Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Князья-братья Борис и Глеб — одни из самых почитаемых русской церковью и народом святых. Не случайно им посвящены целыx три праздника в церковном календаре: 2 мая (день перенесения мощей братьев в новую церковь в 1072 году), 24 июля (день смерти Бориса и поминовения обоих святых) и 5 сентября (день убиения и поминовения Глеба). Об убиении Бориса и Глеба их нечестивым братом Святополком рассказывают несколько древнерусских сочинений: повесть, помещенная в летописи («Повести временных лет») под 1015 годом, и два пространных жития. Одно из них — анонимное «Сказание о Борисе и Глебе» (некоторые ученые называли имена вероятных его составителей, но все гипотезы такого рода неубедительны.) Второе житие ― «Чтение о Борисе Гле6e», созданное монахом Нестором, автором «Жития Феодосия Печерского» и предполагаемым составителем киевской летописи ― «Повести временных лет». О мученической смерти братьев сообщают также краткие жития, похвальные слова-проповеди и церковные службы, написанные в XI-XII столетиях. Борис и Глеб поминаются во многих позднейших древнерусских сочинениях, их почитание широко отражено и в фольклоре — в пословицах и духовных стихах.
Однако, несмотря на кажущееся обилие источников, и культ, и история убийства братьев несколько таинственны и не совсем понятны. Противоречивы свидетельства житий и летописи о возрасте и об обстоятельствах смерти Бориса и Глеба. Оба жития изображают Бориса юношей, а Глеба — отроком. Но и летопись, и «Сказание...» называют их матерью болгарку, на которой был женат еще до принятия христианства святой Владимир ― креститель Руси. Владимир вступил в брак с византийской царевной Анной и крестился около 988-989 года. Получается, что к 1015 году, когда совершилось убийство Бориса и Глеба, им никак не могло быть меньше двадцати пяти лет. А это для древнерусской эпохи — возраст зрелого мужчины, но не юноши, каким в житиях представлен Борис, и тем более не отрока, полуребенка, каким в обоих произведениях изображен Глеб. Неточны либо сведения о матери святых, либо об их возрасте к моменту смерти. Кое-кто из историков сомневается в свидетельствах «Сказания...» и «Чтения...». Ссылаются на отсутствие этих сообщений в летописи. Но для летописцев возраст жертв Святополка мог быть просто не столь значим, как для агиографов (составителей житий). По одной догадке, известие о малолетстве Глеба возникло из-за того, что святой был малорослым, — осмотрев его останки-мощи при перезахоронении, решили: они не могли принадлежать взрослому. Нередко предполагают, что агиографы, не знавшие возраста братьев, намеренно сделали старшего молодым, а младшего ― почти дитятей. Детская невинность и наивность Глеба и юношеский возраст Бориса чрезвычайно значимы в их почитании: они особенно подчеркивают, акцентируют и чистоту жертв, смиренно принимающих смерть от руки убийц, и бездну греха их старшего брата Святополка.
«Сказание о Борисе и Глебе»
Гибель Глеба по-разному рисуют, с одной стороны, «Сказание...» и летопись и, с другой — «Чтение...» Нестора: Нестор описывает бегство Глеба, жившего в Киеве при Святополке и узнавшего о злом умысле сводного брата из города, и предание святого смерти убийцами-преследователями. Два других памятника сообщают, что ничего не ведавший отрок, княживший в далеком Муроме, был приглашен Святополком в Киев под предлогом болезни отца Владимира, на самом деле давно скончавшегося. В пути Глеб получил от другого брата, новгородского князя Ярослава, извещение об убиении Бориса и о грозящей ему самому смерти. Но, встречая под Смоленском убийц, посланных Святополком, Глеб ожидает от них почестей и «целования» и, лишь когда те обнажают оружие, готовится к мученической кончине.
