Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
В хранящейся в ГА РФ «Особой папке» И. В. Сталина от 1944 года имеется небольшой документ, рассказывающий о состоявшемся осенью этого года заседании творческого актива Малого театра в связи с постановкой пьесы А. Н. Толстого «Иван Грозный». К этому документу приложены расшифровки высказываний разных представителей театрального мира по поводу того же спектакля. В «Особые папки» собиралась информация, направляемая советским руководителям органами безопасности (и потому носившая гриф «Секретно»). Спецслужбы могли как сообщать Сталину конфиденциальные сведения особой важности, так и просить его о разрешении какого-нибудь мелкого хозяйственного вопроса (такова была особенность управленческой системы тех лет). Тем не менее донесения об обстоятельствах театральной и литературной жизни столицы редко поступали наверх именно по этим каналам.
То, что Народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ) СССР решил проинформировать Сталина о заседании творческого актива Малого театра, вероятно, было связано с прямым интересом вождя к этому спектаклю. Как раз в те годы историческая роль Ивана Грозного подвергалась пересмотру, и личные оценки Сталина оказывали сильное влияние на формирование нового образа царя.
Поводом для собрания в Малом театре стала разгромная рецензия на «Ивана Грозного», поставленного по пьесе Алексея Николаевича Толстого, вышедшая 27 октября 1944 года в «Правде». Появление такой публикации в газете «номер один», печатном органе Коммунистической партии, разумеется, было сигналом, на основании которого следовало делать самые серьезные выводы.
Эту пьесу Толстой, по его словам, начал сочинять еще в середине 1930-х гг., однако финальный этап работы, когда драматург решил создать дилогию об Иване Грозном, состоящую из пьес «Орел и орлица» (посвященной, в том числе, формированию опричнины) и «Трудные годы» (рассказывающей о той же опричнине и Ливонской войне), наступили уже 1940-е. Известно, что Толстой согласовывал со Сталиным содержание своего творения, во всяком случае несколько раз писал ему письма, сообщая об изменениях в сюжете, так что дилогия создавалась в согласии со сталинской трактовкой образа Грозного. Она стала первым значительным художественным произведением, в котором Грозный выведен суровым, но прогрессивным государственным деятелем, искоренявшим боярскую измену вместе с верными слугами-опричниками. Спектакль «Иван Грозный» (по первой части дилогии) вышел в Малом театре 18 октября 1944 года и уже 27 октября оказался разгромлен «Правдой».
Повод для разгрома, впрочем, был довольно специфический. Критик Ильичев на протяжении всей статьи расписывает достоинства пьесы Толстого и хвалит автора за раскрытие образа Грозного:
«Он живет, борется, страдает, яростно преследует врагов своих, врагов отечества, согревает лаской и любовью своих друзей и сподвижников».
Возможно, под влиянием текста пьесы или виденого спектакля критик решил описывать все, что имеет отношение к Грозному, подобным высокопарным слогом, несколько стилизованным под старину:
«Тяжело царю, его меры круты и суровы. Государственный ум Ивана Грозного ясно видит цели и средства борьбы. И хотя плетется грязная сеть боярских интриг... Иван твердо идет к своей цели».
Ругать собственно пьесу, содержание которой согласовывалось со Сталиным (даже если Ильичев об этом не знал — театральный критик «Правды» обязан был обладать необходимой интуицией), было бы слишком рискованным шагом. Поэтому рецензия сосредотачивается на работе режиссера, которого Ильичев обвиняет в халтуре, замене драматической проработки реплик «ложной примитивной декламацией». «Под дурным влиянием режиссера», по мнению Ильичева, происходило и «упрощение» исторических образов, прежде всего образа самого Грозного, сыгранного Николаем Соловьевым. Досталось постановщику и за примитивизацию образов участников боярского заговора, поскольку, с точки зрения критика, врагов царя надо было изображать сложными фигурами, достойными противниками Ивана, чтобы зритель понял, насколько трудной была его борьба с ними. Были в рецензии и частные придирки. Например, появлявшийся в одной из сцен гроб Ильичев назвал не просто «халтурой» («непонятное громоздкое сооружение, обшитое черной материей. Зритель должен догадываться, что перед ним гроб»), но и «выкрутасами мейерхольдовского пошиба» — имя расстрелянного режиссера-новатора, олицетворявшее «формалистское искусство», как видим, никуда не исчезло из лексикона критиков.
