© Горький Медиа, 2025
Gorky Media
24 октября 2019

Как писать о катастрофах

Расшифровка дискуссии «Как писать о том, о чем говорить нелегко. Книги и катастрофы»

В конце лета — начале осени состоялся Иркутский международный книжный фестиваль, организованный фондом «Вольное Дело». В рамках фестиваля состоялся круглый стол «Как писать о том, о чем говорить нелегко. Книги и катастрофы», в котором приняли участие писательница, журналист Марина Ахмедова; создатель проекта «Батенька, да вы трансформер» Егор Мостовщиков; писатель, журналист Оуэн Мэтьюз и журналист Владимир Скращук. Мы публикуем сокращенную версию расшифровки этой дискуссии.

Ведущая: Марина, последний ваш репортаж, который я прочитала, посвящен тому, как местные священники помогают пострадавшим от паводка в Тулуне. Он вышел в июле, а как вы сейчас к этому тексту относитесь? У меня нет к нему претензий, но, как вы сами думаете, можно ли было написать его этичнее?

Марина Ахмедова: У меня тоже нет к нему претензий. Я репортер и описываю то, что вижу. Я до сих пор вовлечена в эту историю, потому что очень переживаю за людей, которых встретила. Мы ездили со священниками по затопленному городу, заходили в основном в дома, где жили более-менее обеспеченные люди, но мне хотелось поговорить с самыми бедными, и я попросила остановиться возле одного деревянного дома — он оказался совершенно нежилым. Его затопило, но вода схлынула — в общем, полная разруха, как на войне. Я вышла, и из-за угла выбежали собаки, начали облизывать мне руки, они хотели есть, а у меня с собой ничего не было. Если бы сейчас это можно было исправить, то я поехала бы по таким местам с едой для животных и людей. К нам подошли четверо мужчин, они рассказали, что живут в лесу. Вид у них был такой измученный, что я чуть не расплакалась, глядя на них. Вернувшись в Москву, я пыталась им помочь. Им чуть-чуть помогли, потом я попросила батюшек отвезти им собранные деньги. Но, честно говоря, у меня до сих пор болит за них сердце, потому что я не знаю, что сейчас там происходит. И таких людей там было очень много.

Менять в тексте я бы ничего не стала. Единственное, что бы я сделала, — это, наверное, больше времени провела с этими людьми, но у меня было очень большое ограничение, потому что нужно было сдать материал в номер. Если бы я его не сдала вовремя, то мы бы не собрали деньги для этих людей, а им срочно требовалась помощь. Поэтому я работала в течение полутора суток без сна, расшифровывала записи. Я никогда так быстро не писала репортажи.

Ведущая: Я заговорила про этот репортаж потому, что мне он показался с точки зрения подачи довольно этичным. Марина показывает, в какой нищете жили люди до наводнения и в каком бедственном положении они оказались сейчас. При этом нельзя сказать, что она специально выдавливает слезу или представляет этих людей с какой-то неприятной стороны. Это текст, вызывающий сочувствие, — большое спасибо ей за него.

Марина Ахмедова: Простите, а что может быть в нищете неприятного? Там главная беда — нищета, именно она усугубила проблему наводнения: если бы они не были нищими, то, может быть, легче это перенесли. Беда в том, что картошка-то не вырастет, — что они будут есть зимой? Почему писать о бедных неэтично? Неэтично со стороны власти допускать, чтобы люди жили в таких условиях, а со стороны журналиста неэтично видеть эту беду и не писать о ней.

Ведущая: Абсолютно согласна, но бывает, что освещение в СМИ каких-то чрезвычайных ситуаций — терактов, войн и так далее — довольно болезненно воспринимается людьми, которых это непосредственно коснулось. Например, происходит взрыв в метро. И первая фотография с места событий: раскуроченный вагон и люди, пострадавшие от взрыва. Эта фотография облетает все медиа. С одной стороны, цель журналиста — информировать и, в общем, это непрофессионально — не показывать, что происходит. С другой стороны, цель террористов — запугать, и эта фотография, безусловно, вызывает страх. Как, по-вашему, нужно рассказывать о страшном и где здесь золотая середина?

