В палестинской литературе второй половины XX века по понятным причинам возникает термин «литература сопротивления». Ее основными темами были жизнь в изгнании, потеря близких, любовь к родине и тоска по ней. Автор этого термина, палестинский писатель и политический активист Гассан Канафани, в своей книге «Литература палестинского сопротивления в условиях оккупации» (к сожалению, пока не переведенной на русский язык) уточняет его следующим образом: «Палестинская литература сопротивления, как и само вооруженное сопротивление, формулирует новый круг проблем в исторической перспективе, которая для палестинцев за последние пятьдесят лет оставалась практически неизменной». Некоторые исследователи также отмечают, что в период между Исходом палестинцев 1948 года и Шестидневной войной 1967-го литература сопротивления сыграла значимую роль в сохранении палестинской идентичности, связывая указанные события в единый нарратив, что было особенно важно в отсутствие вооруженного сопротивления.
Нас же интересует здесь то, что Советский Союз, как и большинство левых организаций по всему миру, со временем занял совершенно недвусмысленную позицию по отношению к арабо-израильскому конфликту, поэтому в 1984 году на русском языке в издательстве «Радуга» вышел небольшой том прозы Канафани «Люди под солнцем». И поскольку Канафани у себя на родине (насколько бы проблематичным в данном случае ни было употребление этого слова) и за ее пределами является фигурой абсолютно культовой (палестинцы рисуют с ним граффити и записывают посвященные Канафани композиции, исследователи пишут про него книги и диссертации, а писатели и активисты продолжают обращаться к его наследию), мы рассмотрим его жизнь и произведения более подробно.
Гассан Фаиз Канафани родился 9 апреля 1936 года в городе Акко в подмандатной Палестине. Он был третьим ребенком Мухаммада Фаиза Абд аль Раззага, юриста и активного участника национально-освободительного движения, выступавшего против британской оккупации и еврейского переселения. Из-за своего политического активизма отец будущего писателя несколько раз попадал в тюрьму. Позже Канафани поступает во французскую миссионерскую школу, которую уже в 1948 году он вынужден покинуть из-за начала первой арабо-израильской войны (день эвакуации Канафани потом неоднократно будет воссоздавать в своих произведениях). Канафани вместе с семьей, получившей статус беженцев, отправляется в Ливан, затем переезжает в Дамаск, где в 1952 году заканчивает школу. Там же он поступает в местный университет на отделение арабской литературы.
В 1953 году Канафани встречает Жоржа Хабаша, который производит на него огромное впечатление. Когда в 1955 году Канафани работает над диссертацией «Раса и религия в сионистской литературе», которая впоследствии ляжет в основу его исследования 1967 года «О сионистской литературе», его исключают из университета за участие в «Движении арабских националистов». В поисках средств к существованию Канафани в 1955 году вслед за сестрой и братом отправляется в Кувейт, где устраивается на работу учителем начальной школы. В этот период большую часть свободного времени он тратит на изучение русской литературы и уже через год после переезда получает должность редактора иорданской газеты «Ар-Рай» («Мнение») — официального рупора «Движения арабских националистов». Тогда же начинает писать свои первые рассказы.
В 1960 году по совету Хабаша Канафани уезжает в Бейрут, где устраивается на работу в газету «Аль-Хуррия» («Свобода») и усиленно изучает марксизм. В 1961-м он знакомится с Анни Хевер, датской просветительницей и борцом за права детей, которая выйдет за него замуж и родит ему сына и дочь. А уже в 1962-м Канафани как лицо без гражданства на некоторое время вынужден уйти из «Аль-Хуррия» в подполье, но в том же году возвращается в Бейрут и становится главным редактором издания «Аль-Мухаррир» («Освободитель»), в котором он, помимо прочего, работает над еженедельным приложением «Палестина». В 1963-м выходит одно из самых известных произведений Канафани — «Люди под солнцем», повесть о непростой судьбе беженцев и нелегальных мигрантов.
Продолжая работать над повестями и рассказами и трудиться на ниве журналистики, Канафани в 1967 году принимает участие в создании «Народного фронта освобождения Палестины» (НФОП), возникшего как радикальное марксистское ответвление распавшейся к тому времени организации «Движение арабских националистов». Официальной идеологией НФОП становится доктрина марксизма-ленинизма (что в истории палестинского сопротивления также отмечает переход от панарабского национализма к революционной борьбе). В 1969 году Канафани создает еженедельное издание НФОП — журнал «Аль-Хадаф» («Цель»). К началу 1970-х Канафани налаживает контакты с иностранными журналистами и многими скандинавскими евреями-антисионистами. По общему мнению, его политические работы и статьи оказали большое влияние на арабскую мысль и политическую стратегию своего времени, поэтому рассмотрим деятельность «Аль-Хадаф» более подробно.
