1. У «Радио Свобода» (СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией) вышло много стоящих литературных материалов. В передаче Игоря Померанцева филолог Александр Долинин рассказывает о музыкальных вкусах Пушкина («Известно из воспоминаний, что он очень любил цыганские песни»). В целом, по мнению Долинина, Пушкин не относился к музыке «как к высокому, серьезному искусству, как к ней относились, скажем, немецкие романтики». Несмотря на это, в «Моцарте и Сальери» есть отсылки к сюжетам из истории музыки, которые сегодня известны далеко не всем: например, к вражде Глюка и Пиччини.
В другом выпуске той же передачи беседуют книжники Тбилиси. Здесь есть мистическая история, рассказанная писательницей Наирой Гелашвили, и рассуждения филолога и политика Левана Бердзенишвили о Николозе Бараташвили, Илье Чавчавадзе, Мерабе Мамардашвили и Важе Пшавеле: «Это ловцы грузинских душ от имени, может, не Бога, но от имени мира, а не от имени грузинской нации. <…> Мераб Мамардашвили не стал идеологом Грузии, потому что мы не готовы жить по Мамардашвили, потому что невозможно, создавая государство, жить по Мамардашвили. По Мамардашвили жить будут отдельные личности, избранные, так сказать, совсем редкие люди».
Печальная параллель к этой программе — сообщение о судьбе коллекции редких еврейских книг шести столетий, которая хранится в петербургском Институте восточных рукописей РАН. Как указывают специалисты, условия хранения ужасающие: еще недавно «бесценные книги… лежали на полу и на полках под протекающим потолком. На вопрос, каково их положение сейчас, ответа получить не удалось». Филолог Михаил Золотоносов добавляет: «Там и проводка явно в пожароопасном состоянии, и на стенах трещины видны. Что касается коллекции книг, то создается впечатление, что они никого не интересуют».
Инна Петерс рассказывает о съемках фильма «Ромас, Томас и Иосиф» — «об Иосифе Бродском и его литовских друзьях Ромасе Катилюсе и Томасе Венцлове», а также о Литве Бродского вообще. «Я думаю, что поэт постигал Запад, проникал и понимал его с помощью Литвы, она дала этому большой толчок», — говорит режиссер Лилия Вьюгина и приводит историю о том, как Катилюс отговорил Бродского «вступать в соглашения с этой властью» и идти на компромисс ради выпуска поэтического сборника. Здесь же — воспоминания Венцловы, Людмилы Сергеевой и иных друзей и знакомых Бродского. В фильме впервые прозвучит запись авторского чтения «Литовского дивертисмента».
Наконец, Александр Генис и Алексей П. Цветков обсуждают очередной бестселлер Юваля Ноя Харари «Homo Deus» — о будущем, в котором человечество наконец победит смерть и болезни, но начнет страдать от нехватки работы (ее будут делать роботы). Генису книга скорее нравится, а Цветков ее ругает: «Автор — историк, профессор Еврейского университета в Израиле. Хочется спросить: историк чего? Есть такая специальность — историк мироздания? <…> Если ты меня называешь сапиенсом, то я знаю, как тебя назвать, я его назову наперсточником. <…> У меня такое впечатление, что автор прочитал ящика три популярных журналов и переварил их». Генис: «У меня, Алексей, такое впечатление, что мы с вами прочли две разные книги. Вы прочли книгу о метафизике человека, о будущем его души, если можно так сказать, а я прочитал книгу о том, что нам с вами делать». Цветков: «Если мы принимаем теорию всеобщей незанятости, то я совершенно не согласен жить среди людей, которые все поголовно занимаются творчеством. Потому что это, по-моему, будет полный ад». В общем, отличная дискуссия, там еще много запоминающегося.
2. Появился проект, посвященный поэтам Екатеринбурга: они рассказывают, каким видят свой город и как он фигурирует в их стихах. Так, Александр Костарев говорит, что «стихотворение „Как просто убить человека“ как раз родилось из особенностей конкретного места, а не из моей прихоти во что бы то ни стало упомянуть малую родину». Владислав Семенцул противопоставляет «ненастоящему» Екатеринбургу вполне реальный и живой Свердловск, а Руслан Комадей объясняет, как уловить дух города: «Важно застигнуть его врасплох — тогда он начнет с тобой разговаривать, а если подойти к нему, так сказать, с фасада, имея какие-то ожидания, ты ничего не получишь. Моменты таких отклонений дают понимание того, что такое Екатеринбург. Он — массивная туша, где хвост не всегда знает, что чует его нос». К проекту прилагается гугл-карта: отмечены локации, с которыми связаны стихи участников проекта. Сами стихи — там же, в пояснениях к пинам.