Постановщиком «Ивана Грозного» был художественный руководитель Малого театра Илья Яковлевич Судаков — воспитанник Художественного театра и, между прочим, постановщик первого спектакля «Дни Турбиных» (1926), а также некоторых других громких спектаклей МХАТа. В Малом он в известной степени был чужаком, и после такой рецензии в «Правде», обрушившейся с критикой именно на режиссера, его судьба в нем была предрешена. Однако ограничивать реакцию на подобный «сигнал» лишь увольнением режиссера было недопустимо, поэтому в Малом театре состоялось собрание творческого актива, то есть членов коллектива и деятелей искусства, с участием в том числе Михаила Храпченко — председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР, фактически министра культуры тех лет.
За ходом этого заседания, видимо, следили и агенты спецслужб (краткий отчет о нем содержится в «Особой папке»), однако этим интерес органов к событию не ограничился, и ведомство на Лубянке решило собрать высказывания представителей творческих кругов о рецензии на спектакль «Иван Грозный» (как сказано в поданной Сталину записке, «НКГБ СССР зафиксировано ряд высказываний работников искусств и литературы»). Эти записи дают некоторое представление о реакции творческой интеллигенции на сигналы, подобные публикации Ильичева в «Правде», и свидетельствуют о явном недовольстве действиями властей. Как бы странно это ни звучало, но стоит признать, что деятелям искусства в те годы предоставлялась определенная свобода в выражении своих мнений — правда, лишь в отведенных рамках.
Артисты Малого театра и некоторые прежние коллеги Судакова из МХАТа с относительным удовлетворением отмечали, что по бывшему худруку Малого театра наконец-то проехал каток критики. «Я считаю, что 6 лет пребывания Судакова на посту художественного руководителя Малого театра принесли очень большой вред», — говорил Павел Садовский, представитель старинной актерской династии, назначенный художественным руководителем театра вместо Судакова. Николай Хмелев, актер МХАТа, также полагал, что «своим карьеризмом и беспринципностью» Судаков заслужил нанесенный ему удар. Судя по всему, Судакова не любили — не в последнюю очередь именно за его кипучую деятельность. Режиссер Юрий Завадский (на тот момент художественный руководитель Театра Моссовета), кажется, не без удовлетворения рассказывал, как встретил Судакова в санатории «Сосны», куда тот приезжал к Алексею Толстому, чтобы обсудить серьезные последствия, вызванные публикацией рецензии Ильичева, и потом просил Завадского взять его к себе хотя бы вторым режиссером, так как понимал, что его карьера терпит крах.
Однако глубокое удовлетворение от созерцания тяжких неприятностей, с которыми пришлось столкнуться нелюбимому режиссеру, не отменяло заботу о коллективных интересах творческой корпорации, и здесь, судя по зафиксированным информаторами разговорам, их участники держались достаточно сплоченно. При всей возможной вине Судакова, сам факт разгрома спектакля в главной идеологической газете страны явно вызывал у них дискомфорт, а тон рецензии Ильичева всем показался излишне резким. Как выразился режиссер МХАТа Михаил Кедров, специально оговорив, что Судакова он никогда не любил, «все-таки так бить не следует — ведь искусство вообще хрупко и людей искусства это только пугает». Актриса МХАТа Клавдия Еланская, супруга Судакова, прямо сказала в разговоре с коллегами: «Лучше бы выслали из Москвы, чем выступать с такой статьей».
Кроме того, артисты и литераторы задавались вопросом, один ли Судаков виновен в том, что спектакль потерпел неудачу, ведь Алексей Толстой, чью пьесу так расхваливал Ильичев, принимал участие в просмотре репетиций и одобрял решения режиссера. По-видимому, достаточно точно ситуацию интерпретировал драматург Владимир Соловьев, автор нескольких исторических пьес и сценария к фильму «Кутузов». К тому времени он также написал пьесу о Грозном под названием «Великий Государь» и Толстого с его дилогией, возможно, воспринимал как конкурента в освещении темы, явно пользовавшейся вниманием властей (а значит, успех на этом поприще мог принести немало материальных и статусных выгод). Соловьев утверждал, что критик Ильичев «довольно неумело скроил свою статью из отдельных высказываний товарища Сталина» и что «недопустимо критиковать театр за совершенно явную вину драматурга», однако «по дипломатическим и иным побуждениям Толстого жалеют».
