Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
«Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво»
Это произведение, называемое также «Повестью о Горе-Злочастии», сохранилось в единственной рукописи XVII-XVIII веков. Принято считать, что создано оно в XVII столетии. Написана «Повесть» тоническим стихом (преимущественно трех- и четырехударным) с преобладанием так называемой дактилической клаузулы — окончания строк с ударением на третьем от конца слоге. Этот стих характерен для песенного фольклора. В рукописи текст не разбит на стихи, но его метрическая упорядоченность очевидна. Исследователи памятника, открытого еще в середине позапрошлого столетия, сближали его с былинами и с духовными стихами — народными песнями, написанными на сюжеты Библии и житий святых. Уже вскоре после издания «Повести» начался спор: является ли она простой записью фольклорного произведения или авторским сочинением, изначально сложенным в письменной форме? В народной поэзии есть и песни о Горе как воплощении женской доли, печальной судьбы, и песни о Горе, преследующем молодца: произведения второго рода сюжетно похожи на «Повесть». Скорее всего, песни первого рода повлияли на «Повесть», а фольклорные произведения второго рода, наоборот, испытали ее влияние. Тенденция к сближению книжности и фольклора действительно отчетливо прослеживается в XVII веке, проявляется она, в частности, в переложении былинных сюжетов. Тем не менее «Повесть», несомненно, не фольклорное произведение, а книжное, литературное, хотя и созданное во многом на основе моделей и образцов, присущих устному народному творчеству.
Памятник, полное название которого «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молотца во иноческий чин», открывается рассказом о грехопадении Адама и Евы, о первородном грехе — грехе непослушания первых людей, вкусивших плод от древа познания добра и зла вопреки запрету Бога:
Изволением господа Бога и Спаса нашего
Иисуса Христа вседержителя,
от начала века человеческаго...
А в начале века сего тленнаго
сотворил [Бог] небо и землю,
сотворил Бог Адама и Евву,
повелел им жити во святом раю,
дал им заповедь божественну:
не повелел вкушати плода винограднаго
от едемскаго (райского. — А. Р.) древа великаго.
Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво:
прелстилъся Адам со Еввою,
позабыли заповедь Божию,
вкусили плода винограднаго
от дивнаго древа великаго;
и за преступление великое
Господь Бог на них разгневался,
и изгнал бог Адама со Еввою
из святаго раю из едемского,
и вселил он их на землю, на нискую,
благословил их раститися, плодитися
и от своих трудов велел им сытым быть,
от земных плодов.
Понимание плода с древа познания добра и зла как виноградного плода восходит к неканоническим религиозным текстам — апокрифам (в библейской Книге Бытия не сказано, что это был за плод). Соответственно, в древнерусской книжности совершенный Адамом и Евой грех мог если не трактоваться, то метафорически обозначаться как пьянство. Современник неизвестного автора «Повести» протопоп Аввакум, отождествляющий виноградную ягоду и смокву, писал: «...оне упиваются, а дьявол смеется в то время. Увы, невоздержания, увы небрежения господни заповеди! Оттоле и доднесь творится также лесть в слабоумных человеках. Потчивают друг друга зелием нерастворенным, сиречь зеленым вином процеженным и прочими питии и сладкими брашны. А опосле и посмехают друг друга, упившагося до пьяна, — слово в слово что в раю бывает при дьяволе и при Адаме. <...> О миленькие! одеть стало некому; ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавой хозяин накормил и напоил, да и с двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. <...> Паки Библея: „Адам же и Евва сшиста себе листвие смоковничное от древа“, от него же вкусиста, прикрыста срамоту свою и скрыстася, под древо возлегоста. Проспалися бедные с похмелья, ано и самим себя сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, со здоровных чаш голова кругом идет. И ныне похмельные, тоже шпыняя, говорят: „на што Бог и сотворил хмель-ет, весь-де до нага пропился и есть нечева, да меня ж-де избили всево“, а иной говорит: „Бог-де его судит, упоил до пьяна“; правится бедной, бытто от неволи так сделалось».
Грех Адама и Евы, нарушивших Божию заповедь, породил долгое эхо в истории в виде непослушания детей родителям:
Ино зло племя человеческо,
в начале пошло непокорливо,
ко отцову учению зазорчиво,
к своей матери непокорливо
и к советному другу обманчиво.
<...>
А се роди пошли слабы, добру божливи,
а прямое смирение отринули.