Внутренне противоречива и сцена убийства Бориса в летописной повести и «Сказании...». Вот как она описана во втором произведении: Борис «вдруг узрел устремившихся к шатру, блеск оружия, обнаженные мечи. И без жалости пронзено было честное и многомилостивое тело святого и блаженного Христова страстотерпца Бориса. <...> И, израненный, выскочил он в оторопе из шатра. <...> И воззрев на своих убийц умиленными очами, с осунувшимся лицом, весь обливаясь слезами, сказал: „Братья, приступивши, заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!“ <...> И тотчас почил Борис, предав душу свою в руки Бога живого в 24-й день месяца июля <...>. Блаженного же Бориса, обернув в шатер, положили на телегу и повезли. И когда ехали бором, начал приподнимать он святую голову свою. Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце. И так скончался, восприняв неувядаемый венец. И, принесши тело его, положили в Вышгороде и погребли в земле у церкви святого Василия».
Бориса убивают дважды, если не трижды, причем совершенно неясно, почему раненого князя пронзают мечом не сопровождающие его тело слуги Святополка, но посланные братоубийцей варяги.
Вероятно, в дошедших до нас произведениях борисоглебского цикла отражены различные версии гибели святых, запечатленные в устных легендах и в утраченных письменных памятниках. Скорее всего, существовали несохранившиеся сочинения, повествовавшие о кончине Бориса и Глеба. Противоречия в текстах летописи и «Сказания...» и отличие обоих повествований от жития, составленного Нестором, объясняются стремлением древнерусских авторов зафиксировать и объединить разнородные известия о святых. В поздних рукописях Нестерова жития, относящихся к XVI веку, эпизод убиения Глеба изложен по тексту «Сказания о Борисе и Глебе»: Глеба зазывает в Киев Святополк. Но известие об ожидании юным князем «целования» и почестей от убийц опущено, так как оно явно не согласуется с извещением Глеба Ярославом о злом умысле Святополка. Так древнерусские книжники пытались представить полную и непротиворечивую историю умерщвления святых князей.
История эта, впрочем, окажется еще более таинственной и темной, если мы обратимся к западным средневековым сочинениям, созданным примерно в одно время с житиями Бориса и Глеба. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский рассказывает, что святой Владимир незадолго до смерти наложил опалу на нелюбимого им Святополка. Это известие проясняет смысл сообщения летописи и «Сказания о Борисе и Глебе» о том, что Святополк утаил от киевлян Владимирову смерть. Будущий братоубийца видел претендента на киевский престол в Борисе, которого отец незадолго до кончины отправил с войском против печенегов.
Совсем иначе, нежели древнерусские источники, излагает историю гибели Бориса скандинавская «Прядь об Эймунде» ― вставной рассказ в одной из саг о норвежском правителе Олаве Святом: Эймунд и его товарищи убивают ночью в лесу князя Бурислава по приказу другого русского правителя, Ярислейва. Получается, что виновник смерти Бориса-Бурислава не Святополк Окаянный, а Ярислейв-Ярослав Мудрый, которого и летопись, и «Сказание о Борисе и Глебе» изображают мстителем Святополку за убийство святых и инициатором их церковного почитания.
Версия скандинавской саги оценивается большинством историков как недостоверная. Сложилась она, видимо, только в XIII веке. В ней много исторических неточностей, а Бурислав ― не Святополк Окаянный, но химерический персонаж, «слепленный» из припоминаний о Святополке и его тесте, польском князе Болеславе, который поддержал зятя в борьбе за киевский престол с Ярославом Мудрым. В скандинавских сагах имя славянских правителей «Болеслав» передавалось именно так — «Бурислав».
Нестор Летописец
Древнерусские сочинения, посвященные убитым в 1015 году Борису и Глебу, созданы, вероятно, в конце XI — начале XII века, спустя много десятилетий после отображенных в них событий. Церковный культ святых братьев, по мнению некоторых исследователей, был установлен также не при Ярославе Мудром, как утверждают древнерусские источники, а значительно позднее, в 1072 году. Но, скорее всего, братья были прославлены как святые все-таки еще в годы княжения Ярослава Мудрого, правившего в Киеве с 1019-го по 1054 год.
