Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Чхве Инхо. Город знакомых незнакомцев. СПб.: Гиперион, 2011
В классической статье «Стокгольмские синдромы корееведения, или За что мы любим Корею» Татьяна Габрусенко, казалось бы, давно уже закрыла тему корейской литературы на амбарный замок, доступно разъяснив, что она скучна, вторична и что ее вообще не существует. Чтобы вам не гуглить, давайте я немного процитирую:
«Когда я была молода и прекрасна, я тоже занималась литературой Южной Кореи. И тоже пыталась оправдать то, что оправдать невозможно. Из того унылого второсортного мусора, который называется современной южнокорейской классикой, я упорно пыталась вычленить хоть одно светлое зернышко, найти хотя бы проблеск таланта и самостоятельных мыслей.
Я очень сердилась тогда на корейцев, которые, узнав, чем я занимаюсь, осторожно хмыкали, намекая на то, что я занимаюсь миражом, фикцией, ибо в Корее литературы нет. <…>
Дальнейший опыт периодического приобщения к южнокорейской литературе подтвердил <…> для меня ее вторичность и незначительность. Я укрепилась в своем первоначальном подозрении, что корейские „высокие” писатели — это люди, за редким исключением не имеющие ни своих слов, ни своих мыслей, с удручающе бедным жизненным опытом и кругозором».
Короче говоря, когда б вы знали, из какого второсортного мусора растет корейская литература, не ведая стыда.
Но на то Габрусенко и кореевед. Ну а я, что называется, человек простой и, видимо, в своем роде все еще «молодой и прекрасный», раз готов с удовольствием ковыряться в корейском «мусоре», не морщась и не надевая резиновые перчатки.
Изначально роман «Город знакомых незнакомцев» Чхве Инхо привлек меня обложкой с муравьями, ползающими по решетчатому не пойми чему (потом я узнал, что это, оказывается, не «не пойми чего», а работа выдающегося художника Эшера «Лента Мебиуса II»). Однако, начав читать, я почувствовал, что оформление тут вообще дело десятое, потому что сам текст — это такой восхитительный нонсенс, что хочется пропеть о нем всему свету.
Главного героя романа зовут К. — прямо как героя «Замка» Франца Кафки. Проснувшись утром после беспокойного сна, он обнаружил, что реальность вокруг него нереальна и что всех его близких заменили двойники.
Казалось бы, пока все, как и обещала Габрусенко, — сплошной литературный косплей. Но дальше начались странности: ни с того ни с сего роман принялся тяготеть то к творчеству великого отечественного «детского» палпфикшн-абсурдиста Валерия Роньшина, то к творчеству не менее великого отечественного «взрослого» палпфикшн-юмориста и культуриста Андрея Бадина.
Вот, скажем, характеристика главного персонажа. Это что, Кафка? Нет, это явно Бадин писал:
«К. не был сексуальным маньяком, возбуждающимся от вида голого женского бедра, и не был настолько развратен, чтобы соблазняться любой откровенной позой. Он вообще считал женское тело автоматом, подобным тому, что выдавал газировку или кофе, стоит только засунуть в него нужное число монет и нажать кнопку. Единственная женщина, которая не была автоматом, — это его жена».
Как тут заодно не вспомнить еще и Хармса с его знаменитым «женщина — это станок любви»?
Но у Чхве Инхо речь, возможно, идет о станках в буквальном смысле: к своему абсурду он до кучи присоединяет распространенный мотив из научной фантастики, когда дереализация и прочие душевные закавыки героя объясняются не метафизически, а тем, что он всего-навсего старый поломанный робот. По традиции таких произведений сперва мы вообще не в курсе машинной подоплеки, но в конце все становится ясно — у молодежи это называется «твист».
Однако Чхве касается темы роботов не буквально, а чуточку, намеком. Мол, чего-чего вам там, читатель, показалось? Роботы? А, ну да, может быть, и так. Но, может, и совсем даже по-другому. Может, и будет твист с антенной из головы, а может, и нет.
А где же в романе Роньшин? А вот: в одной из сцен друг К., психиатр, рассерженно материт жену, которая ему изменяет. Тут К. с какого-то перепугу воспринимает слово «сумасшедшая» буквально, из чего делает вывод о профнепригодности товарища:
«— Сумасшедшая сука, — вырвалось у него тихое ругательство, полное ненависти. <...>
К. задумался. Если верить словам Н., то его жена — сумасшедшая сука. Однако сам Н. был специалистом по лечению ненормальных людей, сошедших с ума. То есть, получается, что Н. не может вылечить собственную жену и, будучи не в состоянии ей помочь, он, как Сизиф, бесконечно катящий камень в гору, ругал жену, тем самым ругая самого себя. Так, может быть, наоборот, сам Н. и был сумасшедшим?»
Невероятная логическая конструкция. Вам все еще кажется, что корейская литература — это так уж скучно?
