1. В возрасте 48 лет умер кенийский писатель Биньяванга Вайнайна — по признанию его коллег, один из самых заметных литературных голосов Африки. Вайнайна писал мемуарную прозу; в 2014 году, когда по Африке прокатилась волна законов против геев, он написал эссе, в котором совершил каминг-аут и признался в ВИЧ-положительном статусе. В другом эссе — «Как писать об Африке» — Вайнайна собрал все литературные стереотипы о континенте:
«В названии всегда должны быть слова „Африка“, „Тьма” или „Сафари”. <…> Ни на обложке, ни в самой книге не помещайте фотографий африканца, у которого все в жизни неплохо, если только этот африканец не получил Нобелевскую премию. Ваш выбор — автомат Калашникова, выступающие ребра, обнаженные груди. Если уж вам нужен африканец, пусть он будет одет по-масайски, по-зулусски или по-догонски. Пишите так, будто Африка — это одна страна. Там жарко, пыльно, есть широкие поля, много животных и высоких худых голодающих людей. Или нет, там жарко, влажно, а низенькие люди едят обезьян. Не заморачивайтесь с точными описаниями. <…> О чем писать нельзя: об обычной жизни, о любви между африканцами (если только она не оканчивается трагической гибелью), об африканских писателях и интеллектуалах, о детях школьного возраста, которые не страдают от фрамбезии и эболы и не подверглись женскому обрезанию. <…> Не забывайте всячески показывать, что без вас и вашей замечательной книги Африка обречена».
В The Guardian и на Lithub Вайнайну вспоминают коллеги. «Он мог бы стать образцовой моделью для либеральных, образованных африканцев… но не хотел быть никем, кроме писателя, редактора. Но при этом он оказал огромное влияние: своим журналом Kwani?, своим неприятием к принижению Африки и африканцев, своим решением рассказать о себе правду в гомофобном обществе, тем, что отстаивал феминистские принципы и идею „африканца, стоящего во весь рост”» (Сигрид Раусинг). «Кем на самом деле был Биньяванга Вайнайна? Он был, попросту говоря, литературной природной силой: он навсегда останется частью нашей жизни» (Нгуги Ва Тхионго). «Он верил в лучшую Африку, в Африку, вставшую во весь рост, в Африку, где нам рассказывают и пересказывают наши собственные истории (на деньги от премии Кейна он основал журнал Kwani?, чтобы исполнить эту свою мечту, создать для нее пространство — и у него получилось!)» (Чика Унигве).
Еще одна публикация о Вайнайне на Lithub — текст, написанный его другом Билли Кахорой: «Когда выходили его собственные вещи, даже его близкие друзья могли об этом не узнать. Но когда я мельком видел, как он относится к своей работе, то понимал, насколько несерьезно отношусь к ней я. Он был к себе изматывающе требователен — гораздо больше, чем к тем, кого он публиковал. Впрочем, к писателям, с которыми он дружил близко, он относился так же жестко, как к себе. Он прекращал отношения даже с самыми талантливыми, если они чересчур ленились. <…> Никто лучше него не понимал, что происходит с африканской литературой и культурой. Он предвидел бум афрофутуризма задолго до того, как он случился».
Наконец, здесь же можно прочесть отрывок из воспоминаний писателя — о детстве в Кении.
2. Юрий Дудь*Признан властями РФ иноагентом. пригласил к себе в передачу Алексея Иванова. Из интервью можно, в частности, узнать, как писатель дважды потерял рукопись романа «Географ глобус пропил» (один раз исписанную тетрадь, оставленную на работе, выбросила уборщица, второй раз рукопись украли вместе с сумкой), как он работал сторожем на бисквитной фабрике, существует ли Виктор Пелевин и видел ли его Иванов (тот дает классический пелевинский ответ: «Ну, по телевизору видел»), будет ли когда-нибудь в России не так тоскливо (вопрос, возникший у Дудя после прочтения «Общаги-на-крови»).
