Изобретатель изданий

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

«В Париже в возрасте 74 лет умер Сергей Владимирович Дедюлин, русский историк, библиограф, журналист, издатель, участник неофициальной культурной жизни Ленинграда». 

Здесь все правильно, и библиограф, и журналист, и участник, — но для тех, кто не знал Сережу Дедюлина, эти слова остаются просто сухим перечислением должностей. Библиографов, журналистов и участников много, а Сережа был один.

О его роли в русской литературе и журналистике, как подцензурной, так и неподцензурной, пусть расскажут другие. Я хочу сейчас, чтобы немножко успокоить ноющее и горюющее сердце, рассказать о том, какой Сережа был человек. Впрочем, человеческое от издательского и библиографического в нем было неотделимо.

Мы познакомились в 1991 году, когда Сережа еще работал редактором в парижской еженедельной газете «Русская мысль». Вот где он был на своем месте. Он, конечно, публиковал там много своих заметок (самые существенные из них с раскрытием криптонимов, которыми он так любил подписываться, перечислены в краткой библиографии, приложенной к подробнейшей статье в википедии, которую он со своей дотошностью и тщательностью составил сам). Но прежде всего он был издателем — не в том смысле, что у него были деньги на издания (вот уж чего не было никогда), а в том смысле, что он задумывал и создавал, конструировал издания, продумывал их темы и композицию, приглашал авторов (скольких людей, в начале перестройки впервые попавших в Париж, он напечатал и добился для них гонорара! Во французских франках! Настоящих франках, которых большинство из нас и в глаза никогда не видели).

Его главное творчество было в придумывании периодических изданий. И потому одним из главных дел своей жизни он считал изобретенное и выпестованное им «Литературное приложение к „Русской мысли“» — практически журнал в газете. Одного факта из жизни Сережи достаточно, чтобы показать даже тем, кто его не знал, как он ценил литературу. Когда в результате сокращения штатов и некоторых внутренних интриг его в 1992 году из «Русской мысли» уволили и он остался в Париже практически без средств к существованию, на что он потратил выплаченное ему выпускное пособие? На покупку полного издания прустовского многотомного романа «В поисках утраченного времени» в престижной серии «Библиотека Плеяды». На французском, естественно, языке, на котором он читал не без труда, особенно в те годы, хотя уже десять лет прошло после того, как КГБ вынудил его эмигрировать.

И что он стал делать, существуя неведомо как и на какие деньги? Издавать историко-литературные журналы и бюллетени. Сначала было «Око». Потом «Библиограф» и «Новый библиограф». Потом «Другой гид» с подзаголовком «Краткая хроника культуры в Париже». В последние годы это были просто четыре страницы в PDF, в основном заполненные цветными иллюстрациями  (афиши выставок и кинофильмов, обложки книг). Кому они были адресованы, кроме близких друзей? Вероятно, никому. Но как бывает искусство для искусства, так для Сережи эти издания ради изданий были необходимой частью его существования. В них он начал помещать кусочки своих воспоминаний «Что и кого я видел? (фрагменты из „Записок журналиста“)». Видел-то он очень многих. «Особенно глубокая дружба сложилась у меня с Р. Добужинским и Д. Ивановым, с Д. Бушеном, С. Лифарем и Б. Кохно… Мысленно я стал их именовать „поколением лучших дедов“». Это из январского «Другого гида» за 2025 год — последнего, который я от Сережи получила. И там на полях помета: «Более полный текст нескольких мемуарных главок скоро выйдет отдельным выпуском». Не вышел. А сколько этих мемуарных главок не были написаны даже в кратком виде… Потому что писал Сережа тяжело, медленно. Осмелюсь сказать: хотя по объему написано им немало, он родился не писателем, а читателем и зрителем. Новый хороший кинофильм и новую интересную выставку он воспринимал не как потребитель — для развлечения и не как прагматик — для сочинения рецензии, а как часть собственной жизни.

В последние годы из-за проблем со зрением читать ему было трудно. Но если текст попадался ему в руки, то от него уже не ускользала ни одна опечатка, ни одна неправильная дата. На все это он реагировал гневными восклицаниями: «А что, корректоры теперь совсем перевелись?» Зато он умел искренне восхищаться чужими работами — черта не слишком распространенная среди тех, кто сам «творит».

Преданность его точному слову и редакторская тщательность доходили до фанатизма. Эпизод весны 1994 года: мы с ним стоим у дверей моей съемной квартиры, не входя внутрь, потому что там спит мой сын, которому завтра спозаранку идти в школу. Свет в подъезде у экономных французов гаснет каждые три минуты, и его приходится снова зажигать, нажимая на кнопку. Время уже заполночь. Но Сереже нужно непременно обсудить со мной какие-то детали из новосозданного журнала «Око», и он не уходит, хотя гаснущий свет наверняка раздражает его не меньше, чем меня.

И при всей своей исторической образованности и библиографической оснащенности он до последних дней не утратил любопытства к жизни и детскости восприятия: в 2013 году его день рождения отмечался в узком кругу в кафе «Дом» на Монпарнасском бульваре, и вот в какой-то момент свет погас, явились вереницей официанты с вечным тортом, над которым воссиял бенгальский огонь, и затянули в честь юбиляра «Happy birthday». Сережа был счастлив, и было понятно, что если официально он празднует 62-летие, внутри ему не больше 12.

А еще он, конечно, был рассказчиком. Ходить с ним по Парижу было все равно что путешествовать во времени. Он знал в центре Парижа, и правобережного, и левобережного, практически каждый дом, и не просто ту историю этих домов, о которой можно прочесть в книгах, но и другую, устную. «Вон видите там окна на втором этаже? В этой квартире жил Оскар Рабин». Причем с некоторыми парижскими локусами у него сложились едва ли не любовные отношения. Он был буквально влюблен, например, в крохотную площадь Фюрстенберга, он говорил о ней почти как о живом существе. Многие помнят, должно быть, что у него, вечно безденежного, была такая игра: гуляя по Парижу, взглянуть на какие-нибудь окна в прекрасном особняке и прикинуть: захотел бы он за этими окнами жить или нет? «Эти не подходят. А вот эти… пожалуй».

И вот теперь все эти рассказы о Париже и о людях Парижа, о Ленинграде и людях Ленинграда его молодости умерли вместе с ним.