Культ Бориса и Глеба и характер их христианского подвига, природа их святости необычны. Братья — не мученики за веру, Святополк Окаянный не требовал, чтобы они отреклись от Христа. Византийской церкви, по сути, незнаком такой тип святости: греки почитали и прославляли лишь мучеников за веру, они не причисляли к лику святых правителей, павших жертвами политических заговоров, или же такое почитание оставалось локальным и очень недолгим. Борис и Глеб отрекаются от мирских соблазнов и прежде всего от искушения властью. Их подвиг — это добровольная жертва в подражание Христу, отказавшемуся от власти над миром и избравшему смерть на кресте ради спасения людей и искупления первородного Адамова греха, перешедшего на всех людей ― его потомков. Непротивление убийцам и кроткое приятие смерти — сверхдолжное деяние, которого не требовала от них современная княжеская мораль, допускавшая сопротивление неправедному правителю.
Известный русский историк Г. П. Федотов так писал о Борисе и Глебе: «Святые Борис и Глеб создали на Руси особый <...> чин „страстотерпцев“ — самый парадоксальный чин русских святых. В большинстве случаев представляется невозможным говорить о вольной смерти: можно говорить лишь о непротивлении смерти. Непротивление это, по-видимому, сообщает характер вольного заклания насильственной кончине и очищает закланную жертву там, где младенчество не дает естественных условий чистоты».
Борис и Глеб, действительно, не мученики за веру в собственном смысле слова. Однако в древнерусской письменной традиции они именовались и страстотерпцами, и мучениками, а собственно мучеников за веру могли называть также страстотерпцами. По-видимому, святые, принявшие, как Борис и Глеб, смерть в последование Христу, но не за веру в Христа, в древнерусском религиозном сознании не отделялись от мучеников за веру.
Сходный тип или чин святых правителей есть и в других славянских странах, и в Западной Европе. Один из первых чешских святых — князь Вячеслав (Вацлав), вероломно убитый братом Болеславом менее чем за сто лет до Бориса и Глеба. Западная церковь канонизировала правителя Норвегии Олава, павшего от руки своих подданных в 1030 году, англосаксонского короля Эдуарда Мученика, вероломно умерщвленного по приказу мачехи в X веке. Почитался как святой скандинавский правитель Магнус Оркнейский, убитый спустя столетие после русских страстотерпцев. У южных славян почитались диоклейский князь Иоанн-Владимир, предательски убитый родственником, и сербский правитель Стефан Дечанский, казненный собственным сыном.
Культ святых правителей характерен прежде всего для новокрещеных стран. Церковное прославление князей правящей династии было для этих государств свидетельством признания церковью и Богом их христианского достоинства. Несомненно, у их почитания была не только христианская, но и языческая основа. Согласно архаическим представлениям, бытовавшим в раннесредневековую эпоху у германских народов и, вероятно, у славян, князь — сакральная фигура, он исполняет одновременно роли правителя и жреца. Правитель воплощает в себе всю полноту жизни рода и земли. Его смерть освящает и правящую династию, и страну. Не случаен характер убийства правителя: Глеба, Магнуса Оркнейского и Эдуарда закалывают ножом. Эта деталь, конечно, имеет глубокий христианский смысл: страстотерпец уподобляется Агнцу Небесному и Жертве — Христу. Однако предание правителя смерти напоминает и своеобразное языческое жертвоприношение. Некоторые исследователи предполагают, что эти описания отражают память об обрядах искупительного жертвоприношения князей.
