (об этом в последней главе этой книжки Мура довольно подробно рассказано). Но, может быть, это мой вкус.

С другой стороны, возможно, я этим несколько развенчиваю сформировавшийся образ «Распознаваний»; в целом, если вам хочется ради одного романа прочитать еще несколько, то это же прекрасно, сам всегда так на будущее книжки и авторов собирал. Да и, скажем, того же Хейзингу вообще полезно и интересно почитать.

— Среди множества книг, упоминаемых в романе, выделяется «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей» Дейла Карнеги — там ее читает мой любимый персонаж, Мистер Пивнер. Гэддис впоследствии даже включил эту книгу в свой курс «Литература неудачи» в Бард-колледже. Для чего автор вплетает в текст романа о поисках подлинности классику селфхелпа?

Сергей Карпов: «Селфхелп» тут скрывает то, что для Гэддиса это книга о том, как цеплять на себя правильную социальную маску и рассматривать все человеческие отношения с точки зрения выгоды, так что в контексте поисков подлинности все понятно встраивается, и в целом там это считывается. Гэддис возвращался к этой теме и книге в статьях — авось, и «Гонку за второе место» можно будет почитать, у меня она годами лежит переведенная.

— Считается, что в постмодернистских текстах нет живых героев — вместо них действуют картонные фигуры, персонажи-функции. Между тем в «Распознаваниях» множество ярких и достоверных характеров. Выше я выделил трагикомичного Пивнера, отца Отто, кого бы могли отменить вы?

Владимир Вертинский: Возвращаясь к вопросу о маркировании Гэддиса как постмодерниста, можно сказать, что он все же не полнокровный постмодернист, то есть для его художественной задачи недостаточно расставить мизансцену из манекенов и разыграть пьесу. Напротив, живые голоса — движущий механизм его письма, поэтому персонажи хоть и являются, по словам Рика Муди, «антигероичными», но остаются живыми людьми. Из многообразия акторов я бы выделил для себя — просто за часы с Микки Маусом — Агнес Дей, литературного агента, настолько блаженную, но естественную в своей фальши, что это вызывает даже какое-то уважение.

Сергей Коновалов: Мне нравится хозяин дома в «Плотницкой готике» и чувак, на которого наехала его машина, и он теперь советуется с адвокатом, стоит ли подать за это в суд на автопроизводителя в «Собственного развлеченья ради». Ну и в «Агонии агапэ» весь текст занимает личность самого Гэддиса, может не самая симпатичная его проекция, но точно достоверная.

— Сергей, вы переводите довольно много текстов — например, параллельно с Гэддисом вы работали над переводом «Дозороного катриджа» Джозефа Макэлроя, другого «сложного» автора. Каково было переключаться?

Сергей Карпов: Я почему-то нередко слышал этот вопрос (больше двух раз), но лично мне он непонятен. Может, у меня неправильный подход к переводу, я бы не удивился, какой уж есть. Но, скажем, никому вроде не сложно переключаться с сериальчика на книжку. Многие люди читают по несколько книг параллельно, ориентируясь на настроение или еще какие-то потребности, и в этом тоже нет ничего необычного.

Если на то пошло, за год работы я параллельно с «Распознаваниями», дайте вспомнить, переводил и другие книжки, фикшн и нон-фикшн, и много номеров марвеловского «Тора» из 1960-х, и какие-то другие вещи. Не то чтобы марвеловский стиль просочился в Макэлроя или Гэддиса. Скорее наоборот, параллельная работа над разными произведениями помогает заземлять восприятие: когда встречаешь в стареньком комиксе и в заурядном контексте выражение, которое в постмодернистском романе казалось особой выдумкой автора, соответственно подстраиваешься.

— В интервью для медиа «Конгресса» вы признались, что не особо радуетесь энциклопедическим авангардным романам, — вы предпочитаете «динамичные, борзые диалоги остроумных персонажей», а более всего вас «интересует все то, что можно объединить литературоведческим термином „жиза“». Интересно ли было переводить Гэддиса? Ранее в вашем переводе выходила «Плотницкая готика» — поздний роман Гэддиса, вышедший спустя 30 лет после «Распознаваний». Какое из произведений Гэдисса вам ближе всего?