Иногда представители богемы позволяли себе вольности. В частности, критик и театровед Николай Волков (его жена, актриса Дарья Зеркалова, исполнила в спектакле Судакова роль жены царя Ивана Марии Темрюковны) говорил по поводу пьесы Толстого: «А какие... соратники и сподвижники у Грозного? Хулиган Васька Грязной, мясник Малюта Скуратов и педераст Федор Басманов». Вряд ли критик повторил бы такую оценку вне частного круга — тем не менее и она стала известна НКГБ.
Осведомители зафиксировали также явный шквал упреков со стороны актеров и критиков в адрес Храпченко — руководителя Комитета по делам искусств при Совнаркоме. Их логика была понятна: если спектакль был одобрен и допущен к показу Комитетом, то как можно взваливать всю тяжесть вины на режиссера?
Впрочем, наиболее интересны не прямые, а косвенные последствия выхода рецензии Ильичева в «Правде». Сюжет о боярском заговоре из пьесы Толстого (согласно его версии, злокозненные бояре хотели посадить на московский престол двоюродного брата Ивана Владимира Старицкого) являлся также и основной линией второй серии фильма «Иван Грозный», над которым как раз тогда напряженно работал Сергей Эйзенштейн. Учитывая, как в те годы «искрило» все, что имело отношение к Грозному, режиссер старался уловить любые сигналы, чтобы не допустить непоправимой ошибки. Судя по всему, из-за этих переживаний Эйзенштейн совершенно выбился из сил. Об этом НКГБ стало известно со слов литературного секретаря Эйзенштейна (не вполне понятно, была ли она прямой осведомительницей спецслужб, или ее слова зафиксировал кто-то еще). После появления в «Правде» рецензии на спектакль Малого театра «Эйзенштейн тяжело замахнулся на сокращение картины „Иван Грозный“, и получилось нечто куцее, неоконченное», и теперь режиссер «ходит мрачный, раздражительный, растерявшийся». Секретарь приводит также весьма примечательные свидетельства того, как приняли материал картины коллеги Эйзенштейна, которым он успел его показать. В частности, главный художник «Мосфильма» Владимир Каплуновский категорически потребовал от Эйзенштейна вырезать сцену, в которой Малюта Скуратов тайно подслушивает бояр-заговорщиков, поскольку «этот эпизод напоминает ему страшное время ежовщины, о котором он без содрогания не может вспоминать». По-видимому, для переживших 1937 год 1944-й казался уже принципиально другой эпохой.
Удивительно, но эта история, давшая повод для стольких волнений, разговоров и громких оценок, для всех ее участников закончилась более или менее благополучно. Снятый с поста худрука в Малом театре Илья Судаков особенно не пострадал и уж точно не был выслан из Москвы, как в сердцах говорила его жена. Он возглавил Театр-студию киноактера (очевидное статусное понижение, но не крест на карьере), а в 1948 году вернулся во МХАТ. В 1951 году ему вручили Сталинскую премию за роль предателя — социал-демократа, сыгранную в «Заговоре обреченных», — одном из самых характерных фильмов позднесталинского кинематографа о вмешательстве американцев в дела скромной восточноевропейской страны. Переделанный спектакль по первой части дилогии Алексея Толстого возобновили в Малом уже в 1945 году, а позже МХАТ перенес на сцену и вторую часть дилогии об Иване Грозном. Никто из тех, кто резко высказывался о той ситуации в присутствии осведомителей, также, судя по всему, не понес никакого наказания. Да, они, собственно, и не говорили ничего особенно крамольного.
Интереснее в этой истории скорее то, насколько внимательно спецслужбы следили за творческой средой, как фиксировали принятые в ней оценки по различным важным вопросам, а также — и это по меркам сегодняшнего дня кажется невероятным — допускали, по-видимому, что у людей искусства может быть свое мнение насчет провластных идеологических высказываний и что корректировать их в ручном режиме без особой необходимости не стоит. Даже если вопросом интересуется лично товарищ Сталин.