3. Издательство «Гилея» готовит к выпуску сборник Юрия Марра — поэта-футуриста, востоковеда, сына академика-изобретателя «нового учения о языке». На сайте издательства — рассказ о путешествии в Тбилиси, где жил Марр. Благодаря поездке нашлось множество ранее неизвестных его стихотворений, две пьесы, несколько писем и материалы к биографии: «Короче говоря, очень многое будет опубликовано впервые и, несомненно, откроет замечательного, необыкновенного поэта. Что может быть для нас увлекательнее?» Вот, например, одно стихотворение Марра; то, что в нем кажется элементом зауми («Гавэдум»), на самом деле термин из средневекового персидского военного трактата:
Рёв трубы грозе подобен Воют стрелы Гавэдум там
От дождя клинков по шлемам Многих громов слышен шум там
Стон и вопли недобитых У мужей туманят ум там
И в болотах вязкой крови Тонут клочья лишних дум там
Чрез заслон железной пыли Даже солнца луч угрюм там
Острой яростью пылая Пехлеваны злее пум там
Если двое там сцепились, То не жить обоим двум там,
Хоть по черепу чеканом Бьют не целясь наобум там
4. Два обновления в «Журнальном зале». В новом номере «Ариона», среди прочего, стихи Александра Кушнера, Иры Новицкой, Юрия Казарина, Санджара Янышева: «В августе, в сумерках, две подружки, / Маша и Саша, / Ловят в траве кузнечиков на шорох. / (Кузнечики издают шорох и ловят на него Машу и Сашу.) / Потом, зажав им лапки — каждая своему, — сталкивают лбами: чей чьего первым сожрет». Здесь же — составленная Игорем Беловым подборка текстов современных польских поэтов («ничего не случилось / так почему глядим / друг на друга / с раскрытыми ртами / будто для поцелуя» — Барбара Грушка-Зых, перевод Ольги Логош), отзыв Татьяны Михайловской на антологию трансфуристов, статья Бориса Колымагина о мотиве счастья в поэзии русского андеграунда. Особое внимание стоит обратить на статью Анны Сергеевой-Клятис «Русские поэты в 1917 году»: здесь собраны мнения и настроения крупнейших поэтов в связи с событиями 1917-го, в результате получается «довольно объективный срез мнений и оценок происшедшего» — от «метаний Блока, его фатального стремления к гибели в пучине мировой катастрофы» до интуитивных и точных предсказаний Цветаевой.
В «Знамени» — два новых текста Леонида Зорина, в том числе монолог «Лишние слезы». В его конце писатель проговаривает такие вещи, что впору задуматься, уместно ли здесь присутствие читателя: «Сейчас, когда я подбиваю бабки, похоже, что важнее всего понять, почему же я так и не смог, хотя бы на час, на миг расслабиться, шепнуть себе самому: получилось. Этого так и не произошло. А дело оказалось за малым: не убеждать ни других, ни себя, что не напрасно провел за столом свой графоманский невольничий век. И ежеутрене, каждодневно водить своим перышком по бумаге. Извлечь из себя свои три абзаца. Все прочее — не твоя забота. Но эта очевидная истина открылась мне во всей полноте только теперь, когда остается собрать в пучок все силы души, чтоб сделать столь трудный последний шаг». Среди других публикаций номера — роман Марины Вишневецкой «Вечная жизнь Лизы К.» и рецензии Ольги Баллы на книжную серию журнала «Неприкосновенный запас»: книги Александра Эткинда, Алексея Юрчака и Бориса Дубина. Отдельно упомянем два важных архивных материала: во-первых, опубликованное и прокомментированное Анной Казновой дело 1959 года на Бориса Пастернака, во-вторых, записки Владимира Тендрякова о Сталине и Твардовском, вернее, о том, как второй пытался переосмыслить отношение к первому. Оба текста необходимы к прочтению — в особенности потому, что описанное в них слишком легко забывается.
5. На «Сиб.фм» Егор Михайлов интервьюирует главного редактора «Альпины нон-фикшн» Павла Подкосова, тот рассказывает об истории издательства (в частности, о разделении с «Альпиной паблишер») и о востребованности научно-популярных книг: «факт в том, что с 2007 года издательство „Альпина нон-фикшн“ стабильно растёт на 25–30% в год. То есть на нас кризисы отражаются, как я полагаю, только положительно. Мне кажется, это связано с тем, что люди в кризисы стремятся к более серьезной литературе, тем более кризис — это хорошее время». Кроме кризиса, Подкосов связывает интерес к нон-фикшну с распространением мракобесия: это здоровая форма противодействия.
