Томазо Гарцони. Больница неизлечимо помешанных. СПб.: Наука, 2021. Перевод с итальянского Романа Шмаракова
О помешанных меланхолических и диких
Самые прославленные врачи, и древние, и современные, сходятся в том основополагающем заключении, что меланхолию должно рассматривать как род делирия без горячки, который происходит не от чего иного, как от избытка меланхолического сока, который захватывает обиталище ума: общее всем меланхоликам — мозг, расстроенный по природе или с их согласия, как говорит Альтомаре в седьмой главе своего «Врачебного искусства».
Гален <...> в третьей книге «О пораженных местах» свидетельствует об одном человеке, который, думая, что сделался законченным глиняным горшком, сторонился перед всяким встречным, чтобы его не задели и не повредили. Альтомаре в трактате «О лечении болезней человеческого тела» упоминает о двух других, один из которых, слыша крик петуха, подобно тому как тот бьет крыльями, махал руками, подражая петушиному пенью и хлопанью; другой, боясь, как бы Атлант, который, по словам поэтов, держит гору Олимп, утомленный и удрученный столь тяжким бременем, не сбросил ее с себя, а тогда его этою горою придавит, не мог стоять на месте и постоянно пятился назад, будто эта громада всегда нависала у него над головой. <...> Но что сказать о Николетто из Гаттии, который, страдая этим мозговым недугом, однажды вообразил, что сделался фитилем в светильне, а потому хотел, чтобы всякий дунул на него спереди, сзади и с боков, боясь, как бы ему не сгореть без остатка? Не менее дика соленая блажь этого рода, отличавшая Тоньоло из Маростики, который, утвердившись в фантазии, что превратился в заплату на подметке, дошел до самой Виченцы ягодицами по земле, придерживая ноги руками, из опасения, что какой-нибудь сапожник по дороге, чего доброго, прихватит им подошву. И я полагаю, не менее груба блажь, пришедшая в голову Бертаццуоло из Нуволары, который, с мозгом, вовсе отуманенным, вообразил, что сделался кьоджийской дыней, и принялся тыкать головой в нос то одному, то другому, крича, что никто его не покупает, потому что еще не август месяц. Но кончу с помешательством этих несчастных, приведя подлинно смехотворный пример Петруччо из Прато, который, уверившись, что превратился в горчичное зерно, забрался с руками и ногами в чан с горчицей, выставленный бакалейщиком перед лавкой, и причинил убытка на восемь-десять дукатов этому бедняку, который и вообразить не мог ничего подобного.
О безумцах развращенных
Есть в свете сумасшедшие, с умалением мозга и потерею здравого смысла сохранившие в себе некую развращенность, которая иногда кажется порожденьем смышлености, присущей этим людям, но на деле происходит скорее от изъяна их разума, испорченного и растленного, нежели от чего-нибудь иного: они сходствуют с мулами, по злобности своей природы лягающими всякого, кто к ним приблизится. Таких нам заблагорассудилось называть развращенными безумцами, за невозможностью найти для них более подходящее и уместное имя.
Развращенным безумцем явил себя тот, что в Миланской больнице подзывал к себе чужестранцев, говоря, что хочет показать им долину Иосафатову, и, мало-помалу обнажая ягодицы, заставлял краснеть от стыда всякого, кто к нему подходил. Был и другой, еще развращенней, который спрашивал всякого, можно ли его поцеловать, но стоило человеку приблизиться, разбивал ночной горшок об его голову, или кусал его, или что-нибудь еще дурное непременно с ним вытворял.
Похож на них был и Норандино из Савиньяно, развращеннейший безумец, который в ту пору, как в городе Чезене, соседственном тому замку, происходил некий спор, по случаю проходя там, где собрались спорящие, расчистил себе место здоровым посохом и зычно сказал: «Я оспариваю то заключение, что Савиньяно отстоит от Чезены не более чем на десять миль, и отстаиваю другое, что Савиньяно мужского рода, а Чезена — женского, а вдобавок отстаиваю и то, что больше народу будет слушать меня, безумца, чем вас, строящих из себя мудрецов. И наконец, я отстаиваю еще и это: если бы Савио проходил посреди Чезены, я не был бы безумен».