Сергей Карпов: Меня цитируют!.. Ужас.

Отвечая по порядку: у Гэддиса, кстати говоря, есть много борзых диалогов; в его главах про вечеринки я просто-таки с удовольствием поселялся. И в целом очень люблю этот прием одновременных диалогов, разреженных краткими описаниями, с повторяющимися образами и шутками (а Гэддис пишет очень смешно, особенно в такие моменты). Кажется, впервые сознательно я оценил этот прием, собственно, у Уоллеса в «Бесконечной шутке» (хотя до этого в кино — у Олтмена), и только потом увидел, что он заимствовал это у Гэддиса, и как чудно и живо это у Гэддиса сделано.

И в «Плотницкой готике», кстати, этот прием тоже присутствует, со своими модификациями и добавками (не говоря уж о «Джей Аре», который во многом состоит из таких естественных, бодрых, сбивчивых, с виду «бессвязных» диалогов, но при этом сохраняет размах «Распознаваний»). Но это я отвлекаюсь: словом, в любом переводе я нахожу то, что мне нравится, а иначе зачем переводить.

Какое из произведений Гэдисса мне ближе всего? Выходит, я переводил у него «Распознавания», «Готику», последнюю повесть «Агапе Агапе» и отдельные статьи; остальное не читал. Из этой выборки, пожалуй, «Готика» мне ближе, просто из-за вкусовщины. Могу вкратце набросать почему:

1) Она короткая!

Если серьезно, мне больше нравится видеть на малом объеме, насколько продумана у Гэддиса структура (хотя это можно наблюдать и в «Распознаваниях», и там вообще дух захватывает, как детали или фразы из первой части всплывают ближе к финалу — если вы их, конечно, не забудете). Нет ни единой лишней детали или фразы, все ружья стреляют, повторяющиеся образы тугими струнами проходят через весь текст, то и дело вызывая радость узнаваний (распознаваний). Скажем, одна из опор образной системы в «Готике» — это романы Капоте и Бронте; и вот как они играют по-разному в каждых эпизодах, как перекликаются с происходящими событиями и по-разному проникают в текст — это красота. Подытоживая: Гэддис — скрупулезный мастер структуры (даже если местами она именно своей искусностью напоминает одновременно об искусственности, но это уже вопрос вкуса), и «Плотницкая готика» — одна из лучших его литературных конструкций (шутка про архитектуру, как бы).

2) На мой взгляд, «Готика» — роман куда более актуальный и злободневный как для США своего времени, так в целом и сейчас, и более познавательный. Практически каждый роман Гэддиса — эксперимент в новой форме или жанре, и «Готика» во многом роман политический, а у меня к таким душа лежит. Если бы я переводил его сейчас, я бы добавил куда больше сносок, поясняющих контекст, что я люблю все больше и от чего уже наверняка тихо стонут, закатывая глаза, мои редакторы. А ведь там, несмотря на то, что все действие происходит в четырех стенах одного дома (собственно, построенного в стиле плотницкой готике), конфликты разной степени горят во Вьетнаме, Африке, на Юге США. Мне все это ужасно интересно.

А одна из главных тем «Распознаваний», на которой Гэддис решает поставленные задачи, — это религия, причем религия католическая и протестантская в американской версии середины века, и, на мой взгляд, сейчас половина вещей там уже не прочитывается или прочитывается с куда меньшим эффектом, чем в то время. Я и туда хотел надобавлять кое-каких сносок, настолько мне казались некоторые культурные реалии непонятными, но, с другой стороны, где тогда провести черту, о чем нужна сноска, а о чем нет? Редактор сказал: давай исходить из того, что читатель, который берет такую книгу, что-то на эту тему знает? Я ответил что-то типа «Я вот многого не знал (((».

— С какими сложностями приходилось сталкиваться в процессе перевода? Насколько это трудный для перевода текст?

Сергей Карпов: Он длинный(

На самом деле, кажется, это полный компендиум всех переводческих проблем, которые можно придумать. И модернистские бессвязные фрагменты без запятых; и разнообразные стихи в диапазоне от лимериков до классики детских стишков, перевода которых у нас нет (у меня до сих пор веко подрагивает от этого The Man of Double Deed, ошибку с которым отловили в самый последний момент, чуть ли не перед отправкой в типографию); и отрывки из реальных старинных произведений, требующих стилизации; и в то же время отрывки с существующими переводами, которые еще поди найди и внедри со всей атрибуцией; и та глава с безумным религиозным бредом главгера; и всевозможные анекдоты и каламбуры с играми слов; и вообще.