И за то на них господь бог разгневался,
положил их в напасти великия,
попустил на них скорби великия,
и срамныя позоры немерныя,
<...>
злую, немерную наготу и босоту,
и безконечную нищету, и недостатки последние,
все смиряючи нас, наказуя
и приводя нас на спасенный путь.
«А всегда гнило слово похвалное»
На этом заканчивается пролог, и дальше начинается история молодца — героя «Повести». Как Бог наставлял первых людей, так отец и мать, наставляя сына на добрые дела, наказывали:
Милое ты наше чадо,
послушай учения родителскаго,
ты послушай пословицы (поучения. — А. Р.) добрыя,
и хитрыя, и мудрыя, —
не будет тебе нужды великия,
ты не будешь в бедности великой.
Не ходи, чадо, в пиры и в братчины (пиры, устраиваемые складчиной. — А. Р.),
не садися ты на место болшее,
не пей, чадо, двух чар за едину,
еще, чадо, не давай очам воли...
<...>
не ходи, чадо, х костарем (игрокам в кости. — А. Р.) и корчемникам,
не знайся, чадо, з головами кабацкими,
не дружися, чадо, з глупыми, не мудрыми,
не думай украсти, ограбити,
и обмануть, солгать, и неправду уч[и]нить.
Молодец, который «был в то время се мал и глуп», захотел «жити, как ему любо», а не по родительским заветам. Он нажил пятьдесят рублей и приобрел пятьдесят друзей, но один из друзей оказался его искусителем, совратив в пьянство, как дьявол вверг с помощью змия Адама и Еву в грех непослушания:
Еще у молотца был мил н[а]дежен другъ,
назвался молодцу названой брат,
прелстил его речми прелесными,
зазвал его на кабацкой двор,
завел его в ызбу кабацкую,
поднес ему чару зелена вина
и крушку поднес пива пьянова;
сам говорит таково слово:
«Испей ты, братец мой названой,
в радость себе, и в веселие, и во здравие.
Испей чару зелена вина,
запей ты чашею меду сладково;
хошь и упьешься, братец, допьяна,
ино где пил, тут и спать ложися,
надейся на меня, брата названова.
Я сяду стеречь и досматривать,
в головах у тебя, мила друга,
я поставлю крушку ишему (мятного меду? — А. Р.) сладково,
вскрай поставлю зелено вино,
близ тебя поставлю пиво пьяное,
зберегу я, мил друг, тебя накрепко,
сведу я тебя ко отцу твоему и матери».
Персонаж «Повести» доверился другу, выступающему в роли, подобной функции персонажа-«вредителя» в волшебной сказке и беса в житиях святых:
В те поры молодец понадеяся
на своего брата названого, —
не хотелося ему друга ослушатца;
принимался он за питья за пьяныя
и испивал чару зелена вина,
запивал он чашею меду сладково,
и пил он, молодец, пиво пьяное,
упился он без памяти
и где пил, тут и спать ложился,
понадеялся он на брата названого.
Результатом стало ограбление доверчивого и неумного молодца. Герой, проснувшись, видит:
он накинут гункою (одеждой, которой накрывали пропойц. — А. Р.) кабацкою,
в ногах у него лежат лапотки-отопочки (поношенные лапти. — А. Р.),
в головах мила друга и близко нет.
Закручинившийся герой, надевший это рубище, с горькой иронией
сам говорит таково слово:
«Житие мне бог дал великое,
ясти-кушати стало нечево!
Как не стало денги, ни полу-денги,
так не стало ни друга, не полдруга;
род и племя отчитаются,
все друзи прочь отпираются».
«Стало срамно молотцу появитися / к своему отцу и матери», и «пошел он на чюжу страну, далну, незнаему». Герой приходит «на честен пир» к неким «добрым людем», которые за его вежливое и обходительное поведение сажают его на почетное среднее место. На пиру, в отличие от других гостей, веселящихся и похваляющихся, «молодец невесел сидит, кручиноват, скорбен, нерадостен». Герой просит научить его жизни, и ему дают назидание:
Добро[й] еси ты и разумный молодец,
не буди ты спесив на чюжей стороне,
покорися ты другу и недругу,
поклонися стару и молоду,
а чюжих ты дел не обявливай,
а что слышишь или видишь, не сказывай,
не лсти ты межь други и недруги,
<...>
смирение ко всем имей и ты с кротостию,
держися истинны с правдою, —
то тебе будет честь и хваля великая.
Первое тебе люди отведают (узнают. — А. Р.)