Оуэн Мэтьюз: Вопрос прекрасно поставлен, потому что, действительно, когда террористы занимаются террором, «распространителем» их террора являются СМИ, но из этого не следует, что мы должны переставать это освещать. Например, в американских СМИ стали гораздо более щепетильно относиться к фотографиям трупов на войне: фото погибших от рук террористов — это ужасно, это распространяет террор. С другой стороны, мы, журналисты, с ужасом и восторгом смотрим на работы Роберта Капы, Евгения Халдея и других легендарных фотокорреспондентов Второй мировой войны. Их снимки убитых солдат регулярно печатали в 1940-е годы, даже на обложках международных журналов, таких как Life. В 2000-е годы появляется уже какая-то цензура, западные СМИ стараются смягчать ситуацию и не показывать обществу последствия войны: на фотографиях из Афганистана, Ирака и так далее вы не увидите убитых солдат. У меня нет прямого ответа на ваш вопрос, но я считаю, что террористы не станут меньше заниматься террором, если мы прекратим освещать эти страшные события. Как известно, ложь и лицемерие умирают при свете.

Владимир Скращук: С моей точки зрения, журналисты не имеют права и не должны писать о катастрофах, техногенных авариях и прочих вещах, если они не разбираются в физической географии, если они не знают реального положения дел. Мы видели только что конкретный пример: вырубка лесов — якобы это причина того, что у нас случилось в Тулуне и других районах Иркутской области. Это полная чушь, потому что как раз Тулунский район отличается тем, что лесов, которые можно вырубать, там очень мало, потому что они находятся в горах.

Марина Ахмедова: Вы как-то агрессивно настроены.

Владимир Скращук: Да, я агрессивно настроен, потому что с такими, как вы, я в фейсбуке воевал месяц с лишним. Я могу перечислить несколько редакторов крупных федеральных изданий, которые вели себя как дебилы: тиражировали такую чушь, за которую стыдно должно быть. Люди не разбираются в гидрологии, люди не разбираются в географии, не разбираются в экономике. Тулунский район — это район, в котором было вырублено 50 % леса, а сейчас он восстанавливается, площадь лесов увеличивается, поэтому вырубка не может быть причиной наводнения. А люди там действительно ведут себя неадекватно, потому что если каждые три года происходит паводок и раз в десять лет наводнение, то надо быть идиотом, чтобы жить в зоне затопления. Вот как раз поэтому я считаю, что о катастрофах лучше не писать журналистам, которые чего-то не знают, не понимают и так далее. Могу привести пример Саяно-Шушенской ГЭС, могу привести случай с самолетом Airbus А320, который разбился в Иркутске 10 лет назад, и об этом никто не вспомнил в этом году. То есть либо писать с этой большой дистанции, либо писать тому, кто в этой системе работал и знает ее изнутри, который что-то понимает.

Оуэн Мэтьюз: Владимир, вы журналист?

Владимир Скращук: Да.

Оуэн Мэтьюз: Если вы хотели настроить людей против вас, то вы это умело сделали. Вы называете себя журналистом, но, мне кажется, вы не поняли суть журналистики. Журналисты ни о чем не должны знать, мы цитируем, ищем достоверные источники. Давайте пройдемся по азбуке нашей профессии, которую, возможно, вы не проходили. Во-первых, наша задача — не знать и рассказывать, а просто освещать. Мы рассказываем то, что мы видели, мы ищем людей, которые нам рассказывают какие-то факты.

Марина Ахмедова: Все-таки мне кажется важным вопрос, кто виноват в том, что случилось в Тулуне. Виноваты ли люди в том, что пострадали, потому что селятся там, где случаются наводнения? А если у них нет денег для того, чтобы перебраться? Мне кажется, добрее нужно быть. Может быть, они глупы, а мы все прямо такие умные. Может, у него нет денег на то, чтобы ребенка в школу собрать, может быть, он оставляет свою семью и уезжает вахтовым методом на два-три месяца. Какой смысл обвинять этих людей, живущих в ветхих домишках, в том, что они сами виноваты, что они живут в этой зоне? Надо им помочь. Как-то так сложились обстоятельства, что они там живут, значит, их надо оттуда переселить. Я, честно говоря, не понимаю такой озлобленности в адрес людей, которые попадают в тяжелые ситуации.

Владимир Скращук: А теперь я расскажу одну историю. Редактор газеты «Аргументы недели» Андрей Угланов в своем видеоблоге назвал причиной наводнения сброс воды на Иркутской ГЭС. То есть, по его мнению, на Иркутской ГЭС слили воду, она пришла в Братск, заполнила Братское водохранилище и затопила Тулун. Иркутяне, которые здесь находятся, понимают, что с географической точки зрения это невозможно, потому что Братское море находится ниже, чем Тулун, на 50 с лишним метров. А он редактор федерального издания. Для того, чтобы подкрепить свое убогое мнение — мы же журналисты, нам же нужен эксперт, — он притащил к себе в студию какого-то доктора биологических наук, который ничего не смыслит ни в географии Иркутской области, ни в гидрологии Ангары и Байкала. И вот эта парочка выдает информацию, которая потом тиражируется — 300 тысяч просмотров. 300 тысяч людей теперь думают, что в Иркутской области была не природная катастрофа, а техногенная авария, искусственно созданная. Он хайпанул, заработал денег, гонорар получил...