Принадлежность к княжескому роду, несомненно, значима в культе страстотерпцев. На Руси вплоть до XVI-XVII веков из мирян причислялись к лику святых только князья (не считая мучеников за веру). Княжеское служение воспринималось как особенный мирской подвиг, сходный с монашеским. Не каждый монах прославлялся как святой, но жизнь вне мира приближала к святости. Не в каждом правителе церковь видела святого, но служение земле, подданным выделяло князей среди мирян.
Вероломные убийцы князей-страстотерпцев — близкие, родственники или подданные. На Руси это, после Бориса и Глеба, Игорь Ольгович, бывший киевский правитель, умерщвленный в 1147 году восставшими киевлянами, местночтимый святой владимирский князь Андрей Боголюбский, коварно убитый боярами-заговорщиками в 1174 году, тверской князь Михаил Ярославич, в 1318 году преданный смерти в Орде по наущению родственника и соперника в борьбе за владимирский престол, московского князя Юрия Даниловича.
Святость страстотерпцев удостоверяют не только их подвиг, непротивление и смирение перед Божией волей, которую они прозревают в совершающихся событиях. Об их святости свидетельствуют прежде всего враги, с неистовой злобой ополчающиеся против невинных жертв. Восстание сил зла, дьявольского начала на них — свидетельство, знак особой избранности и чистоты страдальцев. Вражда близких и смерть, принимаемая от их руки, соотносят повествования о мученической кончине правителей-страстотерпцев с библейскими прообразами — сказанием Книги Бытия об убиении Авеля братом Каином (первым убийством на Земле) и с евангельским рассказом о распятии Христа. Современность мыслилась средневековым человеком как «повторение» и раскрытие, развертывание смысла непреходящих событий — ветхо- и новозаветных. Совпадение библейского рассказа об убиении Авеля и истории мученической кончины Бориса и Глеба породило в сознании древнерусских книжников прозрачную аналогию. Святополк Окаянный — новый Каин, не только повторивший, но и умноживший грех первоубийцы: Святополк предает смерти не одного, а двух братьев; Каин не знал о грозящем ему возмездии, русский же братоубийца сознательно идет на страшное преступление. Святополк стал символом величайшего греха: он первым осквернил братоубийством христианскую Русь. Его прозвание «Окаянный» ассоциируется с именем Каина.
«Сказание о Борисе и Глебе» среди борисоглебских житий несомненно выделяется: это художественно совершенное произведение, одна из драгоценнейших жемчужин в сокровищнице древнерусской книжности. Оно содержит антитезу: порочный и ненавидящий своих братьев «новый Каин» — кроткие и смиренные святые ― невинные жертвы, молящиеся о спасении своих губителей и любящие их. Мотив всепрощения и любви к убийцам выделяет «Сказание...» среди остальных борисоглебских памятников и произведений славянской и западноевропейской письменности, посвященных невинноубиенным правителям. Именно кротость и любовь Бориса и Глеба к врагам, вероятно, оказались прежде всего важны и дороги для русского религиозного сознания и стали причиной особенного почитания святых. Борис выражает идею любви к гонителю и врагу, цитируя апостольские послания: «Я не ведь противлюсь, ибо написано: „Бог гордым противится, а смиренным дает благодать“ [Первое послание апостола Петра, глава 5, стих 5]. И апостол сказал: „Кто говорит: Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец» [Первое послание апостола Иоанна, глава 4, стих 20]. И еще: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх» [Там же, стих 18]. Поэтому, что я скажу и что сотворю? Вот пойду к брату моему и скажу: «Ты мне будь отцом — ведь ты брат мой и старше меня. Что повелишь мне, господин мой?» Юный Глеб более непосредственен, он не обращается для утешения к речениям из Библии, но тоже желает добра убийцам: «Да спасутся от вечных мук <...> и ты, брат и враг Святополк, и все вы, братья и дружина, пусть все спасутся!»