Появлению журнала предшествовали конкретные события — поражение арабских государств в войне 1967 года, за которым последовало разочарование, побудившее палестинцев к радикализации, в конечном итоге принявшей форму национальной борьбы за освобождение. Канафани как мыслителя и журналиста это привело к последовательному осмыслению революционной политики НФОП. Так и возник журнал «Аль-Хадаф», бывший революционным как по духу, так и по содержанию: он совмещал политические призывы НФОП с аналитикой, юмором, каллиграфией, а также хроникой палестинского сопротивления, что связывало его с антиколониальными движениями в Африке, Азии и Латинской Америке.
Американский блогер и профессор политологии ливанского происхождения Ас’ад Абу Халил (известный как «Сердитый Араб») в посвященном Канафани материале телеканала «Аль-Джазира» отмечает: «Он создал левое СМИ, ставшее доступным не только людям, которые и так уже разделяли левые взгляды. Он следил за материалами западных журналов не меньше, чем за материалами арабских. Его статьи представляли собой необычное сочетание сатиры, остроумия и точной информации. Вы можете представить себе советскую прессу того времени, в которой была бы ирония или юмор? Тогда не было ничего подобного. А арабские коммунисты были даже еще более суровыми и лишенными чувства юмора, чем советские. Поэтому когда Канафани появился с новой формой СМИ — это было что-то очень свежее».
О специфическом юморе Канафани вспоминает и Анатолий Агарышев — советский журналист, писавший про Ближний Восток, а также автор предисловия к вышедшей в 1984 году книге Канафани:
«Сидя за массивным редакторским столом палестинского журнала „Аль-Хадаф”, который он возглавлял, Гассан Канафани любил огорошить своих гостей неожиданным поступком или фразой, вовлекая их в спор.
Одному из американских журналистов, приехавших взять у писателя интервью, любезно предложили чашечку кофе. Подносом оказался номер, сорванный с автомобиля посла Соединенных Штатов во время антиамериканской демонстрации.
— Не очень ли горяч кофе? Не жжет ли вам чашка руки? — учтиво осведомился хозяин.
Дальнейший разговор во многом зависел от того, как гость реагировал на такого рода ситуацию».
Но в конечном итоге для «Аль-Хадаф» важнее всего была правда. Как вспоминает коллега Канафани по «Аль-Хадаф» Элиас Хури: «[Журнал называли рупором НФОП]. Мне не нравится термин „рупор”. Мы не были рупором и не занимались пропагандой. Мы не распространяли пропаганду, мы пытались донести до людей правду, что и было лозунгом „Аль-Хадаф”: „Правда — всегда революционна”, как писал Ленин».
Существует образцовое в своей категоричности интервью Канафани времен его работы в «Аль-Хадаф», которое он дал в Бейруте австралийскому каналу ABC News после событий «Черного сентября». Сначала голос за кадром выражает обеспокоенность, что «беспорядок» на Ближнем Востоке не слишком способствует притоку в Бейрут туристов и бизнесменов (в особенности банкиров), затем демонстрируется палестинский комбатант на странице стенгазеты с характерной куфией на голове и автоматом в руках, а потом объектив наезжает на портреты Маркса, Ленина, Хо Ши Мина и Че Гевары. Канафани начинает говорить:
Гассан Канафани во время интервью, 1970
— Я знаю только то, что история мира — это история борьбы слабых с сильными, слабых, у которых есть правое дело, сражающихся с сильными, которые используют свою силу для эксплуатации слабых.
— Обратимся к боевым действиям, которые в последнее время происходят в Иордании. Ваша организация является одной из сторон этого конфликта. Чего вы добились?
— Только того, за что и так боремся. Этого вполне достаточно. Палестинский народ предпочитает умереть стоя, чем утратить то, за что он борется. Мы доказали, что король неправ. Мы доказали, что наш народ будет сражаться до победного конца. Мы доказали, что мы не потерпим поражения. Каждый человек в этом мире теперь знает, что мы маленькая храбрая нация, которая будет сражаться до последней капли крови, чтобы восстановить справедливость после того, как мир не смог ее нам обеспечить. Это то, чего мы достигли.