Ведущая: Владимир, мне кажется, вы немного выходите за рамки...

Владимир Скращук: Катастрофа — это вообще выход за рамки. Почему Иркутскую область можно смешивать с чем угодно? Журналисты «Комсомольской правды» приезжают из Москвы и, не разобравшись, в какую сторону идет течение Ангары, пишут, что отходы из Ангарска сливаются в Байкал. Это можно? Они ссылаются на чьи-то мнения, они нашли каких-то экспертов, они нашли местных жителей, которые подтверждают эту ахинею. Это допустимо, за это никого не судят и не наказывают. Но скажите мне, здесь присутствующие, можно так или нельзя? С этим нужно спорить или нет?

Ведущая: Еще одна большая катастрофа, как мне кажется, и я про это довольно много пишу, — это наркотики, наркомания, и в эту катастрофу очень много россиян вовлечено. У проекта «Батенька, да вы трансформер» не так давно вышел большой цикл материалов, посвященный героину. Одна из героинь материала после его выхода была арестована. Кажется, сейчас она находится под домашним арестом. С моей точки зрения, когда мы пишем о людях, употребляющих наркотики, о наркозависимости, довольно важно тем, о ком мы пишем, давать возможность оставаться в безопасности, чтобы, в связи с их какими-то привычками и поведением, им не стало еще хуже. Хочется спросить у Егора: можно ли было как-то иначе эту историю провернуть и как спустя несколько месяцев вы ее оцениваете?

Егор Мостовщиков: Боюсь, я не до конца понимаю вопрос. Мы много разных вещей затронули. С моей точки зрения, чтение новостей и вообще ознакомление с плодом журналистского труда — это достаточно тяжелая и малоприятная работа. Хорошие новости никто не читает, потому что хороших новостей не существует. Плохие новости всегда связаны с тем, что кто-то где-то от чего-то пострадал, читать и смотреть на это — занятие не очень приятное. Человек, который тратит на это свое время и силы, на мой взгляд, совершает какой-то подвиг.

Если в целом говорить про нашу беседу, мне кажется, проблема состоит из двух частей. С одной стороны, проблема, о которой говорила Марина, на самом деле связана с тем, что в России журналистского образования как такового нет, это ремесло, которому не обучают. Люди осваивают журналистику на первой работе, и редактор, как и многие корреспонденты, как правило, сам не имеет никакой базы. Они даже общий язык не могут найти: ты можешь назвать шесть разных форматов — и несколько журналистов поймут эту задачу по-разному. То есть нет общего языка, общего подхода, какого-то стандарта. Достаточно часто журналисты выпускают материалы с фактическими ошибками, и это не злой умысел, а просто они не знают, как это делается правильно. Из-за этого, по моим наблюдениям, происходит очень много неприятных ситуаций. Обратная сторона того, что журналисты не очень умеют работать, не знают, как это делается, заключается в том, что не вполне честно и правильно думать, что мы имеем право принимать какое-либо решение за читателя. Это очень странный, неочевидный путь. Интернет дал возможность доставать ту информацию, которая действительно тебя интересует, находить для себя наиболее релевантные истории, источники и так далее. И в данном случае я не могу сказать, можно или нельзя публиковать фотографии погибших от рук террористов: есть люди, которые хотят на это смотреть, есть люди, которые не хотят на это смотреть. Прежде чем принимать какое-то решение, хорошо бы внимательно посмотреть на людей, для которых мы создаем этот продукт, спросить, что они думают.

При создании любого журналистского материала я исхожу из того, что человеческий быт на этой планете — всегда катастрофа. Здесь случилось наводнение, здесь эпидемия наркотиков, здесь еще какая-то страшная штука произошла — и к этому нужно подходить, на мой взгляд, с каким-то понятным набором критериев. Мы рассказываем по большому счету все время одну и ту же историю: люди попадают в те или иные обстоятельства, в этих обстоятельствах они делают тот или иной выбор, и это приводит к тому или иному результату. И эти люди все время находятся в очень большом контексте, который имеет отношение не только к России, но и ко всему миру. История одного героинового наркомана в России — это история огромного явления, это история десятков тысяч людей по всей стране. Эта история не вакуумная для России, потому что героин сюда попадает не просто так и не откуда-то, он попадает из Афганистана, Таджикистана и так далее. Там он тоже оказывается не просто так, потому что происходит куча разных геополитических, климатических ситуаций и так далее. Поэтому история одного человека, какой бы маленькой она нам ни казалась, связана с глобальными процессами.