Не случайно «Сказание о Борисе и Глебе» в Древней Руси читалось и переписывалось несоизмеримо чаще, нежели сухое и маловыразительное «Чтение...» Нестора. У Нестора есть пространное богословское введение, излагающее события ветхо- и новозаветной истории (гибель Бориса и Глеба соотносится с убийством Авеля Каином), и рассказ о жизни святых. «Сказание...», напротив, сообщает только о мученической кончине братьев и, кроме того, включает два фрагмента, напоминающие летописные повести: перечень всех сыновей святого Владимира и подробную историю борьбы со Святополком Ярослава Мудрого, мстящего за гибель братьев.
Весь текст «Сказания...» пронизан экспрессивными антитезами. Пара Борис и Глеб как бы воплощает «удвоенную» святость, ей противопоставлена греховная «двойственность» Святополка, «рожденного от двух отцов». Его подлинным отцом, как утверждает автор жития, был князь Ярополк, взявший в жены греческую монахиню, осквернив ее сан. Владимир, еще язычник, убив брата Ярополка, делает своей наложницей уже беременную гречанку. Над Святополком прежде рождения тяготеет грех матери и настоящего и названого отцов. Греховной двойственности братоубийцы автор противопоставляет благодатную парность Бориса и Глеба. «Сказание...» начинается цитатой из Псалтири царя Давида: «Род праведных благословится, — сказал пророк, — и потомки их благословенны будут» (псалом 111, стих 2). Библейская реминисценция ― своеобразный камертон, по которому настроен текст «Сказания о Борисе и Глебе». Таким образом Святополк выводится за пределы благословенного рода, к которому принадлежат креститель Руси, его сыновья Борис и Глеб, чей мученический подвиг показывает, как глубоко было воспринято христианство детьми Владимира, и Владимиров сын Ярослав Мудрый, представленный как мститель «второму Каину».
Решение Бориса, под рукой которого было верное войско, не противиться Святополку автор «Сказания...» объясняет не только желанием принять смерть в подражание Христу, но и стремлением избежать междоусобицы, подобной той, в которой когда-то, еще в языческие времена, участвовал Владимир.
Слева: убийство Бориса и его слуги Георгия Угрина в шатре. Справа: убийство Глеба в ладье. Клеймо иконы из Борисоглебской церкви в Запрудах в Коломне. Конец XIV в.
Борис и Глеб — не только святая пара, вместе с отцом они образуют триаду святых. В «Сказании...» и Борис, и Глеб перед смертью вспоминают и друг о друге, и о Владимире. В одном древнерусском сочинении, «Памяти и похвале святому Владимиру Иакова мниха», князь прославляется не только как креститель Руси, но и как родитель Бориса и Глеба. Автор «Памяти и похвалы...» даже упоминает о венце, полученном Владимиром от Бога, хотя Владимир не был мучеником. Он как бы удостаивается мученического венца, обретенного детьми. На одной иконе XVI века рядом изображены старец Владимир, юноша Борис и отрок Глеб. В изображении соединены три возраста человеческой жизни — старость, зрелость и юность — и два образа-символа князя-христианина: могущественный правитель, владыка (Владимир) и слуга Божий, преодолевший искушение властью, славой и мирскими благами (Борис и Глеб). Святые братья составляют в «Сказании...» и еще одну триаду вместе с Ярославом, мстящим за их смерть по воле Божией и подкрепляемым небесной помощью мучеников: «И однажды этот треклятый пришел со множеством печенегов, и Ярослав, собрав войско, вышел навстречу ему на Альту и стал в том месте, где был убит святой Борис. И, воздев руки к небу, сказал: „Кровь брата моего, как прежде Авелева, вопиет к тебе, Владыка. И ты отомсти за него и, как братоубийцу Каина, повергни Святополка в ужас и трепет. Молю тебя, Господи, — да воздается ему за это“. И помолился и сказал: „О, братья мои, хотя телом вы и отошли отсюда, но благодатию живы и предстоите перед Господом и своей молитвой поможете мне!“»
Святополк же в «Сказании о Борисе и Глебе» — сирота и изгой в человеческом мире. Он не питает сыновних чувств к Владимиру, смерть которого открывает честолюбцу и грешнику путь к киевскому престолу. Он готовит убийство Бориса, который Святополка «почитал как отца». Подлинный «отец» «второго Каина» — дьявол. Автор «Сказания...», цитируя Библию (18-й стих из 9-го псалма из Псалтири царя Давиду), уподобляет убийц, приходящих к Святополку после совершенного злодеяния, возвращающимся в ад грешникам: «Окаянные же убийцы возвратились к пославшему их, как сказал Давид: „Возвратятся грешники в ад и все забывающие Бога“».
