Сергей Носов, писатель
Вот мы видим яблоко, оно яблоко, а Секацкий своим особым шестым чувством (которое у него есть!), помимо яблока, воспринимает со всей для него ясностью не знаю что — возможно, и «яблочность» яблока, и «яблоковатость» (различая оттенки), а возможно, и ту самую пресловутую «лошадность», которую привыкли скорее ждать от лошади (хотя вот подумалось: бывают же лошади в яблоках... но это слишком поверхностно, а Секацкий — всегда глубина...). Я к тому, что нам не дано понять, как это у него все в голове складывается, и в голове ли, — откуда знать нам, где этот индивидуальный орган, отвечающий за шестое чувство? Но он у Секацкого определенно есть.
Эйдосы, идеи, смыслы, отношения, связи, закономерности, сколь бы ни были они тайными, сокровенными, он ощущает и различает непосредственно (вместе с опосредованностью всего этого всей мировой философией), — так стрекоза там, где мы в лучах отраженного света распознаем только водную рябь, извлекает нечто неведомое нам из недоступной нашим чувствам поляризации света. (Для сравнения — Павел Крусанов, собиратель жуков, различает их в инфракрасном диапазоне: вы идете с ним по проселочной дороге и никаких жуков не видите, а он только успевает наклоняться за ними!)
Умопостигаемое (и профессиональными мудрецами в частности, если не в первую очередь) он воспринимает как данность, хочется сказать, «не думая», — он просто это «видит». Отсюда и способность так ошеломительно легко, выразительно и точно говорить о сложном без подготовки, всему находя свой порядок слов, — просто он говорит то, что «видит» (и чему отвечает определенный «порядок»). Отсюда же, по-моему, его феноменальная способность писать без помарок. Не забыть, как нас, друзей Секацкого, однажды он потряс в самолете: мы видели его за работой! Как он работает? А вот как. Несколько секунд глядит в пространство (что он там прозревает?), потом обращает взор в раскрытую тетрадь (типа амбарная книга) и пишет, пишет, пишет, быстро и без исправлений! Он показывал у себя дома кипу таких тетрадей, там все ровным почерком и ни одной помарки! И это не проза какая-нибудь, как у нас грешных (чиркано-перечиркано), а философские трактаты! Мудрость! Я бы меньше потрясся, наверное, если бы узнал, что он в уме перемножает шестизначные числа. Впрочем, не удивлюсь, если умеет.
Знает же он поименно президентов и премьер-министров всех стран мира (мы проверяли — по Африке). Знание, надо полагать, философу необходимое. Но коль о том пошел разговор — что может разрушить обывательский стереотип «философ», как не страницы жизни одного философа, к примеру эти: десятки прыжков с парашютом, служба в стройбате (где с парашютом не прыгают), сайт «Миротворец» за участие в гуманитарной миссии на Донбассе, льды Антарктиды?.. Впрочем, Антарктида это как раз по части философии — читал пингвинам лекцию (привез друзьям по пингвиньему перышку, у меня есть...). Концептуальная акция, с этим понятно. И все же, если мы способны представить философа, читающего лекцию пингвинам, то лишь одного — им будет Секацкий. Он бы и на Луну полетел, если бы ему предложили... При этом я не хочу сказать, что Секацкий само совершенство. О нет, многое ему недоступно. Например, он патологически не умеет занудствовать. Если по какой-нибудь особой необходимости — допустим, под угрозой гильотинирования, — заставят его изображать из себя зануду, ничего у него, увы, не получится: его все равно будут слушать с открытым ртом.
Павел Крусанов, писатель, журналист
Одна моя знакомая благодаря удачному замужеству уверилась в том, что силы небесные понимают ее с полуслова, что все ее мольбы, просьбы, претензии не остаются без внимания. Она решила, что в этом и заключается милосердие Божье: не будь они исполнены, в какое чудовище обратила бы ее жизнь, а так она — сама кротость. И раз так, то нет ничего чрезмерного в том, чтобы встать в храме на колени и самозабвенно предаться горячей молитве. А уж дальше все произойдет само собой.
Александр Секацкий — полная противоположность этой рассудительной дамы. Его мятежный, подозрительный ум, родственный эллинскому в неутомимых поисках соразмерности, даже в обстоятельствах затянувшейся удачи заподозрил бы коварный подвох, а не благосклонность олимпийцев. Его настойчивость в попытке разгадать тайну обыденного достойна удивления — количество невероятных, парадоксальных и в то же время вполне жизнеспособных версий устройства того или иного участка, казалось бы, давно обжитого бытия вызывает благоговейную оторопь. Он исследовал онтологию лжи, он изобрел другую математику, он объяснил взаимодополняющую связь Маркса и Хайдеггера, он описал феномен праздничной драки, он возвестил о новой научной дисциплине «археология морали», он предоставил любопытнейшие сведения о загадочном фольклорном персонаже под именем Серенький Волчок, он дал самое короткое и самое точное определение гламуру — «чучело красоты», он предрек приход вслед за эпохой Просвещения эпохи Транспарации и явление на смену фаустовскому человеку выхолощеного самоцензурой политкорректности человека-хуматона и прочая и прочая.