Материал про героин вышел почти год назад, это было порядка 50 текстов, которые освещали проблему с разных сторон: большие данные, цифры, фотографии наркотиков и конкретные истории живых людей, которые сами хотели рассказать об этом. Наши почтовые ящики были забиты сотнями историй со всей страны, люди рассказывали про свой опыт, про опыт своих родственников, отцов и матерей, братьев и сестер, про опыт своих знакомых, одноклассников, про то, как они смогли справиться с зависимостью или не смогли, как они пытались спасти своих родных. Можно было бы опять принять решение за читателей, но некоторые хотят рассказывать свои истории честно под своим именем, не стесняясь, и говорят: вот, это мы, мы эту штуку пережили, мы готовы об этом говорить. А некоторые хотят остаться анонимными, и они имеют на это право — мы должны относиться к этому с уважением. И что касается героини нашего первого текста, Анны, девушки модельной внешности, которая уже 10 лет сидит на героине и говорит, что она делает большие успехи в том смысле, что поддерживает свою нормальную социализацию, жизнь и прочее, и что якобы ее арестовали из-за публикации — это, конечно, не так. Когда мы писали текст, мы не знали, что на нее уже было заведено дело и какое-то продолжительное время ее искали полицейские, чтобы арестовать за распространение и хранение. Она сама, хотя мы ее долго отговаривали, очень хотела, чтобы текст вышел с ее лицом. Текст был без имени, без фамилии. Это был ее осознанный шаг, она хотела показать, что такие, как она, есть, что она прошла через много разных переживаний и проблем. На своей страничке ВКонтакте она в открытую на немаленькую аудиторию рассказывала свою историю задолго до нашей публикации. Я все время исхожу из того, что работа, которую мы делаем, всегда может быть сделана лучше. Текст, с моей точки зрения, мог быть собран поинтереснее, там можно было еще уточнить ряд вещей, но главное, что мы подняли достаточно серьезную, важную тему, о которой не очень принято говорить. Принято считать, что в России героин — это уже какая-то отжившая вещь с удручающей социальной рекламы на телевидении в 1990-е, когда известные актеры с затемненными лицами рассказывали, что героин «никогда больше в жизни». На самом деле это не так и, более того, это не так для всего мира, потому что, согласно статистике, употребление героина во всем мире растет наравне с употреблением других наркотиков химического и органического производства. Об этом надо разговаривать, об этом надо писать.

Марина Ахмедова: Студенты меня часто спрашивают, как сделать хороший репортаж. Я всегда говорю, что одно из главных условий — это любовь к своему герою. Когда ты оказываешься напротив человека, с которым ты сейчас будешь разговаривать, ты должен к нему испытывать искренний интерес и в какой-то степени любовь. Это не значит, что ты будешь сидеть и ему поддакивать, со всем соглашаться или будешь его показывать с лучшей стороны. Любовь к герою — это такая кратковременная вещь, которая действует только во время вашего с ним разговора. И когда человек чувствует твой искренний интерес, он начинает раскрываться, начинает рассказывать о себе. Этот секрет очень простой, но тем не менее это секрет хорошего репортажа. Это я для Владимира говорила — призываю любить людей, которые оказываются рядом с вами.

Но очень часто, конечно, я сталкиваюсь с ревностью региональных журналистов. Им обидно, что федеральный журналист получает гораздо больше внимания, его текст читает больше людей, чем его, а он-то гораздо больше знает о том, что происходит в его регионе. Я, кстати, соглашусь, что региональный журналист действительно может знать гораздо больше, чем федеральный, но спектр действия у него укорочен в силу своей региональности и в силу того, что он очень хорошо знаком с теми проблемами, которые происходят на его территории, они не выходят за пределы его региональной аудитории. А мы, когда приезжаем, смотрим на это свежим взглядом и можем оценить, что будет интересно читателям по всей стране. И от этого возникает такой конфликт. Хотя я вообще всегда стараюсь дружить с региональными журналистами, потому что многие темы они мне подсказывают. В общем, я считаю, что региональные журналисты — отличные люди, потому что, как правило, они работают в гораздо большей несвободе, чем мы, над ними есть гнет редакции, газеты чаще всего принадлежат власти, зарплаты маленькие. Это, действительно, люди, преданные своему делу.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.