Она поцеловала девочку в тот день, когда погибли ее родители, и два события, независимые друг от друга, выстроились для подростка в причинно-следственную связь: она поцеловала девочку — и потому разбились мама и папа.
Смятенный ум ищет спасения как может: для юной американки Кэм тяга к девочкам окрасилась в краски вины и раскаяния. Дебютный роман Эмили М. Дэнфорт «Неправильное воспитание Кэмерон Пост» детально показывает, как чувство, столь естественно выражаемое поначалу, покрывается коркой стыда, как оно учится прятаться, нагружая квир-человека бременем страха. Главная героиня знакомится с другими девочками, она влюбляется, а затем по принуждению религиозной тети оказывается в специальном лагере, где ее должны сделать «нормальной». По совету «специалистов» Кэмерон, которой уже нельзя называться «мужским» прозвищем «Кэм», рисует свой личный айсберг: она должна понять, что привело ее к «гомосексуализму» — дефицит родительского внимания или его переизбыток, сексуальная травма или чрезмерные занятия «маскулинными» видами спорта.
«...Гомосексуальности не существует, — начала она. — Это лишь миф, который поддерживают так называемые защитники прав сексуальных меньшинств. — Следующее предложение она произнесла очень четко, делая паузу после каждого слова: — Никакой гомосексуальной идентичности нет. Ее не существует. Есть лишь борьба с греховными желаниями, которую все мы, божьи дети, должны вести.
Мы смотрели друг на друга, но мне ничего не приходило в голову, и я опустила глаза на свой айсберг».
Вышедшая на русском совсем недавно, американская литературная сенсация 2012 года воспринимается в России иначе. Барьер, в 2013 году поднятый в России законом о так называемой гей-пропаганде, затрудняет литературный обмен с Западом и, не отменяя болезненной важности самого предмета исследования, вынуждает усложнять ассоциативные ряды: книги «по теме» приходится дополнять фильмами, вспоминать статьи, подкасты, ютуб-интервью.
В свое время став прорывом в литературе англоязычной, в году 2021-м «Неправильное воспитание Кэмерон Пост» представляется одним из многих высказываний о так называемой конверсионной терапии — попытках «перекодировать» квир-человека, вынуть из него «неправильное» чувство. В США такого рода «лечение» прошли около 700 тысяч человек, — это оценка исследователей Калифорнийского университета. И надо бы подчеркнуть, что наука высказывается по этому вопросу недвусмысленно: гомосексуальность не болезнь, то есть попытки лечить скрывают желание покалечить. В прошлом году в специальном докладе ООН подобные практики назвали пытками — деянием «по своей природе дискриминирующим», делом «унизительным, негуманным и жестоким». Там же указано, что 80% жертв на момент «терапии» не больше 24 лет.
Появившись на русском спустя без малого десять лет после создания, книга Эмили М. Дэнфорт разговаривает не только с другими книгами. Она глядится в одноименную экранизацию, вышедшую в мировой прокат в 2018 году. Она рифмуется с документальным фильмом «Pray Away», появившимся этим летом в медиатеке Netflix. Она напоминает о гватемальской «Дрожи», — хите международных кинофестивалей. Она допускает и максимальное приближение к российским реалиям: все еще не до конца известна судьба чеченки Халимат, которую недавно «лечили» от любви к девушке.
Да, в России «гомосексуальность» тоже пытаются лечить — и по-мусульмански, и по-православному, но осмысление этих варварских практик замирает где-то на пороге русской литературы, позволяя видеть возможности для романа, но не сам роман. Робкой попыткой в этом направлении можно назвать «Лето в пионерском галстуке» Катерины Сильвановой и Елены Малисовой. Книга, которая выйдет этой осенью, описывает не только пробуждение чувств у советских мальчиков, но и стремление одного из них «вылечиться», — он ходит к врачу.
Травматичный опыт «дегомосексуализации» представлен в литературе на русском пока лишь в голосах иностранных авторов, — его сложно назвать даже хором, как бы ни был насыщен этот квир-дискурс на Западе. В американской прозе «The Miseducation of Cameron Post» образует пару с «Boy Erased» (2016), — эти книги ведут диалог схожий, но не тождественный. Парадокументальный роман Гаррарда Конли появился в США в пандан к роману Эмили М. Дэнфорт. Схожий в кульминационных моментах с «Кэмерон Пост», «Стертый мальчик» придал судьбе смятенного квир-человека ауру факта.