При очевидной широте философских интересов Секацкий неизменен в одном — он одержим изысканием глубинных смыслов в привычных и потому уже не подвергаемых критическому анализу вещах. И еще, пожалуй, неизменен вот в чем — в четком, ярком, рельефно-метафорическом стиле изложения своих концепций. Помнится, когда в словаре держащих хвост по ветру философствующих пройдох затрещали сорочьи термины нового времени, своей бездыханностью словно бы иллюстрирующие постмодернистский постулат — дескать, автор умер, — Секацкий, в полной мере владея аппаратом этой речи, ничуть не изменил своему ясному стилю, сознавая, что человеку для того, чтобы сказать то, что он хочет сказать, вовсе не обязательно выдумывать новый язык. Или ты не философ. Не пришлось долго ждать, чтобы убедиться: в этой позиции заключена великая и вместе с тем простая правота.
А еще у Секацкого есть дар влиять на судьбы других людей. То есть он обладает способностью влиять на сознание и, уже как следствие, — на судьбу. Нам самим неоднократно доводилось подпадать под обаяние его речи — не важно, устной или письменной, он ведь и говорит, как пишет: четко, последовательно, ставя слова в безупречном порядке и полностью за этот порядок отвечая. Потому что образ философа для Секацкого — не уединенный кабинетный мыслитель, а античный софист, способный выйти на агору и увлечь беседой первого встречного. Или завести возбуждающий ум разговор на пиру — симпозиуме, если помнить изначальное значение слова.
Остается лишь благодарить судьбу за то, что мы живем с Секацким в одно время. Он задает такую высокую планку напряжения мысли и честности самоотчета, что, зная о ней, уже невозможно халтурить и соображать вполсилы. Трудно сегодня представить литературный, философский, культурный Петербург без Секацкого. Попробуешь — нет, невозможно. Александр Секацкий уже вписан в его невещественную ткань — в то мифопоэтическое пространство, которое в литературоведческом обороте получило название «петербургский текст русской литературы». Родившийся в Минске, окончивший школу в Бишкеке, сын военного летчика Александр Куприянович Секацкий, сам имеющий за плечами сорок девять прыжков с парашютом, стал нужен Петербургу как Гоголь, Достоевский и Чижик-Пыжик. Так бывает, ведь Петербург — место, изначально населенное сволочью, людьми, снятыми со своих корневых мест и сволоченными на жизнь в невиданный город, построенный на мечтах. Не просто город — имперскую столицу.
А еще Секацкий умеет дружить. Умеет жить на больших скоростях. В его мире ничто не происходит само собой, даже после горячей молитвы. И с ним никогда не случается такого пассажа, который сплошь и рядом случается с другими собеседниками: аргументы закончились, теперь надо брать голосом. Это не про него — аргументы Секацкого неисчерпаемы. Что же касается множества забавных и милых причуд, дополняющих и украшающих его человеческий портрет, то их мы держим в секрете.
Роман Михайлов, писатель, режиссер, математик
Благодаря Секацкому я осознал себя арт-пролетарием. Иногда кажется, что Секацкий застывает, но все знают, что застывшего Секацкого не существует, он постоянно плетет онтологические кружева.
Владимир Рекшан, писатель, музыкант, лидер группы «Санкт-Петербург»
Я некоторое время входил в группу «Петербургские фундаменталисты». Участвовал в совместных выступлениях, коллективном сборнике. Секацкий — прототип одного из героев моего романа «Ужас и страх».
Константин Сперанский, рэп-исполнитель, журналист, интеллектуал
Я кусал люля-кебаб в плацкарте поезда дальнего следования Новокузнецк — Санкт-Петербург, когда появился Александр Секацкий. Точнее появилась его книга «Сила взрывной волны», изданная «Лимбус Прессом» в серии, одно название которой уже было медом для наших ушей: «Инстанция вкуса». Наших — это моих и моего друга Алексея, мы ехали обживать Петербург. Я поступил в аспирантуру факультета журналистики СПбГУ, а он стал студентом факультета философии. Алексей взял с собой плеер и компакт-диски Джона Колтрейна, под сумасбродные трели которого раскрывал Секацкого. Привычки читать книги я тогда еще не выработал, ведь журналисты не читают книг, их интересуют только горячие факты, поэтому я уткнулся в «Силу взрывной волны» просто, чтобы не встретиться взглядом с кем-то из пассажиров, пока кусал свой люля-кебаб.
Секацкий работает с невероятной силой напряжения мысли. Это ее энергия, преобразуясь в кинетическую, сообщала движение нашему поезду. Я настырно бодался с книгой «Сила взрывной волны», вертел ее в руках, много раз прочел название серии — «Инстанция вкуса». Поездка длилась двое с половиной суток, все это время едва ли не главным моим попутчиком был Секацкий. В эссе «Ситуация новой софистики» Секацкий писал о демократичности нового мыслителя, которому принципиально не близка стратегия эксклюзивного потребления его идей, поэтому он приглашает к столу абсолютно всех. С обложки книги мутноватым взором на меня смотрел лохматый небритый мужчина — из тех, кто, какой бы холод зимой ни ударил, всегда ходят в распахнутом замусоленном пуховике, — таких я потом часто встречал в магазине «Полушка», и на сердце отчего-то становилось тепло. Я вспоминал эту поездку на поезде через пол-России, странноватое зависание между днями недели, когда ты избавлен от всякой необходимости, и только упорным тягачом работает этот сумрачный гений, карбонарий от философии — Александр Секацкий.