«Когда я был мальчишкой, я страстно любил географические карты. Часами я мог смотреть на Южную Америку, Африку или Австралию, упиваясь славой исследователя. В то время немало было белых пятен на Земле, и, когда какой-нибудь уголок на карте казался мне особенно привлекательным (впрочем, привлекательными были все глухие уголки), я указывал на него пальцем и говорил: «Вырасту и поеду туда».
Что может объединять малайцев, испанских «карлистов», Вологду, Львов, «банановые республики» Центральной Америки, Конго, черноморскую Одессу, контрабандистов французского Марселя, польскую шляхту и английскую литературу? Уф, думал, что назвал все, но потом увидел, что, пропустил, самое главное: начало и конец. Украинский город Бердичев и английский Бишопсборн, близ Кентербери. А объединяют их жизнь и приключения великого английского писателя начала ХХ века. И мальчик, стоящий перед картой, никакой не Марлоу, рассказчик в повести «Сердце тьмы», а сам Юзеф Теодор Конрад Коженевский — таково полное имя человека, вошедшего в мировую литературу как Джозеф Конрад. Дмитрий Урнов, один из советских исследователей творчества Конрада, утверждал, что Конрад в бытность свою моряком не ходил лишь по стылым водам Северного Ледовитого океана и не побывал в Антарктиде. Все остальные океаны и континенты имели честь приветствовать этого моряка и капитана.
Имя Конрад будущий писатель получил благодаря двум произведениям родной польской литературы. А именно «Конраду Валленроду» и «Дзядам» Адама Мицкевича и родителям, пламенным патриотам Речи Посполитой.
В своем стремлении стать англичанином он проявит такое упорство и фанатизм, что, невзирая на то, что учить английский он начал в двадцать лет «по газете „Standart”», он станет писателем с мировым именем, пишущим на английском. И, пожалуй, в этом внедрении — врастании в чужую культуру, он занимает в мире эксклюзивное место, встав рядом с англоманом и энтомологом и тоже великим писателем В. В. Набоковым. Хотя для англичан он так навсегда и останется чужаком, являющим пример того, как надо писать на родном для них языке.
Неприятие Конрадом государств, разорвавших на части его милую Польшу зайдет так далеко, что он будет до конца жизни отрицать знание русского и немецкого языков. Он сохранит преклонение перед другой империей, «империей, над которой никогда не заходит солнце». Империей, которая с окончанием эпохи викторианства вот-вот вступит в эпоху своего заката.
Конрад, родившийся за девять лет до Киплинга, предвосхитит его «Бремя белого человека». Английские моряки, продолжая англоманию Конрада, будут для него самыми отважными (самыми морскими моряками), лучшими из лучших на всех морях и океанах, всегда и везде. О Лондоне Конрад напишет: «...тени сгущались в унылый сумрак, застывший над САМЫМ БОЛЬШИМ и ВЕЛИКИМ городом на земле». Конрад даже не посчитает нужным называть этот город в повести «Сердце тьмы», подразумевая, что читатель прекрасно понимает, о чем идет речь. Хотя справедливости ради отметим, что река Темза как исток Цивилизации и «людей, которыми гордится нация», «...начиная от сэра Фрэнсиса Дрейка и кончая сэром Джоном Франклином...» им называется. И о ней Конрад пишет: «Поток, вечно несущий свою службу, хранит воспоминания о людях и судах, которые поднимались вверх по течению, возвращаясь домой на отдых, или спускались к морю, навстречу битвам».
Благодаря профессии моряка Конрад станет обладателем уникальной писательской оптики. Он будет видеть людей как бы «раздетыми», не «полыми», но голыми. Две профессии: моряка и воина объединяет много общего (от невозможности быть одному, постоянно находясь на виду, в коллективе, до постоянно висящего у тебя над головой, как Дамоклов меч, шанса в любую секунду расстаться с жизнью). И неважно, что это: пуля-дура или упавшая на тебя сверху рея.