Кэмерон Пост — литературный персонаж, созданный из собственных рефлексий писательницы-лесбиянки и реальных историй жертв «конверсионной терапии». Гаррард Конли описывает личный опыт: в 2004 году по настоянию родителей он побывал в лагере религиозных фундаменталистов «Love in Action», где по программе «двенадцати шагов» попробовал откорректировать свою личность. У «Кэм» — «айсберг» и профилактические беседы, у 19-летнего Гаррарда — строгий дресс-код, запреты на прикосновения, музыку, нерелигиозные книжные магазины. Он искал изъяны и в прошлом своей семьи, — рисовал генеалогическое древо, пытаясь понять, какой из предков мог довести его до нынешней греховности.
Выйдя в России в конце 2020 года, «Стертый мальчик» саму тему заявил не как протест, что составляет главную силу «Неправильного воспитания», — но как призыв к пониманию. Мир Гаррарда Конли в меньшей степени полярен: как видно, родители, отправившие его на муки, руководствовались самыми благими намерениями и потому заслуживают как минимум прощения.
«...Господи, — наконец произнесла она, — ты хочешь убить себя?
Такой простой вопрос, вместо ответа на который я издал резкий животный крик. Я обхватил руками колени, поднял их к груди и прижался к пассажирской двери, упершись щекой в оконное стекло.
— Господи, — повторила мама, — больше ты туда не вернешься».
Всевышний как фигура риторическая то и дело возникает в «Неправильном воспитании Кэмерон Пост», но искания Бога в себе занимают главную героиню куда меньше, нежели общественная стигма: почему мне запрещают то, что для меня так важно и столь естественно? Гаррард Конли куда внятней обозначает дилемму религиозного человека, которому нужно примирить веру с собственной гомосексуальностью, и в этом отношении ближе не к Дэнфорт, а, скажем, к классику англоязычной квир-прозы Дженет Уинтерсон («Не только апельсины», 1985).
«Стертый мальчик» предлагает взгляд изнутри, — роман ценен показательными деталями, которые позволяют стороннему сконструировать мир ортодокса, а следом и прочувствовать душевные корчи человека, который считает гомосексуальность заблуждением и, потерянный, блуждает в потемках сам. Вот юноша, который боится, что ему захочется секса с собакой, потому что умные люди сказали, что «гомосексуализм — равно зоофилия». Вот мужчина, который всерьез полагает, что гомосексуализм лечится длиной волос — запретная страсть якобы начинается, если волосы на висках длиннее верхней кромки ушей.
Подталкивая читателя к сопереживанию вместо категорического осуждения, Гаррард Конли неожиданным образом меняет восприятие трудов (безусловно гомофобных), все еще предлагающих лечение несуществующей болезни. Такие книги, увы, доступны, а цена их, учитывая сулимые благодати, даже смехотворна. Всего тысяча шестьсот шестьдесят девять рублей за «откровенный разговор о гомосексуальности»; какие-то двадцать семь долларов девяносто девять центов — за правдивые «истории репаративной терапии»; четыреста тринадцать рублей — за «реальные свидетельства преодоления»; и попросту бесплатно — при наличии доступа к архивам РГБ.
Все это можно читать и как выражение отчаяния человека, его капитуляции перед сложностью мира. Круг жертв, таким образом, не исчерпывается теми, кто сам подвергся бесчеловечным опытам, — вокруг тысяч квир-людей, прошедших «терапию», есть тысячи и тысячи тех, кто из самых лучших намерений принуждал к пыткам, их устраивал.
Был геем и мучился — подверг себя испытаниям и обрел жену, детей, положение в обществе, самоуважение, чего душа пожелает. В этих книгах меж кольями «до» и «после» трепыхается самодельная терминология вроде «эгодистонического гомосексуализма»; Слово Божье вульгаризировано и представлено как набор софизмов; а судьбы якобы исцеленных невозможно верифицировать. Очевидно, что Джозеф Николоси, Ричард Коэн и анонимные российские авторы совершают то, за что их на том свете по голове не погладят: яд подобной лжи вызывает долгосрочные деструктивные последствия. Несколько лет назад в интервью газете Die Zeit мигрант из России рассказывал, какое действие на него, молодого гея из религиозной семьи, живущей где-то на северо-западе Германии, произвела книга «Изменения возможны» — 62 страницы под авторством Себастьяна Вебера (псевдоним). «Я прочитал ее со смесью иронии и любопытства, не зная, что она способна во мне разбудить. Было написано так умно, что я, будучи христианином и гомосексуалом, подумал, что могу себя с этим идентифицировать», — вспоминает Владимир, после сеанса коллективного моления переживший затяжную депрессию.