О помешанных смехотворных
Есть некие помешанные, которые день напролет творят вещи столь странные, невиданные и непривычные, что отчасти из-за новизны, отчасти же из-за безудержности дают повод смеяться всякому, кто их видит или слышит. Вследствие этого все называют их помешанными смехотворными — имя, сообразное их каждодневным делам и поступкам.
Историк Юстин среди смехотворных безумств Сарданапала, царя ассирийцев, упоминает такое: наслаждаясь сверх меры женскими уборами, он иногда облекался в женское платье и, смешавшись с девушками, держал прялку и веретено, как они, и занимался всем, чем обыкновенно занимаются женщины.
Помешательство Гомера тоже среди смехотворных безумств, ибо он, сказывают, вознамерился жалким образом кончить свою жизнь в петле лишь оттого, что не умел разрешить загадку, которую ему случайно задали какие-то моряки или лодочники.
Еще одно — отменное безумство поэта Филемона, который, как рассказывает Валерий Максим, при виде осла, подъедавшего фиги со стола, начал так безудержно хохотать, что лопнул от смеха. Похожий пример — Маргутте у Луиджи Пульчи, который лопнул от смеха, глядя, как обезьяна натягивает его башмаки.
О помешавшихся от любви
Нужно иметь знание и опыт в многочисленных любовных делах, что приключились в древние и в новейшие времена, чтобы описать с подобающей важностью все безумства влюбленных: они — явная причина тысячи других видов безумства, кои от этого ствола, как от своего начала и истока, выводя свое бытие, заставляют жизнь этих людей не только казаться, но и в самом деле быть безумней всего, что можно вообразить. Это помешательство, как представляется, главным образом укоренено в мыслях, желаниях, понятиях, решениях, речах, жестах, знаках и поступках: все эти вещи, выступая в согласии, делают человека помешанным в любовных делах до такой степени, что его безрассудство превосходит всякое другое безрассудство, мною описанное.
Разве не удивителен пример Аристотеля, который своей любовнице курил ладан, как богине? Нерона, который вышел замуж за мальчика Спора и вольноотпущенника Дорифора? Коринфянина Периандра, который, согласно Геродоту, лег с блудницей Мелиссой после ее смерти? Разве не являет выдающийся пример безумия Семирамида, которая, согласно Целию в его тридцать седьмой книге и Юстину в первой, помешалась на любви к быку? А пример пастуха Кратида, который, согласно Вольтерранцу, обезумел от любви к козе? А эфесянин Аристон, который, согласно Плутарху в «Сравнениях», был безумно влюблен в ослицу? Римлянин Фульвий, который, по свидетельству того же автора, безумно любил кобылу и имел от нее дочь, названную Гиппоной? А Кипарис, который помешался на любви к лани? Пигмалион и родосец Алкида, оба одержимые страстью к изваянию? Ксеркс, помешавшийся на любви к платану? В еще более близкие времена миланец Тироне, безумно влюбленный в одну рыбу в садке, которую он звал Пескариком, после того как некая добрая компания ее съела, много дней был сверх мер подавлен ее утратой и ничем не мог утешиться, ибо ему неотступно казалось, что смерть Пескарика повлечет за собою и его скорую кончину.
Авантитул первого издания «Больницы неизлечимо помешанных», 1586
О помешанных своенравных и исступленных
Своенравие есть вид помешательства, происходящий от причудливого расположенья в голове у тех, коих обыкновенно называют помешанными своенравными и исступленными; как представляется, этот разряд помешательства, разжигаемого гневом и непостоянством человеческим, состоит в перемене мыслей и действий, которая разрешается наконец во что-нибудь своенравное и прихотливое, в полном соответствии с таким состоянием духа.
По этой причине Котид, царь Фракии (если не лжет Целий), зная свою своенравную и исступленную натуру и сколь он порывист и несдержан, однажды, когда были ему подарены некие прекрасные чаши, отменной работы и оттого весьма ему дорогие, раздумывая о том, сколь они хрупки, хотя и драгоценны, по тщательном размышлении разбил их все, ибо, если бы их разбили его рабы и слуги, он бы непременно в этом исступлении и порыве им жестоко отомстил.