Конрад во время своих странствий увидит белых, желтых, черных людей. Русских, малайцев, французов, бельгийцев, арабов, евреев, англичан, испанцев, американцев, да кого он только не видел и убедился в том, что ценность человека определяется его профессиональными навыками и человеческими качествами. Конрад скажет о Джиме, который не просто так носит имя Джим (заставляя вспомнить другого английского мальчика — Джима Хокинса): «...Он был одним из нас». Предложение это, ставшее характеристикой героя, несмотря на его проступок, будет звучать на страницах романа «Лорд Джим» неоднократно.
Волею судьбы и обстоятельств, Конрад даже будет предан земле, одним своим названием заставляющим вспомнить «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, человека, стоящего у истоков классической английской литературы. В 1924 году, незадолго до смерти, Конрад отказывается от английского рыцарского звания и титула лорда, предложенного ему премьер-министром Рамси, ссылаясь на то, что он по рождению является польским дворянином с потомственным польским фамильным гербом.
Свой первый роман он опубликует взрослым человеком, пройдя суровую школу жизни, и вряд ли стоит удивляться его заявлению в «Традиционном предисловии»: «К математике я отношусь с огромным уважением, но в рычагах особой нужды не испытываю. Дайте мне нужное слово и нужную интонацию — и я переверну мир без всякого рычага».
Юзеф Теодор Конрад Коженевский родился в 1857 году. Он происходит из семьи польских шляхтичей. Из дошедших до нас фотографий есть две, заслуживающие особого интереса.
С одной на нас смотрит маленький ухоженный длинноволосый мальчик, глубоко сидящий в кресле и одетый как маленький принц.
На другой пожилой человек в котелке, с бородой Дон Кихота, с моноклем, задрав голову вверх смотрит в небо глазами, в которых уже даже нет боли, так характерной для других его поздних фотографий. Он здесь похож на старую подбитую птицу. И я вдруг даже понял на какую, на «Ворона» По.
Форд Мэдокс Форд писал о нем: «Если вам удавалось завладеть его вниманием, он вставлял в правый глаз монокль и начинал внимательнейшим образом всматриваться в ваше лицо, будто часовщик, изучающий часовой механизм». Не будем забывать — Конрад жил в очень интересное время. Преклонение перед техникой было всеобщим. Жюль Верн восторгается вторжением техники в мир повседневности. Его герои пытаются то улететь на Луну, то обернуться «Вокруг света за 80 дней», то с капитаном Немо бороздят на «Наутилусе» моря и океаны (попутно воюя с сипаями против англичан за свою свободу). Герберт Уэллс видит людей богами, где в войне миров то тут, то там вдруг мелькнет «Человек-невидимка».
Конрад в работе шлюпбалок, якорных цепей, воротов и кнехтов, паровых двигателей и машинных отсеков увидит лишь животную, а не механическую силу. Силу, калечащую человека и не желающую ему подчиняться. Он как будто совершит разворот в обратную надвигающемуся прогрессу сторону, в сторону «сердца тьмы». Во времена дарвинизма, паровых двигателей и электричества он сделает как будто шаг назад. Один из своих рассказов о свихнувшемся корабле он так и назовет — «Зверюга».
С Польшей в это время беда. Территориально она разорвана между тремя государствами. Город Бердичев, где родился Конрад, в это время относится к Российской империи. Юзеф Коженевский добьется от своего дяди Тадеуша Бобровского, заменившего мальчику умерших родителей, разрешения отправиться в Марсель и стать французским моряком.