3. К 79-летию Иосифа Бродского в «Российской газете» вышло интервью Валентины Полухиной с его дочерью Анной-Марией. Интервью начинается, увы, с хронологической ошибки: «Ваш отец умер, когда вам было всего полтора года…» — чуть ниже Анна-Мария Бродская рассказывает: «Когда мне было совсем немного, может быть, года три, отец сочинил и нарисовал для меня небольшое стихотворение о толстом коте». Главное в этой публикации — собственные стихи Анны-Марии Бродской, переведенные Андреем Олеаром не без стилизации под отца поэтессы:
Там, где рука
достает небесного потолка,
а ветер давит на грудь с силой парового катка,
глаз находит нагие формы. Твердые розовые подошвы
с поджатыми пальчиками резко контрастируют
с нежною кожею живота и рук,
обнимающих дивные бедра
подобно белым полоскам
сахарной ваты, опоясывающим грейпрфрут.
4. «Сибирь.Реалии» рассказывают о судьбе Андрея Пантюхова — лагерного врача, который спас Варлама Шаламова. В омском Центре изучения Гражданской войны 15 мая открылась экспозиция, посвященная Пантюхову, организовали ее исследовательница Юлия Кантор и сын врача Евгений.
«По семейной легенде, кто-то из пациентов сделал ему чистый паспорт, без отметки о судимости, и в 50-м родители уехали в Павлодар, — рассказывает Евгений Пантюхов. — Работали на скорой помощи. Конечно, о прошлом отца знали, но он был первым в списке врачей, которых вызывали в экстренных случаях к деятелям партийной верхушки. Он был гуманист, лечить считал долгом всех: и жертв, и палачей».
В текстах Шаламова спасший его доктор упоминается несколько раз; к сожалению, большая часть их переписки была уничтожена — «по его [Пантюхова] предсмертной просьбе в 1983-м».
5. На «Постнауке» — две лекции филолога Ирины Ершовой о Сервантесе и «Дон Кихоте». Два сервантесовских ликбеза, если точнее. В первом — история публикации романа, разговор о новаторстве «Дон Кихота» и несколько объяснений его моментальной популярности:
«Самое простое объяснение заключается в том, что до „Дон Кихота” в испанской и в европейской литературе в целом почти не существует „живых” героев. Неказистый и тем запоминающийся герой был далек от любых литературных образцов, типажей и схем. Образ Дон Кихота построен на тотальном пародировании, на расшатывании всех возможных литературных клише. Может быть, поэтому роман оказался таким многослойным».
Во втором — биография Сервантеса, в том числе его собственные, всамделишные рыцарские подвиги, и история замысла «Дон Кихота»: «Первый роман возникает как пародия. Даже не как роман, а как новелла, которая должна была пародировать очень популярные, хотя уже устаревшие, рыцарские романы вроде „Амадиса Гальского”, „Пальмерина Оливского” или „Эспландиана”. Постепенно эта смешная новелла вырастает в двухтомную эпопею, которая определит пути развития европейского романа вплоть до наших дней».
6. На Culture.pl — большой материал Игоря Белова о литературе Верхней Силезии — региона Польши, куда входят города Катовице, Миколув, Гливице, Бытом и многие другие. Почти в каждом из этих городов есть свой литературный «гений места»: среди них и выдающиеся, всемирно знаменитые польские поэты Тадеуш Ружевич и Адам Загаевский, и авторы более молодые — такие как Щепан Твардох, отстаивающий идентичность особой силезской нации, и прекрасная поэтесса Марта Подгурник.
7. Несколько периферийных публикаций по поводу окончания «Игры престолов». Во-первых, о финале весьма расплывчато высказался Джордж Мартин: «Чем все это закончится? <…> Тот же финал, что и в шоу? Разные? Ну что же... Да. И нет. И да».
Во-вторых, на Lithub — несколько предложений, чем заполнить «дыру в форме дракона», которая должна была образоваться в сердце каждого престоломана. Предлагается читать, например, Н. К. Джемисин (у нее «тоже есть сложные политические игры и социальные неурядицы из-за престолонаследия») и Мерседес Лэки («Если вам действительно хочется окунуться в огромную фэнтези-вселенную, возьмите серию романов „Герольды Вальдемара”: больше сорока книг, действие которых происходит в мире, по крайней мере столь же сложном, как Вестерос, и охватывает 3000 лет его истории»).