В наши дни великое своенравие выказал некий Клавдио из Сало, который, имея дом в деревне, доставшийся ему в наследство от отца, однажды решил придать всей постройке вид голубятни, но через несколько дней пришла ему прихоть сделать из нее твердыню, окруженную бастионами, со рвами и укрытиями, наподобие крепости; едва с этим было кончено, его расположение переменилось, и он велел срыть ее до основания, разбив на этом месте садик с прекрасными апельсинами, когда же они подросли до порядочной высоты, однажды из каприза велел выкорчевать их все, говоря, что лучше тут будет капустное поле, и так его дом сделался наконец огородом с белокочанной капустой.
Славней всего своенравие одного пьячентинца, который швырял в море золотые монеты, забавляясь их подпрыгиванием, как дети делают, и так был увлечен этой блажью, что не разумел ущерба от своенравной спеси, засевшей у него в мозгу.
Приведу еще пример на потеху толпе: был некий Николо из Монте Фрустоне, полный такого своенравия, что однажды на берегу По отцепил одну из тех мельниц, что стоят скованные в воде, покамест мельники были далеко; мельница пустилась по течению, а он следовал за ней на лодочке от Стеллаты до Франколино, где вытянул ее на берег, почти совсем разбитую и разломанную, решил вырыть большую яму, чтобы ее погрести, и заплатил двенадцати старухам, чтобы оплакивали ее, словно на похоронах, и произносили такие слова:
О мельница бедная, во Франколино погребенная,
Что ты учинила с Николо, чтоб уплыть от него?
Будем плакать от тоски, не имеючи муки.
О, прискорбны мы весьма, хлеб полезнее ума.
О безумцах несусветных, затейливых и безрассудных
Общим названьем безумцев несусветных, затейливых и безрассудных именуются те, кто совершает некие безумства несусветные, невиданные и новые, которые выходят за пределы обычного, и не видано и не слыхано, чтобы такое совершал кто-то другой, как рассказываемое у Элиана о некоем Фрасилле Эсонском, впавшем в такое диковинное помешательство, что почитал все корабли, входившие в гавань, своими и поэтому еще пред их прибытием шел встречать их, с лицом и сердцем, полным радости и довольства; и таким же манером, когда они отправлялись в путешествие на восток или на запад, добрую часть пути провождал их, от чистого сердца желая им попутного ветра и счастливого путешествия.
Крайнее помешательство отличало Теобальдо из Кантианы, который, уверившись, что он — султан Египта, часто ходил, босой и с тюрбаном на голове, в какую-то пещеру близ своего родного города, которую называл великой мечетью, и пригонял к ее входу выводок поросят, которых звал посланниками государей, составляющими его почетную свиту, и, войдя внутрь, оглашал пещеру стихами, которые он распевал:
Услышь, магометанин, что речет
Теобальдо, великим став султаном:
Не станете корпеть над Алкораном —
Никто из вас счастливым не умрет.
Другой, по прозванью Скарпачча из Градиски, имел, можно сказать, несусветную блажь в голове, ибо, утвердившись в мысли, что он — король кукушек, всякому, кто ему что-нибудь говорил, будь то дурное или доброе, всегда отвечал троекратным «ку-ку, ку-ку, ку-ку», а будучи спрошен, почему отвечает невпопад, отвечал снова: «я король, ку-ку, ку-ку, ку-ку!».
Помню, я слышал разговоры, что некий Альберто из Пьетра Малы, что на болонской границе, был тоже блажной затейливо, ибо, вообразив, что сделался синьором Мирандолы, написал послание к тамошним людям, чтобы предали крепость в его руки, и, не получив никакого ответа на свое безрассудство, оседлал своего безумного конька, буйствуя сверх обычного, и, повесив барабан на плечи, отправился из Пьетра Малы до пределов Мирандолы, чтобы объявить им войну; осмеянный и здесь за свое безумие, он стал под городской стеной и, справив нужду у ворот, сказал, что, если мирандоланцы не желают его своим синьором, пусть по крайней мере примут кое-что еще, что он оставляет у них под ногами.