В этом событии мы находим истоки очень сложного отношения Конрада к многострадальной Польше. И недаром Джим прыгнет за борт судна, носящего имя «Патна». Французский язык был для Конрада родным, как и польский. И слово Patria («Отчизна») при определенных обстоятельствах будет походить на написание слова «Патна». Хотя мне довелось прочитать, что инцидент, произошедший с судном в «Лорде Джиме», действительно имел место. В самом романе главным поворотным моментом повествования будет «прыжок за борт» Джима (одно из названий романа), то есть бегство самого Конрада за пределы родины. Недаром И. Кашкин напишет о Конраде: «Изгнанник и бродяга, „человек без родины и без языка”, он стремится создать себе почву на палубе корабля и в сфере искусств». Конрад, покинувший Польшу в октябре 1874, побывает на родине еще дважды: в 1890 и в 1914 годах. Брошенную «Патну» заметит в открытом море и возьмет на буксир капитан-француз, который будет долго вспоминать название корабля (на этом Конрад заострит внимание), даже встав за штурвал этой посудины на тридцать шесть часов, пока ее будут вести на буксире до ближайшего порта.
Что побудило ребенка из семьи польских шляхтичей стать моряком? Мне кажется естественным, что мальчик, потерявший по вине царского правительства родителей, сохранит в душе и на всю жизнь страх перед «русским медведем» и в одном из писем скажет, что «Россия — это бездна». Он много читает и потому, перелистывая роман Конрада «Лорд Джим» мы находим там следующее: «...когда, начитавшись легкой беллетристики, он обнаружил свое призвание моряка, его немедленно отправили на „учебное судно для офицеров торгового флота”. Там он познакомился с тригонометрией и научился лазать по брам-реям. Все его любили». Сам Конрад, начав карьеру моряка в Марселе, будет вынужден, дабы избежать выдачи российским властям, перейти в 1874 году на английский флот. Где, сделав почти невозможное, через восемь лет станет английским капитаном и гражданином Англии.
В литературе Конрад своеобразие собственной жизни и судьбы превратит в собственный уникальный художественный почерк. Он сделает из собственной ненаходимости свой фирменный знак. Он отринет на определенное время польскую идентичность, отвергнув призыв дяди писать по-польски, сославшись на хрупкость польского языка и свою неспособность этому соответствовать. Он будет культивировать свою аполитичность, хоть и напишет три политических романа. Он так и останется человеком не укорененным ни в какой почве и ни в какой культуре. Вечным и неприкаянным моряком, бродягой, изгнанником.
Один из важных персонажей для Конрада — Марлоу, человек, которого мы находим в четырех его вещах («Юность», 1898; «Сердце тьмы», 1899; «Лорд Джим», 1900; «Случай», 1912), получит следующую характеристику: «Из нас он был единственным, кто все еще плавал по морям. Худшее, что можно было о нем сказать, это то, что он не являлся типичным представителем своей профессии. Он был моряком, но вместе с тем и бродягой, тогда как большинство моряков ведет, если можно так выразится, оседлый образ жизни. По натуре своей они — домоседы, и их дом — судно — всегда с ними, а также и родина их — море». Помимо того, что этот персонаж несет автобиографические черты, он станет у Конрада носителем техники «ненадежного рассказчика», взятой из хрестоматийной вещи Генри Джеймса «Поворот винта», появившейся в 1898 году, когда Конрад только только подбирался к писательству. В «Сердце тьмы», помимо прочего, находим и слова Конрада: «...мы поняли, что до начала отлива нам предстоит прослушать одну из неубедительных историй Марлоу».
У Бертрана Рассела в вышедшей в 1956 году книге «Портреты по памяти» читаем: «Первой моей реакцией было удивление... В образе жизни Конрада ничто ни в малейшей степени не напоминало о море. Он был польским шляхтичем с головы до ног. Его любовь к морю и Англии была романтической — но с соблюдением дистанции, необходимой для того, чтобы ничем не осквернить это чувство».
Дмитрий Урнов в «Вахте капитана Конрада» приводит интересный пример. Сын Конрада Борис рассказывал, как в детстве он не находил объяснения тому, что с интервалом в четыре часа отец его предавался недолгому периоду забытья, сна, который освежал его, давая возможность двигаться дальше. Профессиональный навык, выработанный и усвоенный капитаном Конрадом, настолько врос в него со времен морских приключений, что, даже расставшись с морем, он продолжал нести вахту.