Наконец, на Electric Literature советуют восемь книг с неожиданными поворотами — вроде казни Неда Старка или безумия Дейенерис Таргариен. В списке — «Девочки в огне» Робина Вассермана и просто «Девочки» Эммы Клайн, а также Маргарет Этвуд, Джиллиан Флинн и Донна Тартт.
8. Замечательная публикация в журнале «Народ книги в мире книг»: Валерий Дымшиц вспоминает об умершем 50 лет назад поэте Ицике Мангере, который писал на идише. Дымшиц коротко пересказывает биографию поэта (уроженца Черновцов, который жил в Варшаве и Париже, накануне немецкой оккупации сумел бежать в Лондон, потом переехал в США, а закончил жизнь в Израиле) и комментирует избранные переводы его прозы и стихов, напечатанные здесь же:
Пава златая летящая
Издалека видна.
Тем и дивней тоска твоя,
Чем нездешней она.
Утомленней томление,
Если к порогу приник.
Павшему на колени
Зримей: Господь велик.
Переводчики, кроме самого Дымшица, — Игорь Булатовский и Рут Левин. В этом же номере журнала можно найти рецензию Леокадии Френкель на графический роман Уилла Айснера «Контракт с Богом» и короткие заметки Валерия Шубинского о недавних публикациях в толстых журналах.
9. В шорт-лист крупной британской поэтической премии Forward попала книга Дэвида Кейна — поэтический коллаж, составленный из воспоминаний выживших в трагедии на футбольном стадионе «Хиллсборо» 15 апреля 1989 года. Тогда во время полуфинального матча Кубка Англии произошла давка, погибло 96 болельшиков «Ливерпуля», полиция и пресса обвиняла в этом самих фанатов. Среди текстов книги Кейна — такие: «Я помню, как держала его и думала: нет, он ведь малыш, / Такого не может быть. Я держал в руках его голову и спину, / и тут он открыл глаза и сказал: „Мама”», или: «Мне все это напоминало телепередачи про природу. / Раскаленная лава. / Раскаленная лава, текущая по склону вулкана, / как волна, / вниз, к трибуне. / Волна за волной / надвигается на тебя сзади, / и никуда от нее / не деться». По мнению члена жюри Эндрю Макмиллана, весь нынешний шорт-лист — поэзия, связанная с политикой; в числе номинированных книг — «Глухая республика» Ильи Каминского, частично написанная на жестовом языке. Дэвид Кейн говорит, что его номинация наполнила его чувством ответственности: «Я смог взять голоса обычных людей, переживших ужас трагедии на „Хиллсборо”, и дать им новый, более громкий голос. Это гораздо важнее, чем мой собственный успех».
10. «Международный Букер» впервые достался писательнице из Омана — Джохе Аль-Хартхи за роман «Небесные тела». Роман повествует о судьбе трех сестер из оманской деревни Аль-Авафи. В публичном интервью после победы Аль-Хартхи рассказала, что не в состоянии представить себе, что пишет на каком-то другом языке, кроме арабского: «Любить свой язык — прекрасно для автора, но в то же время с другими языками у меня возникают сложности, потому по-арабски мы всегда хотим изъясняться с совершенной точностью». Писательница Элиф Шафак, которая проводила интервью, сказала Аль-Хартхи, что ее семья — это семья сильных женщин: ведь родная тетка писательницы только что покорила Эверест (видимо, постояв в очереди).
11. Тем временем в Объединенных Арабских Эмиратах учреждена новая крупная премия за переводы арабской литературы. Призовой фонд — 1,3 млн дирхамов (около 350 тысяч долларов); 70 процентов этой суммы получит зарубежное издательство, которое купило права на текст победившей книги, а 30 процентов — издатели оригинала. Сроки подачи заявки и критерии отбора опубликованы на сайте Publishing Perspectives.
12. The New York Times выкатила громадный список летнего чтения — причем традиционная «просто проза» в нем отсутствует. Зато есть триллеры (например, новый роман автора «Молчания ягнят» Томаса Харриса, с которым та же газета сделала первое за много лет интервью), травелоги («Лотарингия», «Оттоманская одиссея», а также книга Нины Хрущевой и Джеффри Тейлора «По следам Путина» с подзаголовком «Как мы искали душу империи в одиннадцати часовых поясах России»), спорт, детективы, книги о музыке (в том числе исследование о том, как на рокеров повлиял Уильям Берроуз), хоррор, исторические романы, кулинария и книги о природе — от пособий по садоводству до известной «Тайной жизни деревьев» Петера Вольлебена.