Постоянные, исполненные глубокого символического смысла параллели между изображаемыми событиями и библейскими текстами, прежде всего Псалтирью, проходят через весь текст «Сказания...». Борис молится по Псалтири и читает о «тельцах» и «псах», стесняющих гонимого царя Давида (21-й псалом, 17-й стих). Но этими «тельцами» и «псами» могут быть названы и приближающиеся к шатру святого убийцы. (В христианской традиции этот стих считался предсказанием о взятии под стражу Иисуса Христа.) Библейские реминисценции, вообще характерные для древнерусской книжности, а особенно для житий святых, в «Сказании...» многочисленны. Его составитель цитирует в начале слова псалма о благословении рода праведных, а позднее ― речение из Псалтири об оружии грешников, которое поразит их собственные сердца. История Бориса и Глеба ― зримое свидетельство исполнения этих речений.
Борис и Глеб расстаются со славой, земными привязанностями и самой жизнью. Однако, в отличие от Святополка, казалось бы, приобретшего полную власть, именно они — подлинные победители в столкновении добра и зла. В «Сказании...» сверкание мечей посланцев Святополка, прыгающих в ладью Глеба, сравнивается с блеском воды. Это не только параллель с описанием убийства Бориса, где тоже упоминается блеск оружия убийц, и не яркая предметная деталь ― такие зримые подробности чужды древнерусской словесности, придававшей значение только символическим смыслам. В неточном славянском переводе Ветхого Завета (1-я Книга Царств, глава 17) упомянуто копье исполина-язычника Голиафа, блистающее, словно вода. Голиафа поразил камнем из пращи юный Давид, тезка Глеба. (Крестильное имя Глеба было Давид.) В Ветхом Завете победа мыслится как физическое одоление, как убийство врага. В «Сказании...», памятнике христианской книжности, победа Глеба представлена как духовное торжество. Отречение от мирских соблазнов и подчинение собственной воли Богу знаменуют освобождение святых. Кроткое, как бы «не мужественное» приятие смерти парадоксально торжествует над жестокой и грубой силой.
Изначальная ситуация, рисуемая в «Сказании о Борисе и Глебе», противоестественна. Киев, святой центр Русской земли, занят нечестивцем. Святые братья отдалены и от столицы, и друг от друга, разделены пространством Киевской земли, подвластной Святополку. Борис возвращается на Русь из южных степей, из похода против печенегов, и гибнет, не дойдя до Киева, на реке Альте. Глеб плывет с севера к стольному граду в ладье-насаде и встречается с убийцами на реке Смядыни, возле Смоленска. Реки в «Сказании...» — символический рубеж, граница между жизнью и смертью. Разлученные в земном предсмертном бытии, Борис и Глеб вспоминают друг о друге и об отце, обращаясь с молитвами к Богу. Душевно и духовно они всегда рядом. Братья гибнут, а Святополк терпит поражение от Ярослава: «И сошлись на восходе солнца вступили в бой, и была сеча зла, трижды вступали в схватку и так бились целый день, и лишь к вечеру одолел Ярослав, а окаянный Святополк обратился в бегство. И напал на него бес, и так ослабели суставы его, что не мог сидеть на коне, и несли его на носилках. Прибежали с ним к Берестью [Бресту]. Он же сказал: „Бежим, ведь гонятся за нами!“ И послали разведать, и не было ни преследующих, ни едущих по следам его. А он, лежа в бессилии и приподнимаясь, восклицал: „Бежим дальше, гонятся! Горе мне!“ Невыносимо ему было оставаться на одном месте, и пробежал он через Польскую землю, гонимый гневом Божьим.