Конечно, сложновато себе представить, что Чхве Инхо читал Роньшина, Бадина и Хармса. И следовательно, написал все это не вполне всерьез, а предполагая, что кто-нибудь потом прочитает роман иронично, абсурдистского смеха ради.
Зато Кафку он точно читал, о чем даже объявляет прямым текстом в совершенно роньшиновской сцене с превращением профессора Р. (Р., понимаете?) в девушку Оленьку. К. просит: превращайтесь, дорогой профессор в кого угодно, но только не в насекомое, как у Кафки, а то я испугаюсь.
С другой стороны, в предисловии к книге Чхве Инхо говорит:
«Роман был написан ровно за два месяца. <…> Для меня самого остается загадкой, как я смог проделать работу, требовавшую такой высокой степени концентрации. Иногда я испытывал благоговейный трепет от ощущения, будто я записываю роман под чью-то диктовку, а не придумываю его сам».
Если уж сам автор не исключает, что текст ему нашептали некоторые загадочные силы, то какое мы имеем право исключать, что эти же самые силы ранее изучили творчество упомянутых литераторов и решили поделиться с Чхве впечатлениями?
Может, и так, а может, по-другому — ну, вы помните. Как бы то ни было, пространство романа на редкость мультикультурно: Кафка уживается здесь с Халком, Грегор Замза соседствует с Сейлор Мун. Такому коллажу сложно не позавидовать.
А смотрите, как захватывающе сформулировано отношение героя к религии:
«Хотя мы знаем, что истории про гномов, Белоснежку и Русалочку выдуманы, они не становятся от этого менее интересными. Точно так же и церковь для К. не теряла своей привлекательности. Посещение церкви было интересным и захватывающим занятием, как катание на роликах, прыжок с тарзанки, стрельба в тире, гонки на машинках или комната страха в парке развлечений».
Или возьмите отрывок, в котором звучащие в церкви библейские сюжеты вдруг напоминают К. триллеры Хичкока и поэтому становятся для него интересными. Можно, конечно, сказать, что герой тем самым принижает, опошляет христианские ценности. Но будет ли продуктивной такая точка зрения? Не предположить ли вместо этого, что К. ищет ключик к мирозданию, пользуясь доступными ему малыми средствами? По крайней мере, он пытается. Разве это так плохо?
К. не кажется нам плохим человеком. Он обладатель трогательного, то ли детского, то ли наивно-роботизированного (в духе какого-нибудь Электроника) сознания. И он похож на мир, который его породил, — на современную корейскую литературу, как представляет ее Габрусенко.
Правда, она видит в корейской литературе скорее бездушную нейросеть, тупо косплеящую все, что плохо лежит. Такой взгляд возможен. Но снова тот же вопрос: продуктивен ли? Почему бы вместо этого не вообразить ребенка, который, словно ракушки в ведерко, собирает все понравившиеся ему цитаты, мотивы, тропы, чтобы украсить ими свой странный замок из песка?
Да, напора вечности этому замку не выдержать — лет через сто (если планета не сойдет с орбиты) «Город знакомых незнакомцев» вряд ли будут перечитывать. Но те, кто успел полюбоваться на него в свое время, должно быть, согласятся, что он был прикольный. Да чего там, даже в своем роде красивый.
Тут ведь смотря как посмотреть. Кто-то, оказавшись в борделе, думает о борделе. А кто-то — ну да, это странно, но почему бы и нет — о дереве жизни. Есть же на свете такие чудаки. То ли дети, то ли сломанные роботы.
«— Леон, мы вместе должны защищать дерево жизни.
— Что такое дерево жизни? — снова переспросил К.
— Дерево жизни защищает всех жителей Земли. Злодей Алан решил уничтожить это дерево. Единственное, что может защитить его — это энергия людей.
Дерево жизни.
Единственная цель девушки, ставшей Сейлор Мун, — спасти дерево жизни. А это не то ли самое дерево познания, о котором говорится в Библии? Когда Бог создал первого человека, Адама, и поселил его в Эдемском саду, он разрешил ему есть плоды любого дерева, кроме дерева познания, на котором росли плоды добра и зла, и предупредил, что в день, когда Адам ослушается и вкусит плод того дерева, он умрет. Искушенная змеем Ева сорвала и отдала плод с дерева познания Адаму, совершив первородный грех. С тех пор люди были изгнаны из Рая и не могли больше жить вечно. Ибо прах ты и в прах возвратишься, как сказал Бог. Дерево жизни было забыто. Дерево жизни, медленно умирающее на Земле, спасти которое отважилась воительница Луны Сейлор Мун. Не то ли это самое дерево жизни, выращенное Богом? <…>
Будильник, стоявший на полке, зашелся криком. В тот же момент из динамика донесся голос менеджера:
— Тридцать минут подошли к концу. Как вы предпочитаете поступить, уважаемый гость? <…>
— Я продлю время до часа, — ответил К».
Правда, меня никто не спрашивал, но мой ответ будет точно таким же: знакомство с корейской литературой хотелось бы продлить.