13. Издательства Modern Library и Penguin одновременно запустили серии, посвященные замалчиваемым авторам (то есть не белым и не мужчинам). Оба предприятия призваны расширить канон: уже дизайн книг показывает, что ранее малоизвестные тексты — это тоже классика. В Vox Костанс Грейди пишет, что если для современных авторов проблема репрезентации понемногу разрешается, то с произведениями прошлого дело обстоит сложнее. Во многом канон до сих пор определяется влиятельными антологиями, например оксфордскими. Женщины и people of color представлены в них до сих пор скудно.
В издательском портфеле есть как произведения, более-менее известные филологам и читателям, так и вещи почти не замеченные при жизни их авторов. К первым относится, например, роман Карлоса Булосана «Америка в сердце» — о жизни филиппинского иммигранта в 1930-е — и, конечно, романы Кейт Шопен и Шарлотты Бронте. Ко вторым — роман корейско-американского прозаика Янгхилла Гана «Восток идет на Запад». Предисловие к нему написал прозаик, поэт и журналист Александер Чи — отрывок можно прочитать в Buzzfeed.
Этот роман — «первая попытка запечатлеть опыт корейского американца в США». «Мне было больно впервые читать Гана, потому что наш опыт очень сильно совпадал, — пишет Чи. — Как и он, я чувствовал себя единственным в своем роде, понимал, что мне придется стать тем писателем, которого я хочу прочитать. Как и я, Ган видел, что его тексты и его биография часто неразделимы». Ган принимал участие в движении за корейскую независимость в конце 1910-х и пережил жестокие лишения в японской тюрьме. Освободившись, он стал помогать известному миссионеру Хорасу Андервуду переводить на корейский христианскую прозу Джона Баньяна — и в дальнейшем связал с переводом карьеру. Он мечтал о Нью-Йорке, пытался бежать в Америку через Россию, но был пойман; в конце концов ему удалось уехать в США в качестве слуги миссионера.
«Некоторые критиковали Гана за то, что он становится в позу, принимает роль человека, который сейчас все объяснит западному читателю про Корею. Но он сам убедился, что американцы далеко не всегда знают даже, что Корея существует. В его [первом] романе белые американцы принимают главного героя за китайца».
По словам Чи, Ган (ставший первым азиатом, который получил стипендию Гуггенхайма — благодаря ей он и смог написать «Восток идет на Запад») хотел, чтобы его книга стала «призывом к действию, обращением к стране, которая должна соответствовать провозглашенной ею мечте».
14. Калифорнийский филолог Тимоти Хэмптон выпустил книгу «Поэтика Боба Дилана». В Los Angeles Review of Books ее рецензирует Роб Уилсон. По его словам, в книге главенствует компаративистский подход — конек Хэмптона: он пишет о Дилане на фоне поэтических традиций со всего мира, сравнивает его песни с произведениями разных музыкальных жанров, появившихся после войны. В результате «в песне „Tangled Up in Blue”, как ни удивительно, обнаруживается строфика и интонация фразы, восходящие к Петрарке, а в „She Belongs to Me” любовник упражняется в визионерстве в духе Рембо».
«Дилана — героя культуры и политики, поп-икону, — как правило, читали в социальном контексте, его тексты накладывали на американскую историю, читали репликами в споре с консерваторами, — пишет Уилсон. — Что уж говорить о меняющихся вкусах его аудитории: на протяжении шести десятилетий Дилан проходил путь от триумфа до забвения и затем до неизбежного возвращения — как какой-то вечный Лазарь. Возможно, именно поэтому нам так нужно пристальное чтение его текстов, хоть это и очень сложная задача. Подробнейшая работа Тимоти Хэмптона… скорее всего, окажется незаменимой. <…> Хэмптон сделал из Дилана не просто американского поэта, но поэта для всего мира: некоторым его песням суждено пережить эпохи, изменения моды, обвинения и премии. Хэмптон — хотя бы в какой-то мере — возвращает произведениям Дилана, как советовал Делёз, ту радость, ту одухотворенность, ту политичность, с которыми они создавались».