— Кажется, эта война, эта гражданская война оказалась совершенно бесплодной.
— Это не гражданская война. Это люди, которые защищают себя от фашистского правительства, которое вы защищаете только потому, что думаете, что у Хусейна [короля Иордании] есть паспорт. Это не гражданская война.
— Или конфликт...
— Это не конфликт. Это освободительное движение, которое борется за справедливость
— Ну, как угодно...
— Это не «как угодно», потому что именно здесь начинаются проблемы. Это то, что заставляет вас задавать свои вопросы. Но все это люди, которые подвергаются дискриминации и борются за свои права, вот и вся история.
...
По поводу этого интервью нам кажется крайне важным комментарий профессора Свободного университета Берлина Рефки Абу-Римайлы: «Это момент великой непреклонности, ясности видения и убежденности. То, как Канафани говорит в этом интервью, демонстрирует всю ту энергию, которую содержала в себе надежда на палестинскую революцию. Канафани подхватывает очень важное слово, которое для меня резонирует сильнее всего, и это слово „как угодно”. И это про ту историю, которую палестинцы, к сожалению, не смогли донести до остального мира. История Палестины, рассказанная самими палестинцами, — это не то, что мир хотел слышать».
Утром 8 июля 1972 года Канафани, которому на тот момент исполнилось 36 лет, повернул ключ зажигания своего Austin 1100, что сдетонировало гранату, прикрепленную к трем килограммам пластичных взрывчатых веществ, установленных за бампером автомобиля. Вместе с Канафани в машине находилась его семнадцатилетняя племянница Ламис Наджим. Позже ответственность за их убийство взял на себя Моссад (об этом пишет исследовательница Барбара Харлоу в книге «Писатели и политические убийства» (Writers and Assassinations): «Моссад, израильская разведслужба, в конечном итоге взял на себя ответственность за смерть „боевика, который никогда не стрелял из оружия”, как написал в некрологе один палестинский интеллектуал»). Существует версия, что убийство было совершено в ответ на бойню в аэропорту Лод, устроенную 30 мая 1972 года тремя членами «Красной армии Японии» по указанию НФОП. Убийство Канафани предположительно организовал арабский посредник Абу Ахмед Юнис, нанятый израильскими военными и казненный НФОП в 1981 году.
Гассан Канафани. «Люди под солнцем»
Теперь обратимся непосредственно к творчеству Канафани. Центральной темой его романов, повестей и рассказов является судьба беженцев, которые пытаются выжить и найти самих себя во враждебном и незнакомом мире. Как несложно догадаться, материалом для прозы Канафани служит его собственный опыт изгнания и политической борьбы, который воплощается в его творчестве как прямо, так и косвенно — с помощью системы символов. Например, в его дебютном романе «Люди под солнцем» три персонажа — подросток, юноша и старик, которые символизируют несколько поколений палестинских беженцев, но в то же время являются конкретными личностями со своими собственными историями, пытаются нелегально попасть из Ирака в Кувейт. Их соглашается перевезти через границу в пустой цистерне водитель грузовика по прозвищу Бамбук — тоже палестинец. Но проблема в том, что стоит ужасная жара, поэтому каждая лишняя минута, проведенная внутри цистерны, может стать последней. Что в итоге и происходит: на КПП пограничник пытается узнать похабные подробности знакомства водителя с некоей танцовщицей, о которой последний не имеет ни малейшего представления, чем слишком затягивает время, поэтому люди внутри цистерны умирают. Водитель, прибыв в Кувейт, не находит ничего лучшего, чем отвезти тела беженцев на городскую свалку:
«Выскочив на воздух, он медленно закрыл люк, опустил лестницу на землю. Стояла темная ночь, и Бамбук радовался мраку, потому что можно было не видеть лица мертвецов. Он оттащил трупы к тому месту, где дорога кончалась, потому что там обычно останавливались городские мусоровозы и на них наткнулся бы первый же шофер, который приедет рано утром сваливать мусор.
Он сел в кабину, завел мотор, медленно поехал назад, чтобы смешать следы колес своей машины с отпечатками шин других автомобилей. Потом решил вернуться на центральную улицу и окончательно запутал след. Однако, немного отъехав, Бамбук что-то вспомнил. Он снова выключил мотор, пешком вернулся туда, где оставил трупы, вынул деньги из их карманов, взял часы Мервана и на цыпочках вернулся к машине».
