Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Алексей Ремизов. Дневник мыслей 1943–1957 гг. Т. 5: ноябрь 1951 — июнь 1953. СПб.: Пушкинский Дом, 2023. Содержание
Мемуары, дневники, воспоминания, письма — литература о людях и эпохах прошлого, требующая от читателя и доверия, и сомнения. Одни биографические тексты для достоверности можно сопоставить с другими, чтобы сличить совпадения и различия, реконструируя полную картину. Фактические данные определяются уже с помощью документов: военных архивов, метрических или адресных книг. Мы привыкли считать, что (авто)биографическая литература всегда отражает реальность, и в особенных случаях эта черта заостряется, как в дневниках Василия Розанова, где помечаются самые значительные детали, окружавшие автора в момент письма. «Дневник мыслей» Алексея Ремизова — это вывернутые наизнанку «Опавшие листья», где события реальности заменяются снами, соседствующими со строго фактологическими записями.
Вряд ли можно представить текст, который настолько приближал бы читателя к авторскому бессознательному. «Дневник мыслей» составлялся в течение четырнадцати лет, с 1943 по 1957 год, почти каждое утро — пересказ новых снов. На самом деле Ремизов записывал их на протяжении всей жизни, но большая часть архива писателя утеряна, от ранних лет остались фрагменты и альбомы. К сновидческому корпусу сочинений стоит прибавить и «Мартын Задека. Сонник» 1954 года, некоторые сны из которого относятся еще к предреволюционному периоду, а также эссе о снах у классиков русской литературы: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого.
Обычно Ремизов начинал вести дневники из-за личных или общественных потрясений, как было во время революции: записи того времени сохранились и включены в пятый том собрания сочинений. Поводом для «Дневника мыслей» стала болезнь и смерть жены Ремизова — Серафимы Павловны Ремизовой-Довгелло. Она появляется почти в каждом сне, будто оживая. Если рассказ начинается по типу: «Мы сидим на кухне» — кристально ясно, кто подразумевается. С. П., как называет ее муж, всегда рядом. Один из снов содержит следующую сцену:
«У раскрытого окна в клубящуюся ночь. Стоим с С. П.
Она боится. Не понимаю, чего же страшно ей теперь?
Она говорит:
— Смерти.
„Стало быть, и умерев, сохраняет страх перед тайной. Почему же страшна неизвестность?“»
Это и диалог, и нет. Слова персонажей отвечают на внутреннюю речь, реплика С. П. больше относится к страху смерти самого Ремизова: сон всегда строится вокруг сновидца. Но дневник — это и художественный жанр, обладающий своими приемами. Так подходил к дневникам Розанова Виктор Шкловский, статьи о них вошли в «Теорию прозы» (1925) и «Гамбургский счет» (1928). Сновидческая поэтика тоже рассматривалась в литературоведении: в частности, в монографии Натальи Нагорной «Онейросфера в русской прозе XX века: модернизм, постмодернизм», куда включена подглава о соннике «Мартын Задека». В предисловии к нему писатель выступает в роли теоретика жанра и мистика. Так, Ремизов говорил об отсутствии причинности во снах, неоднозначности их интерпретации, обилии символов и языковой игры. Одновременно показывать будущее, сливаться с реальностью, проникать в потусторонний мир, раскрывать сущность других людей и показывать пражизнь — все это безграничный потенциал снов. Их можно рассматривать как особый литературный жанр со своими приемами, как это делает Нагорная, указывая на структурную организованность сборника, интерпретируя особенности пространства или состояний «Я», обращаясь к фрейдизму, юнгианству, советскому структурализму и так далее. И если «Мартына Задеку» сравнить с «Дневником мыслей», то сразу станет ясна большая разница между ними. «Дневник» окажется более личным, наполненным знакомыми, живыми и умершими, не отличающимся языковой обработкой. В нем важнее всего — подчеркнутая обыденность. С необычными снами соседствуют житейские разговоры о поиске пищи или боязни потерять квартиру, сюжет чаще всего состоит из цепи коротких действий череды персонажей, иногда Ремизов признается: «Бедно ж пошли мои ночные приключения». А через четыре дня записывает сон о Сталине в виде рыцаря Паламеда.