И прибежал в пустынное место между Чехией и Польшей, и тут бесчестно скончался. И принял отмщение от Господа, как показала посланная на него гибельная болезнь, и по смерти — муку вечную. И так потерял обе жизни: здесь не только княжения, но и жизни лишился, а там не только царства небесного и с ангелами пребывания не получил, но мукам и огню был предан».
Святополк, убивший двоих святых братьев и стремившийся завладеть всей Русской землей, лишается всего, «обоих жизней». «Второго Каина» губит дьявол, распаливший его властолюбие, поддержавший его желание стать «единовластцем» на Руси: ведь бес ― известный обманщик. Великий грешник гибнет далеко за пределами Руси, в некоем «пустом пространстве», выморочном месте — и не в Чехии, и не в Польше. Как давно было замечено исследователями, выражение «между Чехией и Польшей» («межю Чехы и Ляхы»), вероятно, не является точным указанием, но означает «нигде». В северной России известны похожие на выражение из «Сказания...» поговорки, имеющие именно такое значение. (Впрочем, нельзя исключить, что сами эти поговорки возникли под влиянием жития святых страстотерпцев.) От могилы Святополка исходит злой смрад в напоминание потомкам о злосчастной судьбе «второго Каина». Этот смрад, запах вечного гниения, запах ада противопоставлен благовонию, которое источают тела убиенных Бориса и Глеба. В позднейшем народном духовном стихе, записанном в XIX веке, антитеза посмертной судьбы братоубийцы и его жертв еще более выразительна и значима: души Бориса и Глеба возносятся к Господу, а Святополк проваливается прямо в преисподнюю.
«Бегство Святополка Владимировича от Ярослава Владимировича Мудрого в 1019, его болезнь и смерть». Миниатюра из Радзивилловской летописи. XV в.
После изгнания великого грешника и вокняжения Ярослава в Киеве ситуация не только возвращается к исконной норме, но и становится более благоприятной, благодатной для Руси, нежели до совершенного преступления. Тела Бориса и Глеба переносят недалеко от столицы, в вышгородский храм святого Василия. Таким образом, святые братья символически, духовно воссоединяются на земле и с их отцом Владимиром, которому было дано при крещении имя Василий. Тонко обыгрывается в «Сказании...» и имя города Вышгорода — он, в прошлом местообиталище грешника Святополка, оказывается хранителем мощей святых, городом «высоким» и «высшим» в духовном смысле. Так пространство в житии наделяется символическим смыслом.
Образы святых в «Сказании о Борисе и Глебе» отличает психологическая выразительность и глубина. Братья — не суровые аскеты, они с горечью и скорбью расстаются с жизнью. Но одновременно Борис принимает смерть с радостью: «В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой, плакал в сокрушении сердечном, но с душою радостною».
В «Сказании...» впервые в восточнославянской литературе (а значит, в некотором смысле и в украинской, русской и белорусской) использован такой прием, как внутренний монолог: автор приводит размышления Бориса, посвященные его будущей судьбе. Внутренняя речь и молитвы Бориса, моления Глеба, конечно же, условны: они содержат различные метафоры, выстроены с помощью анафор и синтаксических параллелизмов. Убийцы терпеливо ждут, пока святые закончат молиться. В реальности все, несомненно, совершилось быстрее и грубее. Житие ― не протокольное описание событий, оно содержит правду не факта, но его переживания, его осмысления.