и учнуть тя чтить и жаловать
за твою правду великую,
за твое смирение и за вежество,
и будут у тебя милыя други,
названыя братья надежныя.
Благодарный молодец отправляется «на чюжу сторону». Здесь он нажил богатства «болшы старова» и «присмотрил невесту себе про обычаю». Но на пиру он похвастался нажитым богатством, впав в грех гордыни. Как замечает автор «Повести»:
А всегда гнило слово похвалное,
похвала живет человеку пагуба.
Услышало эти слова Горе-Злочастие, и
само говорит таково слово:
«Не хвались ты, молодец, своим счастием,
не хвастай своим богатеством!
Бывали люди у меня, Горя,
и мудряя тебя и досужае,
и я их, Горе, перемудрило,
учинися им злочастие великое:
до смерти со мною боролися,
во злом злочастии позорилися —
не могли у меня, Горя, уехати,
<…>
от меня накрепко они землею накрылись,
босоты и наготы они избыли,
и я от них, Горе, миновалось,
а злочастие на их в могиле осталось.
Еще возграяло (закаркало. – А. Р.) я, Горе,
к иным привязалось,
а мне, Горю и злочастию, не в пусте же жить —
хочю я, Горе, в людех жить
и батагом меня не выгонить,
а гнездо мое и вотчина во бражниках».
Горе, явившись во сне молодцу, призвало оставить невесту, заявив, что та изведет молодца, предложило удариться в пьяный загул:
Ты пойди, молодец, на царев кабак,
не жали ты, пропивай свои животы (достояние. — А. Р.)
<...>
кабаком то Горе избудетца,
да то злое Горе-злочастие останетца (отстанет. — А. Р.):
за нагим то Горе не погонитца,
да никто к нагому не привяжетца,
а нагому, босому шумить розбой.
Герой не послушал дурного совета, но тогда Горе явилось ему во сне в образе архангела Гавриила, и на сей раз молодец внял его настояниям, исполненным иронии и сарказма:
Али тебе, молодец, неведома
нагота и босота безмерная,
легота, беспроторица (свобода, безубыточность. — А. Р.) великая?
На себя что купить, то проторится (требует издержек. — А. Р.),
а ты, удал молодец, и так живешь.
Да не бьют, не мучат нагих-босых
и из раю нагих-босых не выгонят,
а с тово свету сюды не вытепут (не вытолкают. — А. Р.),
да никто к нему не привяжется,
а нагому-босому шумить розбой.
Горю в облике архангела Гавриила «поверовал, / сошел он пропивать свои животы, / а скинул он платье гостиное, / надевал он гунку кабацкую, / покрывал он свое тело белое». Герой приходит на берег реки, но перевозчики отказываются переправлять его без платы, а «дать молотцу нечево». Голодный молодец сидит у воды до вечера, после чего решает утопиться:
Ахти мне, Злочастае горинское,
до беды меня, молотца, домыкало:
уморило меня, молотца, смертью голодною,
уже три дни мне были нерадошны,
не едал я, молодец, ни полу куса хлеба.
Ино кинусь я, молодец, в быстру реку,
полощь мое тело, быстра река,
ино еште, рыбы, мое тело белое!
Ино лутчи мне жития сего позорного,
уйду ли я, я у горя злочастного.
Тут вновь появляется Горе и останавливает молодца, готового свести счеты с жизнью:
И в тот час у быстри реки
скоча Горе из-за камени:
босо, наго, нет на Горе ни ниточки,
еще лычком Горе подпоясано,
богатырским голосом воскликало:
«Стой ты, молодец,
меня, Горя, не уйдеш никуды!
Не мечися в быстру реку,
да не буди в горе кручиноват, —
а в горе жить — некручинну быть,
а кручинну в горе погинути!
Спамятуй, молодец, житие свое первое (прежнее. — А. Р.),
и как тебе отец говорил,
и как тебе мати наказывала!
О чем (почему. — А. Р.) тогда ты их не послушал?
Не захотел ты им покоритися,
постыдился им поклонитися,
а хотел ты жить, как тебе любо есть.
А хто родителей своих на добро учения не слушает,
того выучю я, Горе злочастное,
не к любому (к немилому. — А. Р.) он учнет упадывать,
и учнет он недругу покарятися».
Горе призывает молодца покориться, признать его власть:
Говорит Злочастие таково слово:
«Покорися мне, Горю нечистому,
поклонися мне, Горю, до сыры земли,
а нет меня, Горя, мудряя на сем свете!
И ты будеш перевезен за быструю реку,
напоят тя, накормят люди добрыя».