Все это показывает огромное значение для Ремизова даже небольших снов. В первую очередь — это способ общаться с С. П., уже потом — со множеством умерших и живых знакомых, друзей или исторических фигур. Они становятся персонажами, переходящими из одного сюжета в другой, встречающимися в кругу определенных контекстов, обязательно связанных с их местом в жизни Ремизова, настоящей реальности. Так, время от времени появляются Бронислав Сосинский в связи с отношениями с СССР, Лев Шестов — с книжками или в собрании. Некоторые сны содержат пуант, как бы раскрывающий суть человека. Например, в 1953 году писателю пригрезился Юрий Одарченко — знакомый, игравший роль проклятого поэта и известный благодаря пугающему сборнику «Денек». Они состояли в литературной переписке, и Одарченко иногда навещал наставника. Во сне поэт привиделся в роли кюре, чьи слова сияли божественным светом, и в конце Ремизов так раскрывает образ Одарченко: «Я понял: Одарченко — Бог или заместитель Бога, и для него „грех“— только детская шалость». Чаще всех, конечно, появляется С. П.: она всегда вместе со сновидцем, появляясь в доме или пробегая на пляже, где встречаются Иосиф Сталин и Борис Савинков. Но даже во сне Ремизов помнит о ее смерти, поэтому разыгрываются эпизоды болезни С. П. и становится важным мотив встречи: С. П. проявляется из тумана, возвращается в «кукушкину» — так Ремизов называл свой кабинет. По сути, обычная жизнь супругов перетекала в другую реальность.
Но, оставаясь наедине после прочтения пересказов, из-за записи ставших рассказами, пусть и в одну-две строки, кажется непонятным, что можно из них почерпнуть. Традиционно сны структурно значимы в литературе: раскрывают внутренний мир героя, как в «Обломове», или в символической форме предсказывают будущие события — как в «Что делать?». А у Ремизова истории ничего не предвещают, и уже после первой тетради читатель составит представление об авторе, которое останется неизменным для всех четырнадцати лет. Очевидно, что избыточность рассказов превышает читательский интерес. Но в этом проявляется основная жанровая особенность дневника — наслоение эпизодов, организованное лишь хронологически.
Обычно дневники привлекают духом эпохи. Поэтому мы читаем, например, «Былое и думы» Александра Герцена. Из-за переломных событий, пережитых и осмысленных современниками, как в «Окаянных днях» Ивана Бунина или дневниках Ольги Берггольц. Важной мотивацией становится и личность писателя. Но этого лишены дневники Ремизова. Так зачем же их читать?
Из интереса к снам как таковым. Даже один том содержит огромное количество уникального материала. Но чтение его может вызывать двоякий эффект. Идея пересказывать сны каждое утро пришла Ремизову, когда он начал вести дневниковые записи после смерти С. П., сообщая о случаях, когда ощущал ее реальное присутствие. Поэтому она становится главной героиней дневника, точнее ее образ. На биографии С. П. основаны два романа этого времени: «Оля» и «В розовом блеске». Уже от этого начала строгая привычка Ремизова к ежедневному письму становится жуткой. Собрание снов описывает поздний период жизни писателя: умерли все близкие друзья, он слепнет, современники от него все больше отдаляются. Так, получение советского паспорта в 1947 г. стало поводом для исключения из Союза русских писателей и журналистов и разрыва отношений с Владимиром Зеелером, секретарем Союза, и Николаем Евреиновым, режиссером и драматургом. Они появляются в тетрадях даже 1952 и 1953 годов. Настойчивое письменное повторение снов, самих повторяющих или указывающих на реальные события, воспроизводит ощущение одиночества, постоянной подавленности Ремизова. В 1952-м у него юбилей — 75 лет. Еще через пять Ремизов умрет. Его сны наполнены предощущением смерти, и чем больше читаешь, тем очевиднее это становится.
С другой стороны, повторение историй выделяет определенные события из ряда других. Они показывают, как происходила работа над сочинениями, вводят мотивы и образы из написанного или прочитанного. Так, во время работы над «Тристаном и Исольдой» появляются сны, вдохновленные кельтскими сагами: «Тристан и Изотта. Вижу их имена „тан“ и „та“, они светятся из ночи в виде двух шестов».