Но главным образом — то, что он длинный. Все это по отдельности решаемо, но на стайерской дистанции уже другой подход и новые причины для головной боли. Больше не хочу длинные книжки переводить(

— Поскольку это роман в том числе о подделках произведений искусства, не могу не спросить: можно ли считать перевод художественной прозы подделкой?

Сергей Карпов: Как Джек Блэк и Тинейшес Ди в нетленной классике «Самая лучшая песня в мире» говорили, что на самом деле это не лучшая песня в мире, а только трибьют, так и мне остается за ними повторить: это не лучший роман в мире, это всего лишь перевод.

— Вы очень внимательно подходите к оформлению книг. Правильно ли я понимаю, что вы ориентируетесь в первую очередь на традиции американского книгоиздания?

Владимир Вертинский: Я графический дизайнер с университетским бэкграундом, поэтому довольно консервативен и не делаю резких движений. Безусловно, интересно следить за современным дизайном, за тем, как он прощупывает границы китча, но эстетически мне ближе то, как над книгой работали в середине ХХ века. Когда издание — единый организм из типографики, цвета, переплетных материалов, усложнений. Например, я рекомендую поискать работы Джанет Халвестон, автора дизайна оригинального издания «Распознаваний». Это потрясающий баланс, достигнутый минимальными выразительными средствами.

— Золото на суперобложке — намек на алхимические мотивы в романе?

Владимир Вертинский: К слову, сам Гэддис предлагал красный, черный и белые цвета, но наш дизайн отчасти действительно обусловлен предметом книги. Золото в алхимическом изводе — сквозная тема романа, и я пытался отразить в дизайне не только это, но и придать чистой типографике дополнительный объем. Но есть на самом деле и более абстрактная причина. Когда я работал прекрасным шрифтом Maregraphе Юрия Остроменцкого, то на каком-то невербальном уровне просто чувствовал, что ему нужен золотой цвет.

— Ваш коллега Джамшед Авазов писал, что в процессе работы над «Распознаваниями» вы часто говорили о своей ответственности перед Уильямом Гэддисом за издание его книг на русском языке. С выходом главной его книги можно ли считать, что вы исполнили свой долг?

Владимир Вертинский: Если позволите, я немного скорректирую. Ответственность не за издание книг, — это всегда коллективная работа, где у каждого есть своя зона компетенций, — а за репрезентацию писателя в новой региональной среде. Ответственность за то, как этот писатель будет представлен, как его «увидит» читатель, который никогда не слышал этого имени раньше. Но если не избегать патетики, то это и ответственность перед Уильямом Томасом Гэддисом — младшим, человеком со сложной судьбой, который, несмотря ни на что, смог сохранить волю и достоинство. Есть замечательный мемориальный текст его бывшей студентки в Барде Мари Капонегро, где она описывает Гэддиса как очень отзывчивого, остроумного и сочувствующего человека. Я не сомневаюсь, что он таким и был, и перед этим человеком я чувствую свою ответственность. Исполнил ли я свой долг? Знаете, последний доклад Стивена Мура назывался «Будущее гэддисоведения», где он обращается к новому поколению читателей и ученых, среди прочего акцентируя, что многие темы еще не изучены, например отдельной монографии заслуживает влияние русской литературы на творчество писателя. Очевидно, рецепция Гэддиса не окончена, так что мы будем двигаться в общем русле и дальше, покуда в нас горит эта страсть.

— Расскажите о взаимодействии со Стивеном Муром, которого считают главным гэддисоведом. Почему вы решились издать монографию с анализом всех романов Гэдисса, когда на русском языке существовала только «Плотницкая готика»?