Умер Конрад в 1924 году, перевернув страницу мировой литературы и закрыв этим целую эпоху. Недаром у друга и коллеги Конрада Джона Голсуорси есть произведение «Конец главы», последняя часть которого называется «На другой берег» — это конец не только викторианской Англии, но и целого мира. Эллиот в этом же году напишет поэму «Полые люди» с отсылками к Конраду — от эпиграфа, констатирующего смерть «мистера Куртца», до кусков, которые в стихотворной форме повторяют слова Марлоу о разнице между сухопутными людьми и моряками и бродягами.
И хотя героев Конрада окружает море, сам он писал о том, что океан человеческих чувств волновал его гораздо больше морских просторов. В рассказе «Караин: воспоминание» Конрад пишет: «С тобой хочу я отправиться. В твою страну, к твоим людям. К твоим людям, живущим в неверии; для кого день — это день, а ночь — это ночь, ничего больше, потому что вы разумеете все видимое и презираете остальное! В твой край, лишенный веры, где мертвые не говорят, где каждому даны мудрость, ОДИНОЧЕСТВО и — покой!»
Ему не было нужды придумывать ужасы. С теми, кто пережил ужасы плота «Медуза», случившимися за тридцать лет до его рождения, он воочию столкнулся за 15 лет хождений по морям. Хоть мир моря и вечен, могут меняться названия кораблей и океанов, истории же будут, пусть и с небольшими вариациями, повторяться. Конрад видел обрубки рук чернокожих в Бельгийском Конго и людей, которые или собирались поужинать друг другом, или уже это сделали. И не только черных каннибалов Африки, но и белых. Одного такого Робинсона он вспомнит в «Лорде Джиме». Судно спасло джентльмена, охотника за котиками. Его обнаружили стоящим в морской воде в чем мать родила и читающим псалом, в то время как с неба падал снег. Команде корабля было известно, что спаслись семеро, но, куда они делись, так и не удалось выяснить. Конрад пишет, что через три недели спасенный «поправился» и стал возвращаться, насколько мог, в человеческое состояние.
Конрад за канвой романов и повестей о морских приключениях, покажет экзистенциальный ужас человека, предвосхитив таких авторов, как Кафка, Сартр и Камю, встав у истоков литературы «потока сознания» и модернизма.
Америка, открыв широкой публике Конрада (и опять парадокс — его самым слабым романом «Шанс»), была в восторге от этого моряка и капитана, «человека дела», попробовавшего все то, о чем он писал, на собственной шкуре. Он оказал огромное влияние на англоязычную литературу. Хемингуэй, оттолкнувшись от Бирса и Конрада, сделает одним из мотивов своего творчества тему «Победитель не получает ничего», но идет в своем стоицизме дальше Конрада, развив его максиму «Умри, но сделай» до еще более радикальной внутренней установки «Не умру, пока не сделаю». И именно отсюда у Хемингуэя его матадоры, боксеры и жокеи.
С Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом еще более интересная штука. В одном из писем он жалуется на то, что проза Конрада захватывает и порабощает его настолько, что он перестает контролировать создание им текста и вся работа постепенно перерастает в какое-то медитативное действо, совершенно ему неподконтрольное. Фицджеральду этого покажется мало, и он передаст своеобразный привет Конраду, надев на рукава накрахмаленной белоснежной сорочки одного из своих героев запонки из... человеческих зубов.
Конрад покажет в «Сердце тьмы» головы на кольях как украшение (правда, это были «головы мятежников») и бросит взгляд на ожерелье из зубов на шее негра, предлагающего Марлоу поймать обстреливающих корабль «дикарей» и отдать их ему и его людям:
«— Вам? — переспросил я. — А что вы будете с ними делать?
— Съедим их! — коротко ответил он...»