6. Еще одно примечательное интервью недели вышло на «Инде»: Лена Чеснокова беседует с филологом и переводчиком Сергеем Зенкиным, выпустившим учебное пособие «Теория литературы: проблемы и результаты». Зенкин объясняет, зачем вообще теория нужна читателю: «…теоретические идеи ему необходимы по той же причине, по которой обычному гражданину перед выборами нужно иметь представление о политических течениях: он должен понимать, как устроена демократия, чтобы осознавать, в каких координатах ему предстоит принимать решение. Читателю, например, стоит знать, от каких инстанций и авторитетов зависит его впечатление о книге и как устроены эти источники литературной власти». Есть, разумеется, и другие причины для изучения теории: необходимость понимать, что существуют разные роды литературы и что, грубо говоря, сюжетная линия того или иного персонажа не равна ее смыслу; «если обобщить, главная компетенция, о которой я сейчас говорил, — умение понимать нерешенность и многовариантность многих проблем». Филолог отвечает на своего рода FAQ недоверчивого «простого читателя»: не пропадет ли магия произведения, если мы разберем его по косточкам? (Нет.) Нормально ли, что современные литературные критики выступают как кураторы, продвигающие книги? (Нет.) Не вытеснит ли «Брифли.ру» чтение самих текстов? (Нет.) Солидаризуясь с последним ответом, рекомендуем обратиться к оригинальному интервью.
7. И еще одно интервью — коллективное: Кирилл Корчагин, Евгений Павлов, Евгений Былина и Ян Выговский поговорили с американскими поэтами Карлой Гарриман и Барретом Уоттеном. Разговор идет о жизни поэтических сообществ, их эволюции, внешних влияниях, в том числе внелитературных, — на примере, в первую очередь, Языковой школы, к которой принадлежат оба американских автора. «Я не думаю, что мы полностью осознаем, в какой траектории сейчас движется наше сообщество, потому что оно прошло через огромное количество процессов, — замечает Гарриман. — Например, задолго до Occupy оно столкнулось с феноменом брендирования. Вообще в эстетическое авангардное сообщество в тот момент стали каким-то образом вплетаться определенные виды стратегий нишевого маркетинга» (в пример она приводит фларф — поэзию поисковых запросов). Другие темы обсуждения — русский формализм и психология искусства Выготского, реакция литераторов на избрание Трампа (Уоттен: «Я сомневаюсь в ценности таких призывов, потому что это очень похоже на реакцию на первую и вторую войны в Персидском заливе: знаете, это такой определенный вид популизма, который всегда сопутствует таким мгновенным политическим ответам, все это очень поверхностно»), тяга к авторитаризму внутри демократического общества и даже возможность уничтожения поэзии современными медиа.
8. В «Неприкосновенном запасе» — статья Александра Суслова о политической репутации польского классика Генрика Сенкевича. В 1905 году Сенкевич получил Нобелевскую премию, и в это же время он активно выступал против революционных настроений, которые возникли в Польше (в ту пору входившей в состав Российской империи) по следам событий в Петербурге, Москве и других российских городах. Суслов напоминает, что именно Польша «стала главным очагом стачечного движения в Российской империи», что революционное движение там дошло до деревень и школ, а социалистические партии завербовали десятки тысяч сторонников.
Ключевой вопрос статьи: «Почему Сенкевич, чьи романы поддерживали веру поляков в национальное возрождение и, соответственно, их мечты о боевой славе и самопожертвовании, скептически относился не только к пролетарской революции, но и к каким бы то ни было идеям вооруженного сопротивления российскому самодержавию?» Суслов показывает, что и сами социалисты относились к Сенкевичу не очень-то восторженно (например, их расстраивало, «что поляки предпочитают жить в комфортном буржуазно-шляхетском мире, созданном для них Сенкевичем, не желая замечать современности»), зато писателя считали своим национал-демократы. В целом можно сказать, что Сенкевич, безусловно заинтересованный в национальном развитии Польши, ратовавший за преподавание на польском языке, видел в Российской империи меньшее зло «по сравнению с Германией, стремившейся к унификации своих земель и, соответственно, устранению каких-либо препятствий на этом пути, в том числе поляков-католиков». Революционеров же он опасался и потому, что неизбежный провал революции вызвал бы со стороны правительства только новые репрессии, и потому, что видел в социалистической доктрине ростки тирании.
Все эти настроения выражены в романе «Омут», о котором поляки предпочитают вспоминать пореже; в принципе, «Омут» можно сопоставить с русскими антинигилистическими романами 1860-х. Впрочем, несмотря на трескучий идеологизм, в нем есть прозрения относительно реальности социалистических режимов XX века: «Я хочу сказать, — говорит один из героев „Омута“, — что ваше социалистическое государство, если вы когда-нибудь его создадите, превратится в такое подчинение человеческой личности общественным учреждениям, такое вворачивание человека в шестерни общего механизма, в такой контроль и такую неволю, по сравнению с которыми даже нынешнее прусское государство — храм свободы».