В томе содержатся сюжеты об «Оле», о цикле эссе по Гоголю, повестях «Савва Грудцын», «Мелюзина. Брунцвик» и других. Как замечает Алла Грачева, сны становятся творческой лабораторией. Так что дневники Ремизова показывают совершенно новую сторону работы писателя, неконтролируемую и никем до него не зафиксированную. Хотя некоторые записи только указывают на продолжающуюся работу, скорее комические: «Тристан и Изотта. Они в высоком ящике. Они выйдут на свет, но раньше их надо вымочить, как огурцы».
Или избыток пересказов заставляет переключить внимание на их форму. Можно выделять повторяющиеся структурные черты: схожие зачины, функции героев, обобщающие пуанты, ссылки на дневные дела, повторяющиеся мотивы, как делает Нагорная. Например, в отличие от «Мартына Задеки», во снах часто появляются изувеченные, больные тела, ложные смерти: Ремизова или, например, Бунина. Подчас жестокости становится даже больше, чем в стихотворениях Одарченко. Один из длинных сюжетов начинается так: «„К нам залетела птичка“ — так у меня начинается не то сон, не то рассказ. А и вправду. И эту птичку подожгли: обмотали шею и положили уголек». И после она сгорает в бассейне — скопище душ Ремизова, как говорится во сне.
Наряду со снами в дневниках выделяется целая страница для записи посетителей, изредка дополненная другими пометами: посылками, отправлениями, смертями, перегоревшими лампочками и рассыпавшимися кнопками. По этой половине можно узнать, кто был ближе всего к Ремизову в последние годы жизни. За каждым именем скрывается целая история. Например, писатель после одного посещения Одарченко направил письмо Кодрянской: «А сегодня <…> еще засветло, появился Одарченко, пьяный, и укорял меня, зачем я назвал книг „Подстриж<енными> глазами“ — „надо, чтобы было всем понятно“». Или они позволяют воссоздать литературную жизнь Ремизова: посмотреть, когда его навещали критики, литераторы, переводчики. Так, частыми гостями были Андре Моге, переведший части из «Мартына Задеки», или Эмма Гигес, литературный агент, помогавший устраивать рассказы во французские издательства. История сотрудничества Ремизова с их представителями до сих пор не была описана, и дневник станет отличным материалом для исследования.
Хотя отношения с издателями и переводчиками лучше отражаются в снах. Особенно это заметно на примере «Сказок» Кодрянской, для которых никак не получалось найти издателя. В пятнадцатой тетради Ремизов отходит от формы и на странице снов записывает, что получил экземпляры и планирует отдать их Александру Лурье и Георгию Шкляверу. Эта информация подтверждается и письмом к Кодрянской. Многие переводчики и издатели чаще всего фигурируют в снах: Бьемель, Жан Полян или Шузевиль, вырядившийся новогодней елкой. Они не содержат значительной информации. Но, встречаясь наряду с записями гостей, подчеркивают важность литературной жизни для Ремизова, которому снятся даже выпуски новых журналов.
Отчасти отношения между Ремизовым и друзьями, коллегами, знакомыми проясняют комментарии, раскрывая связь снов с реальными событиями. В разделе по возможности приводятся и письма, в которых писатель делится событиями снов с Кодрянской и Антониной Рязановской. Комментарии объясняют топосы, связанные с географией Парижа или российскими воспоминаниями, указывают на публикации, обстоятельства работы над сочинениями, специфические стороны биографий знакомых, необходимые для понимания снов.
Дневник отчасти дублируется альбомом с подписями, рисунками и автопортретами гостей Ремизова. В нем также содержатся даты посещений и некоторые важные события. Например, с портретом Наталии Резниковой соседствует запись: «Кончил Гоголя» — завершение цикла эссе. Но и важны рисунки сами по себе, они просто красивые или от нелепости смешные. Опубликованное — лишь небольшая часть визуального архива Ремизова. На протяжении многих лет он также вел «Графические дневники», которые стали бы идеальным дополнением текущей серии «Пушкинского дома».
Главное новшество Ремизова — это почти полное замещение реальности снами. Обыденные события не рассматриваются холодно и рассудительно, однако всегда преломляются фантазией — типичный прием писателя. Но здесь он более радикален. «Дневник» не стремится объяснять или обобщать. Вместо этого серия впечатлений облекается в литературную форму, сохраняющую незаметную внутреннюю жизнь субъекта. Так, предчувствуя свой скорый конец, окруженный смертями близких, Ремизов наделяет ценностью воображение, самое эфемерное и скоротечное. Он остается верен своим чувствам — и это высшее достоинство дневника.