Юнг после своего путешествия по Африке, совершенного в 20-е годы ХХ века, (уже после смерти Конрада), писал о том, что падение — вымывание из себя культуры и цивилизации «белого человека» — происходит стремительно. Стоит вам лишь один раз не побриться. Ты становишься «черным» практически моментально, вся твоя цивилизация слезает, как облезлая кожа, да и слой этой кожи оказывается удивительно тонким. И именно одной из тем в «Сердце тьмы» Конрада станет тема «Африки под твоей кожей», пользуясь терминологией того же Юнга. А призыв Куртца «Убивайте всех скотов!», как и измерение черепа Марлоу перед тем как его отправят в турне по реке Конго, вызовет в мозгу совершенно определенные ассоциации.
Много говорилось и говориться о нелюбви Конрада ко всему русскому. Достаточно вспомнить его отзывы о Достоевском — «припадочный, одержимый ужасами» «малахольный гигант». Лишь Тургенев у Конрада удостоился теплых слов, как «человек, от рождения одаренный всевозможными талантами», но того Конрад почти не признавал русским. Однако у монеты две стороны. И для того чтобы разобраться, присмотримся поближе к тем, кто окружал Конрада на его новой родине — Англии.
Литературную карьеру Конрад начал благодаря такому человеку, как Эдвард Гарнетт, давшему зеленый свет первому роману моряка. Редактор и писатель стали друзьями на долгие годы. А дальше начинается очень интересная штука. Жена Гарнетта Констанс, профессионально и много переводившая на английский Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Чехова и Достоевского, вместе со своим мужем общается с русскими эмигрантами Волховским и Степняком — революционерами, учредившими на берегах туманного Альбиона «Общество друзей русской свободы». Задачей этих «людей действия» было установление связей между русским революционно-анархистским подпольем и либеральным Западом. Сами личности этих революционеров заслуживают уважения. Так, Волховский, убежавший из сибирской ссылки через Америку (прямо как Бакунин), давал Констанс уроки «великого и могучего» русского языка. Второй из них — Степняк, редактор переводов Констанс, в свое время зарезал в Петербурге начальника Третьего отделения генерала Мезенцева, ни больше ни меньше.
И потому, когда в романе «Тайный агент» (1907) Конрад пишет: «— Вы, революционеры... — рабы общества, которое вас боится, такие же рабы, как и полиция, которая его охраняет. Общество управляет вашими мыслями, вашими действиями, и, таким образом, все ваши поступки не могут привести вас ни к чему решительному...», он, игнорируя очередной парадокс, ставит диагноз всему тому, что через десять лет перевернет Российскую империю, признавая как за царским самодержавием, так и за новой властью большевиков лишь варварство. Спустя несколько страниц читаем: «Когда он осознал свою ошибку, у него открылись глаза на истинную сущность мира с его искусственной, испорченной, богохульной моралью. Все революции, даже самые справедливые, подготавливаются личными побуждениями, облеченными в ФОРМУ ВЕРОВАНИЙ. Разрушение общественной веры в законность было несовершенной формой его прямолинейного фанатизма, но он был твердо убежден, что основы существующего социального строя могут быть поколеблены только путем какого-либо массового или единоличного насилия. Он считал себя призванным к этой борьбе, безжалостно осуществлял ее и достиг призрака власти и личной значимости. Сознание личной власти умеряло чувства мести и горечи, жившие в его душе». Самое интересное, что подобные взгляды исповедует некий «профессор» («происхождение этого человека было темное, его называли „профессор”. Право на это почетное звание заключалось в том, что когда-то он состоял помощником лаборанта в каком-то техникуме»). Не правда ли, есть в этом человеке что-то от «мистера Куртца».
В 1911 году Конрад напишет «Глазами Запада», где будут переплетены, как змеи в банке, «Преступление и наказание» и «Бесы», но это будет Достоевский, вывернутый наизнанку, где вместо богоискательства Конрад преподнесет подробный психологический анализ, а вместо светлой надежды — взгляд стоика на то, что впереди.
И тут мы становимся свидетелями еще одного парадокса Конрада. Если ругаемый Конрадом Достоевский имея в душе веру позволит себе заглядывать в бездны, открывающиеся ему в человеке, то Конрад увидит в самом себе такие дантовские круги, что, закончив роман, он свалился с тяжелейшим нервным срывом: находясь в бреду, он говорил по-польски со своими героями и отпевал то ли их, то ли себя. Он выкарабкался, но к русской теме в своем писательстве уже никогда не возвращался.