9. В The Guardian писательницы рассказывают о книгах, сделавших их феминистками: разброс жанров на удивление обширен, главным оказывается освободительный потенциал. Например, Маргарет Этвуд называет сказки братьев Гримм («В них есть множество отважных героинь на выбор»), Сара Черчвелл — романы Уиллы Кэсер, Зои Хеллер — «Мидлмарч» Джордж Элиот: «Обычной девочке-подростку, девочке, которая уже начала с грустью подмечать, что женская красота ценится несоизмеримо выше женского интеллекта или остроумия, роман Элиот предлагал ясность и моральную поддержку. Да, неизбывно глупые Розамонды Винси сего мира пользуются всеобщим вниманием, но в конце концов побеждают скромные и умные девушки, подобные Мэри Гарт». Джеки Кей говорит о поэзии Одри Лорд, Наоми Кляйн — о знаменитой, оказавшей огромное влияние на экологическое движение работе Рэйчел Карсон «Безмолвная весна». Есть здесь, конечно, и классический феминистский нон-фикшн: «Второй пол» Симоны де Бовуар, «Политика пола» Кейт Миллет, «Женщина-евнух» Жермен Грир.
10. В The Paris Review Эд Саймон рассуждает о странности поэмы Джона Мильтона «На утро Рождества Христова» (1629). Саймон замечает, что тема, настрой поэмы — «эпическое метафизическое насилие». В самом деле, финал поэмы — описание падения языческих богов: явление Христа повергает в прах Дагона, Ваала, Таммуза, Молоха; «бегут Изида, Гор, Анубис песьеглавый». Мильтон, пишет Саймон, пытается разрешить вопрос: «как христианин должен воспринимать этих богов: суть ли они порождения фантазии легковерных или реальные существа? И если верно последнее, то куда отнести Аполлона, Осириса и Молоха? Очевидная интерпретация, которую выдвигали ранние отцы церкви, например, Тертуллиан и Климент Александрийский, — это были демоны, хитростью заставившие древних себе поклоняться». Этой точки зрения придерживался и Мильтон, причем, по мнению Саймона, в его поэме есть даже «нотка жалости» в связи с падением старых божеств (и здесь, конечно, мы сразу вспоминаем блистательного Сатану из «Потерянного Рая»). Саймон предлагает нам вообразить традиционный церковный вертеп, где поодаль от яслей, в которых возлежит младенец, скорчились бы в ужасе прекрасный Аполлон и лунорогая Астарта. Впрочем, такую картину автор рисует не ради развлечения: он хочет показать, что «На утро Рождества» — «больше чем первая великая английская поэма Мильтона (до этого он писал превосходные стихи по латыни) и больше чем предвестие „Потерянного Рая“». Это «странное размышление» о «скрытом насилии в идее пришествия Христа. Мильтон делает поверженных богов прошлого своими музами, в их падении видит глубину. Его привлекает не просто закат политеизма, а неотъемлемый апокалиптический лоск Рождества: явление Сына ознаменовано затуханием умирающего солнца». «Таков вечный трагический парадокс иконоборчества, — заключает Саймон. — Разрушая старые святилища, мы признаем силу их чар».
11. Неутомимая Эмили Темпл, редактор Lithub, дай ей бог здоровья, вместо нас просмотрела чуть ли не все уже вышедшие списки лучших книг года и составила сводный: теперь мы знаем, от чего больше всего балдели в этом году американские критики. А балдели они от «Линкольна в Бардо» Джорджа Сондерса (упомянут 22 раза), романов Мохсина Хамида и Джезмин Уорд (по 19 упоминаний), нон-фикшна Дэвида Грэнна про убийство богатых осейджей в 1920-х (14 списков), книг Мин Цзин Ли, Патрисии Локвуд и Селесты Инг (13 списков). Это только самая вершина, ниже еще 111 названий. О некоторых из этих книг мы в 2017-м писали, оставайтесь с нами.
12. И напоследок еще одна ссылка от Эмили Темпл: большой список книг, которые получили больше всего отказов от издателей и агентов — а потом кто-то в них поверил, и они оказались бестселлерами. А не бестселлерами, так классикой. Рекорд, кажется, держит Дик Уиммер, автор романа «Ирландское вино»: 162 отказа. «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом» отклонили 121 раз, пока не нашелся редактор, убежденный в гениальности Роберта Персига. Вообще очень душеполезное чтение, внушает оптимизм. Можно получить 30 отказов и стать Стивеном Кингом. Получить 40 отказов и стать Сэмюэлом Бэккетом. Получить 54 отказа и войти в каноны постмодернистского романа. Получить 78 отказов, а потом — Букеровскую премию. Получить 100 отказов и продать права на экранизацию, которая возьмет «Оскар».