Начав от забора, книги о «дегомосексуализации» работают только «до обеда». «Где те исцеленные мужчины, где те люди, которые затем стали счастливы? Мы ждем, покажите нам их! Они не могут нам показать даже одного, потому что их нет», — говорит американец Роджер, герой немецкого документального фильма «Ненавидимая любовь», бывший мормон и бывший «экс-гей», тщетно лечившийся и лечивший от гомосексуальности (отец пяти детей, за 12 лет брака испытавший удовольствие от секса лишь дважды, а ныне состоящий в однополом партнерстве).
«Я сказал ей: „Мама, ты видела, что я играю с куклами. Ты позволяла мне краситься и проводить долгие часы перед зеркалом, укладывая волосы. Мои братья никогда не делали ничего подобного. Так почему же ты не остановила меня? О чем ты думала?” Не сомневаюсь, она всегда желала мне только добра. Но сейчас ей было нечего сказать. Она стояла передо мной ошеломленная, и по ее лицу текли слезы», — цитирует своего пациента Джозеф Николоси, наверное, самый знаменитый «гомоцелитель» США, в своих книгах об успехах репаративной терапии рекомендующий отцам в качестве профилактической меры принимать с сыновьями душ.
Научное знание да и банальное здравомыслие превращают чтение книг об «экс-геях» в занятие и смешное, и страшное, и безусловно поучительное: взяться за руки и петь, бить по подушке бейсбольной битой, выбивая из себя гея, заниматься борьбой, мочиться только стоя, как «настоящий мужик», — представленная таким образом маскулинность, все менее коррелируя с реальностью, выглядит не иллюзией даже, а мороком. Какую бы «победу» ни описывали последние страницы, они даруют лишь открытый финал: мы-то знаем, что «исцеление» — самая низкая точка эмоциональной параболы, которая, будучи прерванной, вызывает чувство сгущенного саспенса, ужаса неразрешенного и неизбежного. Мы-то знаем, что у ЛГБТ-людей, переживших «терапию», вероятность попытки суицида в два раза больше, чем у остальных.
По данным ООН, в Мозамбике в «лечении» квир-людей практикуют экзорцизм и «корректирующие изнасилования», во Вьетнаме — «народную медицину», в Иране геям на полном серьезе рекомендуют смену пола. Безусловность варварства «во благо» как и все новые и новые попытки переиграть природу создают поле для конфликта — в первую очередь реального, который в силу определенности этических акцентов не может не стать темой художественного осмысления. Избавление от встроенных в жесткий диск личности преференций не может быть простым, а извивы этого каменистого пути столь причудливы, что способны завести хоть в трагедию, хоть в комедию, хоть в любой из гибридов смешного и печального.
Бриджет Коллинз вырастила на этой почве фэнтези-роман — «Переплет» стал бестселлером в Британии в 2019-м, а на русском вышел годом позже. В этой готической сказке об альтернативном европейском прошлом она допустила, что стыдное любовное переживание можно посредством «переплетчиков» запереть в книге. Забытье, которое получает крестьянский сын Эмметт, кажется эмоциональным парафразом состояний, в которых неизбежно оказываются «экс-геи»: депрессия, вспышки агрессии, суицидальные мысли.
Для Адама Сильверы стремление гея избавиться от стыдного чувства стало зерном сочинения, которое миксует реальность и фантастику, триллер и детектив. В романе «Скорее счастлив, чем нет» (2015, рус. пер. 2020) американский беллетрист, пишущий для «юных взрослых», придумал мир, где можно избавляться от переживаний неконформных и тем некомфортных: его герой, побывав в институте Летео, принудительно погружается в неведение. Амнезия, как утверждает автор, дает наивность, но не невинность, — однажды пережитое все равно прорастет, так или иначе.