Молодец от безысходности «покорился Горю нечистому» и пошел «весел, некручиноват»:
утешил он Горе-злочастие,
и сам идучи думу думает:
«Когда у меня нет ничево,
и тужить мне не о чем!»
Молодец поет удалую песенку о своей доле, где есть слова «Не бывать бражнику богату». Услышавшие «молодецкую попевочку» перевозчики бесплатно перевезли его на другой берег, дали ему новую одежду и посоветовали:
А что ты еси, доброй молодец,
ты поди на свою сторону,
к любимым честным своим родителем,
ко отцу своему и к матери любимой,
простися ты с своими родители,
с отцем и материю,
возьми от них благословение родителское.
Однако тут молодцу перегораживает путь «злое Горе».
Говорит Горе таково слово:
«Ты стой, не ушел, доброй молодец!
Не на час я к тебе, Горе злочастное, привязалося!
хошь до смерти с тобою помучуся.
не одно я Горе — еще сродники,
а вся родня наша добрая,
все мы гладкие, умилные,
а кто в семью к нам примешается,
ино тот между нами замучится,
такова у нас участь и лутчая.
Хотя кинся во птицы воздушныя,
хотя в синее море ты пойдешь рыбою,
а я с тобою пойду под руку под правую».
Горе начинает преследовать героя, начинается охота. Оба сначала оборачиваются птицами и зверями, затем молодец превращается в траву, а Злочастие — в грозящую ей косу:
Полетел молодец ясным соколом,
а Горе за ним белым кречатом;
молодец полетел сизым голубем,
а Горе за ним серым ястребом;
молодец пошел в поле серым волком,
а Горе за ним з борзыми вежлецы (с охотничьими собаками. — А. Р.).
Молодец стал в поле ковыл-трава,
а Горе пришло с косою вострою,
да еще Злочастие над молотцем насмиялося:
«Быть тебе, травонка, посеченой,
лежать тебе, травонка, посеченой
и буйны ветры быть тебе развеяной».
После молодец превращается в рыбу, Горе пытается выловить его неводом:
Пошел молодец в море рыбою,
а Горе за ним с щастыми (частыми. — А. Р.) неводами,
еще Горе злочастное насмеялося:
«Быти тебе, рыбонке, у бережку уловленой,
быть тебе да и съеденой,
умереть будет напрасною смертию».
Горе, сопутствующее персонажу, подговаривает его на совершение преступления — убийства и грабежа, чтобы лишить его жизни:
Молодец пошел пеш дорогою,
а Горе под руку под правую,
научает молотца богато жить,
убити и ограбить,
чтобы молотца за то повесили,
или с камнем в воду посадили.
Спасает несчастного лишь уход в монастырь:
Спамятует молодец спасенный путь,
и оттоле молодец в монастырь пошел постригатися,
а Горе у святых ворот оставается,
к молотцу впредь не привяжетца.
А сему житию конец мы ведаем.
Избави, господи, вечныя муки,
а дай нам, господи, светлый рай.
Во веки веков. Аминь.
«А купец обернулся петухом и начал клевать жемчуг»
«Повести» присущи элементы, восходящие к различным жанрам — как фольклорным, так и книжным. Вступление, повествующее об Адаме и Еве, напоминает духовный стих. Хвастовство гостей на пиру и расспрашивание героя пирующими о его печали характерны для былины. Преследование молодца Горем, при котором они превращаются в различных животных, в растения и предметы, — это вариация мотива волшебной сказки, который известный фольклорист В. Я. Пропп определил как шестой вариант XXII сюжетной функции: «Герой спасается от преследования <...> спасается бегством с быстрым превращением в животных, камни и пр. <...> Герой бежит в образе коня, ерша, кольца, зерна, сокола <...> существенным для этой формы является самое превращение». Пример из одного из вариантов сказки «Хитрая
наука» (собрания А. Н. Афанасьева), в ней «колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит! Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом и бултых в воду, а волк за ним щукою. Ерш бежал-бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги. Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком. „Отдай, — пристает к ней, — мое золотое кольцо“. — „Бери!“ — говорит девица, и бросила кольцо наземь. Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал — одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб!» А вот другой вариант той же сказки: «Стал купец покупать перстень; взяла с него царевна целые десять тысяч и будто нечаянно уронила перстень на пол; рассыпался он мелким жемчугом, и прикатилось одно зерно прямо к ногам царевны. Она в ту ж минуту заступила его своим башмачком. А купец обернулся петухом и начал клевать жемчуг; поклевал все и говорит: „Ну, теперь погубил я своего супостата!“ Царевна приподняла свою ножку: жемчужина обернулась ястребом, и разорвал ястреб петуха на две части. После того ударился о сырую землю и стал таким красавцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать».