Гассан Канафани. «Что вам осталось»
Еще более глубокий символизм обнаруживает следующий роман писателя «Что вам осталось», за который в 1966 году он получил Ливанскую премию в области литературы, а в 1975 году — посмертно — Премию Лотоса, которая была присуждена ему Конференцией афро-азиатских писателей. Его персонажи — юноша Хамид, его сестра Мариам, предатель Зикрия, в которого влюблена Мариам, а также Время и Пустыня — переплетаются в нелинейном многоплановом повествовании, написанном с применением модернистских техник письма: это фрагментарность, слияние в сплошном тексте романа нескольких голосов, которые выделяются курсивом, внутренняя перекличка символов, монологи нечеловеческих акторов — Времени и Пустыни. Небольшой роман поднимает широкий спектр проблем, среди которых последствия политического выбора (контраст между предателем Закарией и расстрелянным лидером повстанцем Салимом), онтология (осмысление пустыни как места или скорее как не-места, о чем мы уже писали в связи с другим автором), а также затерянность в мире и, опять же, непрочное положение в нем беженца, которое, помимо всего прочего, подразумевает и гендерный аспект. Все вышеперечисленное сближает роман «Что вам осталось» с произведениями ряда модернистских авторов и прежде всего с книгами Уильяма Фолкнера. Нам уже удалось наметить связь Фолкнера с арабской литературой и новейшей историей Палестины, но в прошлый раз мы даже не подозревали, насколько эта связь на самом деле глубока. Рассмотрим ее более подробно.
Так, из материала, опубликованного в первом номере «Вестника ВГУ» за 2004 год, мы узнаем, что написанию романа «Что вам осталось» предшествовал немаловажный факт — публикация в 1963 году перевода романа Фолкнера «Шум и ярость» на арабском языке:
«...внимание к роману Уильяма Фолкнера „Шум и ярость” в арабском мире в 1960-е годы было предопределено некоторыми особенностями культурной жизни того времени. Осуществлялись переводы множества произведений зарубежных авторов на арабский язык. На этот период истории приходится появление и даже в некотором смысле слова расцвет иностранной литературы на Ближнем Востоке. Он становится возможным потому, что многие арабские критики побывали в Европе и США и осознали необходимость познакомить арабского читателя с литературой Запада. В этот период стрaны Среднего Востока были открыты для влияния инонациональных культур, что благотворно сказалось на процессе развития палестинской литературы в целом: именно в это время начали свою творческую деятельность ее наиболее значительные писатели.
Глубокий интерес к роману Уильяма Фолкнера „Шум и ярость” был обусловлен, с одной стороны, наличием широкого спектра жгучих проблем общечеловеческого значения, а с другой — всем ходом социального, культурного и эстетического развития палестинской литературы. Задача создания новых литературных форм и обновления жанров встала на повестку дня в Палестине в связи с необходимостью художественного освоения новой социальной действительности, тех изменений, которые происходили в этот период в стране. В своем стремлении к обновлению художественных средств палестинские писатели не могли не обратиться к роману Уильяма Фолкнера „Шум и ярость”. Роль этого романа в развитии литературного процесса Палестины еще только предстоит оценить». (Н. Ю. Мурад, А. Л. Савченко)
А вот слова самого Канафани: «...я глубоко восхищен его романом „Шум и ярость”. Говорят, мой роман „Что вам осталось” — дань этому восхищению; думаю, это верно... На меня Фолкнер оказал очень сильное влияние...»
И прежде чем двинуться дальше, процитируем небольшой фрагмент из романа «Что вам осталось», в котором экзистенциальный мотив переплетается с политическим, дабы еще раз подчеркнуть их неразрывную связь:
«Мне вдруг показалось, что все, абсолютно все в безмолвной Пустыне — и каждая песчинка, и ветер, и звезды, и сама ночь — смотрят на нас так же, как мы когда-то смотрели на Зикрию, ползавшего на коленях... Салим стоял неподалеку от меня, медленно покачиваясь, будто слушал рассказ товарища. „Я покажу вам Салима!” — раздался вдруг истошный вопль Зикрии. Но Салим помешал предателю довершить его гнусное дело и сам вышел вперед. Даже земля содрогнулась в безмолвном стоне, провожая Салима на казнь».