Замечательно в своей выразительности и трогательности и моление Глеба, обращенное к жестокосердым убийцам. Слезно молит о пощаде убийц отрок Глеб, но и он готов предстать перед Богом. Сожаление святых о жизни (описанное, хотя и не столь искусно, также и в Несторовом «Чтении...») отличает их от большинства мучеников, но тем значимее предстает их жертвенный подвиг в подражание Христу. Сопоставление со смертью Иисуса особенно подчеркнуто в изображении убиения Глеба. Князя-отрока, как кроткого агнца, закалывает ножом собственный повар, который становится сообщником губителей: Агнец — традиционный символ Христа. В предсмертном молении Глеб говорит о себе: «Не пожинайте меня, в жизни не созревшего, не пожинайте колоса, еще не созревшего, но молоко беззлобия имеющего! Не срезайте лозу, еще не выросшую, но плод имеющую!» Это не просто искусно построенное с помощью синтаксического параллелизма и словесных повторов прошение, обращенное к убийцам: виноградной лозой в Евангелии от Иоанна (глава 15, стих 1) называет себя Христос.
Смиренные жертвы, святые Борис и Глеб стали в древнерусском религиозном сознании покровителями в борьбе с врагами-иноплеменниками. На такое восприятие святых братьев повлияли упоминание в их житиях о походе Бориса на печенегов, бежавших от него, и повествование «Сказания...» о победе Ярослава над Святополком по молитве братьев-страстотерпцев. В Житии Александра Невского описано, как старейшине Ижорской земли Пелугию накануне битвы со шведами в 1240 году являются в видении Борис и Глеб: «Когда же начало всходить солнце, он услышал шум страшный на море и увидел один насад [ладью], плывущий по морю, и стоящих посреди насада святых мучеников Бориса и Глеба в одеждах красных, держащих руки на плечах друг друга. Гребцы же сидели, словно мглою одетые. Произнес Борис: „Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру“». О видении и чудесной помощи братьев войску Дмитрия Донского в Куликовской битве упоминает другое древнерусское сочинение — «Сказание о Мамаевом побоище». В облике воинов с мечами или копьями, в пышных княжеских одеждах предстают Борис и Глеб и на многочисленных иконах: отказ святых при жизни от борьбы за власть и от сопротивления убийцам парадоксальным образом придает им черты небесных покровителей воинства и не умаляет, но, напротив, возвеличивает их княжеское достоинство.
Борис и Глеб упоминаются и во многих произведениях народной словесности или являются их персонажами. Братья прославляются как великие святые в духовных стихах. В одном из них повествуется, как на поклонение им, к огненному столпу, чудесно являющемуся возле тела убиенного Глеба, съезжаются земные цари, подобно царям-волхвам, приходящим, по рассказу Евангелий, поклониться новорожденному Иисусу. В украинских народных преданиях Борис и Глеб — божественные кузнецы, сделавшие для людей первый плуг. Они — победители чудовищного Змея, которого запрягают в плуг и заставляют провести первую борозду. Братья — целители и помощники в выращивании урожая, воздействующие на плодородящую силу земли. Характерны пословицы: «На Бориса и Глеба берися до хлеба», «На Борис и Глеб поспевает хлеб». В Белоруссии черный хлеб называли в прошлом веке Борис, а белый — Глеб. Как покровители урожая князья-страстотерпцы напоминают другую пару святых, особенно почитавшихся на Руси: Косьму и Дамиана (Кузьму и Демьяна), а как целители они сходны с греческими мучениками Флором и Лавром. Однако, возможно, что в народном почитании Бориса и Глеба отразились и архаические, восходящие к доисторическим индоевропейским временам представления о паре близнецов — сыновей бога, воплощающих плодоносящую силу природы. Так христианский культ святых Бориса и Глеба, изначально хранивший память о языческих прообразах, приобрел и проявил в народном сознании вне- и дохристианское осмысление.