Разница между мотивом из волшебной сказки и эпизодом из «Повести о Горе и Злочастии» в том, что в сказке преследователь не может догнать героя, который благополучно добирается до нужного места, до дома. Горе же не отстает от молодца, и тому приходится прятаться в монастыре.
Не послушавший родительского наставления, решивший жить собственным умом молодец внешне напоминает сказочного героя, нарушающего запрет и вынужденного отправиться в странствие в далекую землю, в тридесятое царство. Пренебрежение героя добрым советом удвоено: он забывает о наставлении, данном в первый раз на пиру, и проявляет гордыню. Однако в целом «Повесть» не похожа ни на былину, ни на сказку. Молодец не совершает никаких подвигов, Горю он безусловно проигрывает, ни невесты-царевны, ни царства он не получает. В отличие от волшебной сказки, сюжет «Повести» строится по принципу повтора и возрастающей градации: сначала молодец не прислушивается к наставлению родителей и отправляется в странствие, он наживает достаток, но названый брат (как можно понять, первое воплощение Горя-Злочастия) совращает его в пьянство, и молодец всего лишается. Затем он вновь игнорирует наставления — на сей раз неких людей на пиру, и на новом пиру впадает в грех гордыни и во власть Горя.
Соединение признаков разных жанров в целом нехарактерно для устного народного творчества. Это свидетельство, что «Повесть» вырастает из фольклора, но является все-таки произведением литературным.
Из книжных жанров «Повесть», несомненно, близка к притче. Неслучайно молодец безымянен, он человек вообще, так же никак не обозначены ни место действия, ни историческое время. Такого рода обобщение характерно как раз для притчи. Фабула «Повести о Горе и Злочастии» схожа с сюжетной канвой евангельской притчи о блудном сыне. Подобно персонажу притчи, молодец уходит «на чужую сторону» и там лишается имущества, правда, не родительского, а нажитого, и не возвращается после скитаний в отцовский дом, а уходит в монастырь. Однако, поскольку в притче отец символизирует Бога, сын же — душу человеческую, а дом отца означает Царство Небесное, различие не так уж велико: ведь монастырь — это именно образ Царства Небесного.
Также в «Повести о Горе и Злочастии» есть черты, присущие житию. Горе не случайно однажды названо «нечистым»: у него есть черты беса-искусителя. Молодец — грешник, через покаяние приходящий в монастырь.
Образ Горя-Злочастия — многозначный и противоречивый. Оно, несомненно, олицетворяет идею прирожденной судьбы и в этом отношении похоже на рожаниц и русалок в славянской и валькирий и норн в скандинавской мифологии. Оно отчасти похоже на «вредителя» — антагониста героя волшебной сказки. Оно подобно бесу: совращает молодца в грех пьянства, пытается довести до разбоя и убийства, до казни за преступления. Вход в монастырь для Горя закрыт. Вместе с тем именно Горе-Злочастие напоминает персонажу о его вине, «читает мораль». Оно не дает несчастному скитальцу совершить самоубийство, хотя, казалось бы, должно было подтолкнуть его к этому смертному греху.
Мораль «Повести» традиционна: попытка жить собственным умом осуждается. Но образ главного героя необычен: он скорее наивен и безволен, чем по-настоящему грешен. Его скитания символизируют смятенную, выбитую из устойчивой жизненной колеи душу. Голь перекатная, «бывший человек» — это новый персонаж для древнерусской литературы, привыкшей изображать людей как представителей определенных корпораций или социальных слоев: князей, бояр, купцов, монахов... Автор «Повести» — отнюдь не приверженец монашеского идеала. Горе препятствует ему жить обычной жизнью, как все: дважды лишает достатка, отбирает невесту, возможность завести семью. Норма для создателя произведения — это не монашество, а полноценная мирская жизнь. В отличие от притчи о блудном сыне, рассказывающей о пути к Господу, повесть о несчастном молодце изображает безуспешную попытку закрепиться в жизни и вернуться в родительский дом. Монастырь как конечная точка в скитаниях оказывается здесь неожиданно.
Это необычное произведение могло возникнуть только в переходном XVII столетии. На скрещении фольклора и книжности, церковной книжности и зарождающейся светской литературы.