(И «Тайного агента», и «Глазами Запада» у нас перевели почти сразу, в 1908 и 1912 годах. И они даже были популярны. Критик Марк Фомич Амусин предпринял очень интересную, на мой взгляд, попытку развенчания декларируемой Конрадом нелюбви ко всему русскому (как очередного его парадокса) и опубликовал две небольшие, но очень интересные работы. В одной из них, «Русская страда Джозефа Конрада», он подробно, хотя и спорно, посмотрел на отношение Конрада и России. А в статье «„Выстрел” и „Дуэль”» он же показал связь между Пушкиным и Конрадом).
Две книги Конрада заслуживают отдельного упоминания. И вот по какой причине. Роман «Лорд Джим» таскали в своих вещмешках польские мальчики, воевавшие во Второй мировой войне, и участники Варшавского восстания, а повесть «Теневая черта», рассказывающая о поре взросления молодого человека, была рекомендована к прочтению в это же время, но в вооруженных силах Америки — как произведение поднимающее боевой дух.
Говард Филлипс Лавкрафт в знаменитом эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» среди прочего вспомнит и Конрада, отдав должное его мастерству в изображении того, что стало для Конрада одной из главных тем — одиночества. Борясь с этим одиночеством, мы порой готовы отправиться на поиски Куртца — «лучшего агента» (и нам все равно, где это будет, в джунглях Юго-Восточной Азии или в Конго), чтобы найти этого европейского неудачника — белого бога черных дикарей. Этого «великого человека».
А между тем Куртцу Конрад нанес сокрушительный удар самим его именем, которое переводится следующим образом: — короткий, — мелкие шаги, — низкая трава, — укоротить что-либо, — носить короткие волосы, — не допрыгнуть, — промахнуться, — разбить вдребезги, — перебить что-либо. И здесь возникает вопрос: а что может сделать человек, не способный допрыгнуть, разбивающий вдребезги, человек укороченный? Конрад дает ему даже не «короткие волосы», он делает его вообще лысым, отказывая ему в длинном уме и усомнившись, а способен ли этот очаровавший своей болтовней окружающих человек к каким-либо серьезным действиям и поступкам, кроме как к созданию империи своего имени, цементом и кирпичами которой является варварская жестокость ее создателя. Не забыв упомянуть об английской и французской крови его родителей и написав, что «вся Европа участвовала в его создании».
И потому вопрос о том, что каждый человек, какого бы лестного мнения о себе самом он ни был, должен всегда быть настороже, помнить и бояться Африки внутри самого себя. И о недопустимости furor africanus как «метода», о котором мы читаем в «Сердце тьмы».
В «Сердце тьмы», поднимаясь по черной реке вглубь черного континента на убогом пароходике, Марлоу будет как израненного человека перевязывать это дряхлое и залатаное корыто, свою опору и веру в ЦИВИЛИЗАЦИЮ, которой грозит гибель по мере его продвижения в глубь континента. Так же, как несчастная «Патна» будет напоминать Ноев ковчег. Конрад сравнит пароходик, на котором Марлоу петляет по реке, с жуком, вопреки всему ползущим дальше. Как бы говоря, что борьба варварства и цивилизации — это борьба человека с самим собой, идущая испокон веков и будущая продолжаться вечно.
«Лорд Джим» вышел в 1900 году, но не давал покоя Конраду еще очень долго. В предисловии к роману, которое вышло в июне 1917 года, Конрад пишет: «Солнечным утром, в повседневной обстановке одного из рейсов на Восток видел я, как он прошел мимо — умоляющий, выразительный, в тени облака, безмолвный. Таким он и должен быть. И мне подобало со всем сочувствием, на какое я был способен, найти нужные слова, чтобы о нем рассказать. ОН БЫЛ ОДНИМ ИЗ НАС».