Сергей Коновалов: Стивен Мур — человек, который отвечает тебе на письмо в течение двадцати минут в любое время дня и ночи. Один раз он с утра пошел в библиотеку Мичиганского университета (к слову, он живет в Энн-Арборе, Мичиган, в городе, где было основано и функционировало знаменитое издательство «Ардис», которое выпускало в США Набокова, Бродского, Соколова, Аксенова и других наших писателей), чтобы раздобыть для нас недоступную нигде больше статью (кстати, про Кеннета Пэтчена). Он нашел нам множество адресов разных агентов и представил в правильном свете нескольким очень важным для нас писателям. Он хлопотал за нас перед дочерью Уильяма Гэддиса.

Стивен Мур — столп литературной критики и вообще литературы, автор невероятного труда по истории романа, который мы хотим однажды издать.

Его монографией про Гэддиса мы запускали серию non-fiction в Kongress W и хотели сделать это максимально авторитетно и значимо, и тут сложно было выбрать кого-то кроме Мура. Решились издать довольно просто — чувствовали, что это стоящая вещь. Было много факторов, повлиявших на решение в пользу издания, но когда однозначно срабатывает «чутье издателя», то уже сложно что-либо с этим поделать.

— Планируется ли издание других романов Гэддиса, собрания его писем?

Владимир Вертинский: На данном этапе мы бы хотели пожить с «Распознаваниями», дать роману подышать и раскрыться для сообщества читателей. Кроме того, и у нас, и у коллег из Kongress W есть пул книг других авторов и агентов, обязательства перед которыми мы должны выполнить.

Сергей Коновалов: Планирование — это то, чем мы занимаемся день и ночь. Я, положа руку на сердце, могу сказать, что иногда просыпаюсь в 4 утра, например к маленькой дочке, и сразу начинается такое планирование в голове, что больше не получается уснуть в принципе. С выходом «Распознаваний» интерес к Гэддису очень вырос, и я знаю, что некоторые именитые переводчики стали рассматривать для себя возможность перевести его оставшиеся вещи. Конечно, мы можем это только приветствовать. Но, чтобы та или иная книга увидела свет в нашем издательском сегменте, должно сойтись очень много звезд.

Собрание писем само по себе классная штука. Я бы хотел иметь у себя в портфолио одно изданное собрание писем, но не больше. Если не появится писем Уильяма Воллманна, то тогда будем делать Гэддиса.

— Есть мнение, что читать или делать вид, будто читаешь усложненные энциклопедические романы, — это прежде всего разновидность хипстерского досуга. «Бесконечная шутка» в этом смысле давно стала мемом у определенной публики. То есть парадоксальным образом потенциальный читатель «Распознаваний» может оказаться в роли тех профанных интеллектуалов, на которых направлена сатира Гэддиса в романе. Какие рекомендации вы можете дать при чтении «Распознаваний»? Как получить подлинный читательский опыт?

Владимир Вертинский: За каждым таким советом последует неизбежное навешивание ярлыков, что этот роман непроходимо сложный, или что он исключительно комедийный, или что вам нужно прослушать курс по истории искусств перед тем, как его читать, поэтому лучше совсем не давать советов. Или как минимум ограничиться тем, что просто постарайтесь получить удовольствие от ритмики его языка, юмора и эрудиции.

Сергей Карпов: Это большая книга, даже просто физически. В ней, как говорится, каждый может найти свой смысл. Зачем портить читателям удовольствие открытий какими-то наставлениями? Ведь тут есть практически все, на любой вкус, любого что-то да порадует: и стилистические находки, и сюжетные твисты, и развитие персонажей, и технически сложные описания; есть и нечитаемые модернистские прогоны, и остроумные тарантиновские диалоги (в одном месте пьяные герои после вписки едут на машине и буквально хотят подбросить другу отрубленную ногу в постель), и глубокие отсылки к философии, алхимии и мистике.

Сергей Коновалов: Неподлинный читательский опыт можно получить, наверное, только если ты водишь пальцами по шрифту Брайля, но никогда не имел проблем со зрением. Нужно сохранять трезвый и, так скажем, «первобытный» взгляд на это взаимодействие с текстом — хоть с перекроенными советской цензурой сказками, хоть с «Голым завтраком» Берроуза. Ты его просто читаешь и уже автоматически соотносишь с собой, со своим вкусом, представлениями, с развеянными здесь и сейчас заблуждениями; бросаешь или продолжаешь.