«Вся прежняя жизнь рушится мне на голову — все мои ошибки, которые я, сам того не ведая, сделал снова, все удары по моему разбитому сердцу. Наверно, внутри меня сейчас бьются два сердца, отданные двум людям, — будто настал конец света и Луна и Солнце вместе вышли на небо моей личной планеты».
Гомофобия, внешняя и внутренняя, — вот ключ к романам о тщетных попытках изъять гомосексуальность. К какому бы жанру приписан ни был, на какую бы ни был рассчитан аудиторию, такой текст однозначен в финальном выводе: убежать от себя невозможно, а за любую попытку изнасиловать душу придется платить — эмоциональными травмами, чувством не вполне реализованной жизни, отсутствием радости от успехов и принятием любого поражения как разумеющегося само собой.
Пережившие ужасы конверсионной терапии без особого оптимизма смотрят в будущее: пока в мире существует гомофобия, будут и желающие лечить «недуг» гомосексуальности. Из этого следует, что нам и впредь не избежать размышлений по столь печальному поводу. Потенции романа, к примеру, имеет история одного из героев документального фильма «Pray Away», который утверждает, что «был» транс-человеком, сумел побороть себя, а теперь делится опытом с другими, для чего использует возможности соцсетей, действуя точечно, обращаясь к тем, кто находится в сходном с ним информационном пузыре. Медиумы могут быть сколь угодно современными, а суть остается прежней, — и, вновь апеллируя к научному знанию, легко предположить, что этот герой повторит судьбу американца Джона Смида, который в прошлом десятилетии громко покинул ряды «конверсионных терапевтов», а позднее вступил в однополый брак. Вполне «романной» можно назвать и историю Джона Полка, который был самым знаменитым «бывшим геем» Америки, попался на глаза в гей-баре, публично покаялся, а теперь, заметно похорошевший, рассказывает, как несчастлив был в традиционном браке, фактически фиктивном, и как доволен своим нынешним гей-сожительством.
Романы об «экс-экс-геях» — тех, кто пытался не быть собой и признал тщетность таких усилий, — не стоит, наверное, выделять в особый поджанр квир-прозы, сколь бы сходны ни были их тропы. Уместней, пожалуй, говорить о постепенном растворении «темы» в ткани литературы. Показателен в этом смысле швейцарский «Ученик пианиста» («Der Klavierschüler»). Леа Зингер рассказывает об одной из самых знаменитых жертв «аверсивной терапии» — выдающемся пианисте Владимире Горовице, который в США пытался избавиться от гомосексуальности: его подключали к электротоку, а затем показывали фотографии обнаженных людей. За снимки мужчин следовало два удара током, а за женщин — ничего. Итогом были только мучения, — пишет Леа Зингер в своем романе, где домысел дополняет документальные свидетельства. Биограф-беллетрист не исключает, что позднейшие концертные провалы гениального музыканта были следствием истязаний в американской клинике в 1940-е годы.
Вышедший в Швейцарии в 2019-м «Ученик пианиста» тематически не исчерпывается приговором «целителям», — их явление необходимо для понимания меры смятения главного героя. Роман тематизирует не гомосексуальность как таковую, а общественное бремя, к которому приговорен квир-человек. Страх разоблачения, постоянное чувство стыда, более и менее удачные попытки спрятаться за маску, нервные срывы, — жизнь во лжи, как доказывает Зингер, разрушительно воздействует на личность, вознаграждая, впрочем, особыми отношениями с музыкой, которая остается единственной территорией правды для гея в гомофобной среде. Владимир Горовиц мог смеяться и плакать во время исполнения, — зримый опыт сублимации, который, наверное, уже невоспроизводим в наши дни на Западе, где «исцеление» от гомосексуальности считается шарлатанством.
Есть шанс, что этот роман скоро выйдет на русском. То есть имеется вероятность, что и в русскоязычной Википедии будут, наконец, упомянуты двухлетние отношения Горовица со швейцарцем Нико Кауфманом, который, как следует из их переписки, был не только учеником гения, бежавшего из Советской России и ставшего одним из самых знаменитых пианистов планеты.
«Любовь вырастает из долженствования. Ненавидел ли себя Горовиц за то, что не любил той любви, какой должен был любить? Если так, то мне понятно, почему Володя не мог меня видеть: я напоминал ему, что он выбрал ложь как жизнь. Я был его совестью» («Der Klavierschüler», рус. пер. — К. К.).