Гассан Канафани. «Возвращение в Хайфу»
После своей смерти Канафани оставил несколько незаконченных произведений: роман «Возлюбленный», который стилистически близок «Что вам осталось»; новеллу «Возвращение в Хайфу», повествующую об отношениях арабской и еврейской идентичностей (примечательно, что вымышленное окончание «Возвращения в Хайфу» написал израильский писатель Сами Михаль в своей книге «Голуби на Трафальгарской площади»; некоторые критики также утверждают, что появление в романе еврейской идентичности, рассмотренной через историческую травму холокоста, отмечает для творчества Канафани отход от упрощенного дуализма и понимание того, что самопознание требует познания Другого); а также роман «Слепой и глухой» — поражающую своей поэтической силой еретическую историю о смерти бога и утрате метафизического основания. Рассмотрим и его.
Герои романа — вновь палестинские беженцы, на этот раз старики, один из которых с рождения страдает слепотой и работает в пекарне, а другой от рождения глух и работает в канцелярии, занимающейся выдачей другим беженцам гуманитарной помощи. Однажды в местной газете появляется новость, что где-то в степи есть могила святого, обладающая чудесной силой исцелять болезни. Там же сообщается, что на растущем рядом с могилой дереве проявился лик этого святого. Оба героя, узнав об этом, отправляются на могилу, где впервые встречают друг друга. Затем слепой, встав на плечи глухому, дотягивается до «лика» святого и понимает, что это всего лишь гриб. (То есть, по сути, истинное положение вещей и могло открыться только слепому, который потрогал гриб руками, потому что издали он действительно напоминал голову). Далее, после превращения святого в гриб и исчезновения у героев иллюзий, с ними начинают происходить необратимые внутренние изменения, которые в тексте романа выражаются в их размышлениях об абсурдности существования, невозможности искупления и тотальной разобщенности беженцев на чужбине:
«Жизни людей поднимаются вверх по спущенной с неба веревке, люди уходят, щупают пальцами внезапно возникшую на дереве голову святого, стирают с нее росу и обнаруживают, что она всего лишь безответный гриб. Все, кто потерпел поражение, кто разбит, кто потерял надежду, собираются у надгробья, под которым спит чудо, и видят под ним лишь труп трусливой смерти. Трудно жить, когда умирают святые, ведь с их смертью рушатся мосты иллюзий, сгнивают посулы — и в одиночестве ты должен нести свой крест».
Сразу отметим, что к тем же мотивам в своих стихах примерно в это же время обращался Пауль Целан, немецкоязычный еврей, переживший холокост, и горячий сторонник государства Израиль (Целан неоднократно посещал в 1960-х сионистские демонстрации). Так, по мысли французского философа Филиппа Лаку-Лабарта, после опыта катастрофы на месте божественного для Целана (как и для героев Канафани, добавим мы) образуется головокружительный провал, ничто. Ответом Целана на невозможность божественного и разобщенность послевоенного времени была робкая направленность его стихов к потенциальному собеседнику — некоему «ты». Но, очевидно, подобный ответ вряд ли смог бы удовлетворить палестинских беженцев, десятилетиями гонимых из одной страны в другую, и не случайно Канафани на предложение австралийского журналиста «просто поговорить» с израильтянами отвечает, что это был бы разговор между шеей и топором. Поэтому и старики Канафани не способны робко взывать в пустоте к Другому, вместо чего выбирают полубезумную сатанинскую ненависть ко всему святому во имя борьбы с врагами всех слабых и угнетенных:
«В тот день, когда ночью мы убили тебя в далекой степи, ты стал нашей победой, в наших сердцах вновь забилась жизнь. Но время шло, твоя смерть все больше тускнела, она сделала нашу победу ничтожной. Что же ты сделал с нами, иллюзорный защитник нищих?
Ты был нашим оплотом, мы считали, что ты хранишь нас от копий времени, в которое мы углублялись, подталкиваемые вперед, а отринув тебя, мы поняли, что углубились не в чашу времени, на опушке которой, утратив реальность, мы стояли, держась за тебя, за нашу опору, а вокруг нас шла жестокая сеча... Теперь у нас нет опоры, теперь мы продираемся сквозь шипы времени, сквозь его пламя, через его бесконечные лабиринты, пугливо шарахаясь от неизвестности.
Дай же мне, Абдель Аты, спящий под камнем небытия праведник, спящий посреди источающей враждебность степи, силу ненавидеть тебя, ибо мы убедились, что одной твоей смерти мало, что твоя смерть — это тающая со временем победа, что мы не можем больше жить, ощущая на губах горечь того, что однажды ночью было неоспоримой судьбой.
Дай же нам, святой, сотворивший из наших жизней новою жизнь себе, силу ненавидеть тебя, всем сердцем, нам остается только одно — приветствовать тебя ненавистью, чтобы вновь убить тебя».
Что до рассказов Канафани, то в основном в них поднимаются те же вопросы, что и в более крупных его вещах, но добавляется еще одна важная тема — тема родины. Она дается в трех видах: как воспоминание, как возвращение и как вооруженная борьба.
Например, в рассказе «Автомат» главный герой настолько сливается со своим оружием, купленным на общие деньги для защиты селения от израильтян, что односельчане начинают воспринимать его не иначе как причудливый гибрид человека и механизма. В итоге, когда в действительности начинается нападение на деревню, герой экстатически растворяется в своем оружии:
«Ему казалось, что миллионы жалящих игл впиваются ему в вены и капля за какой высасывают его кровь. Он чувствовал, как его конечности сводит судорогой, они сжимаются словно сухой лист в конце лета. Злясь на свою слабость, Саид сделал отчаянное усилие поднять голову и вдруг оказался в раскаленной печи, которых так много в Сальме. Он очутился в этой печи на одном противне с лепешками хлеба, подрумяненными языками огня».
Гассан Канафани. «Земля печального апельсина»
Кроме того, у Канафани есть рассказ, который со временем превратился в символ палестинского сопротивления, — «Земля печального апельсина». В нем главный герой делится со своим товарищем воспоминаниями о дне, когда они оба стали беженцами. Он вспоминает, как отец товарища во время эвакуации купил у придорожного торговца апельсин, напоминавший ему о собственных апельсиновых деревьях. Затем, когда ужасно постаревший за несколько лет кочевой жизни отец в приступе гнева пытается покончить с собой, выясняется, что он все время хранил этот апельсин в сундуке вместе с пистолетом. Высохший и сморщившийся апельсин становится символом потерянной родины.
Но во многих рассказах Канафани находится место и упомянутому юмору. Например, в рассказе «Номер двенадцать умер» главный герой и alter ego писателя, попав в больницу, в подробностях описывает историю мужчины (и тем самым как бы «дает слово тем, кто его лишен»), который на его глазах умирает в соседней палате, а затем оказывается, что судьба умершего мужчины совершенно не соответствует рассказанной истории.
В рассказе «Пирожное на мостовой» Канафани описывает собственный опыт работы учителем. Он начинается как похожая на сон прогулка главного героя — молодого учителя — по улице города, где он встречает мальчика — чистильщика обуви, в котором как будто узнает себя, поскольку в детстве тоже работал чистильщиком обуви. Затем этот мальчик попадает в класс главного героя, и читатель узнает о его непростой судьбе более подробно. Напоследок отметим непреднамеренную перекличку рассказа Канафани с вышедшим спустя несколько лет после его написания романом Уильяма Берроуза «Дикие мальчики» (1971), который рассказывает о группе подростков, беспокоящих население Северной Африки. Любопытно здесь то, что Канафани описывает детей палестинских беженцев — своих учеников — так, словно это именно они спустя несколько лет возьмутся за оружие и отправятся бесчинствовать в близлежащие селения — и будут правы:
«Класс был полон ребятишек, похожих на Хамида. Сорванцов, с нетерпением ждавших последнего звонка, чтобы рассыпаться по многочисленным улицам Дамаска и, обгоняя закат солнца, раздобыть себе похлебку на ужин. Они ждали звонка с голодной страстью, предвкушая момент, чтобы разбежаться в разные стороны под холодным серым небом, напутствуемые своей судьбой. Когда спускалась ночь, они возвращались в лагерь или в свой глинобитный домик, где уже их поджидала семья в угрюмом молчании. Мне они казались гораздо старше своего возраста, от них веяло настороженностью, порожденной грубым соприкосновением с жестокой действительностью. Их глаза были точно оконца в неизведанные миры, окрашенные в мрачные тона. Их тонкие губы плотно сжимались, словно сдерживался поток неконтролируемой брани против всех и вся.
Класс был своего рода обособленным миром, миром обездоленных, но сильных духом. Я чувствовал себя неуютно среди них, но мне страстно хотелось прикоснуться к их думам, если удастся».