© Горький Медиа, 2025
Максим Семеляк
24 ноября 2016

«Мое уголовное дело — самая увлекательная книга на свете»

Эдуард Лимонов о своей читательской биографии

В издательстве «Глагол» выходит книга Эдуарда Лимонова «Под небом Парижа» — собрание его текстов, посвященных столице Франции. В честь этого события Максим Семеляк по просьбе «Горького» поговорил с писателем и политиком о его непростых отношениях с художественной литературой.

У вас есть «Книга мертвых», а если сравнить мертвых людей с прочитанными когда-то книгами — как ведут себя последние? Умирают ли они в смысле своего былого воздействия на вас, и что такое смерть книги?

В разные годы я предпочитал разные книги. В ранней юности читал «Красное и черное» Стендаля, даже умудрился себе вены вскрыть в возрасте семнадцати лет над этой книгой. Так что мои чтения были повыше рангом, чем «Три мушкетера», о чем почему-то написал Эмануэль Каррер в мой биографии. В конце 1970-х — начале 1980-х я учился у англоязычных Хэмингвэя и Капоти четким фразам, многому научился у французов. До сих пор не перестаю двигаться в книгах.

У Вальтера Беньямина есть хороший цикл сравнений — про книги и девок. В частности, он выдает нехитрый, но довольно точный афоризм: «Книги и девок можно брать с собой в постель». А что в процессе чтения первично для вас? Чистое наслаждение, гимнастика ума, познание мира?

В постель только девок. Книги я изучаю, это серьезное дело. Изучать удобнее сидя.

У вас есть книги-долгожители, которые переезжали с вами из страны в страну?

Мне на моем жизненном пути и в странствиях по квартирам все время, к примеру, попадалась книга Steppenwolf Германа Гессе — и в английском, и во французском переводах. Три раза она возникла, и я ее принял уже как свою. Стоит у меня на полке в изголовье, временами открываю наугад и читаю.

Вы когда-нибудь подчеркивали понравившиеся строчки в книгах?

Все время делаю пометки.

Карандашом или уж безвозвратно ручкой?

Ручкой, и красной, и синей, и черной. Это важно.

Сейчас принято пинать художественную литературу, ставя ей в пример разнообразный нон-фикшн. Писать расследования стало моднее, чем романы; «Завтрак у Тиффани» больше никому не интересен, всем подавай «Хладнокровное убийство». Почему это стало так и хорошо ли это, по-вашему?

Я невысоко ставлю романы в последние лет тридцать. Постоянно чищу свои полки от романов. Считаю, что роман примитивный жанр, высший жанр — эссе, ценю в книгах мысль, а не придуманные скучные приключения.

У вас есть строчка в ранних стихах: «И Блока читал, и винищу пил». Вы помните, что это было за издание Блока? Собрание сочинений? И вообще — какие книги у вас были дома в Харькове?

Это был, кажется, синий пятитомник Блока. Когда мать умерла, я даже не взял его (пятитомник) в Москву. У родителей были книги, и потом я был лучшим читателем в библиотеке, мне разрешали заходить к книгам и копаться там. В снегу я туда ходил, в метель.

У вас были в жизни книги, которые вы обожали в молодости, но проклинали потом?

У меня есть написанное еще в 1960-е годы стихотворение «Книжищи», заканчивается оно строчкой: «Горите, проклятые книжищи!» Я особенно ничего не обожал, я нужное мне впитывал, поглощал. А кумиры у меня менялись.

Есть в общественном сознании такой жупел, как сожжение книг, — вот и в России уже случаются прецеденты. Как вы думаете, это действительно опасная штука и угроза или это все глупости и чисто символический жест из прошлого?

Сожжение книг сейчас выглядит как несовременный пошлый пиар. Забытые книги — это много хуже сожженных книг.

Только детские книги более-менее точно соответствуют читателю, дальше все сложнее в плане возрастных соответствий — например, того же «Степного волка» все читают в шестнадцать лет, меж тем понять, о чем эта книга, можно только после сорока, и таких примеров тысячи. Насколько вообще важно действительно понимать книгу — или достаточно просто ей очароваться и жить своей интерпретацией? Были ли в вашей жизни книги, которые вы в разные годы понимали по-разному?

Я вообще-то тот чукча, который писатель, я книги читал, чтобы учиться как их создавать. Очаровывался я в свое время «Незнакомкой» Блока, но в том случае, видимо, основным было влечение к женщине.

Продолжая предыдущий вопрос — какая книга сейчас соответствует вашему возрасту?

Лет пять или семь как я наконец вжился в Фауста. А еще пророк Мани, а еще — ну прочтите хотя бы мою книгу «Титаны» или «Священные монстры». Там есть много о моих пристрастиях.

У вас был любимый книжный магазин (или развал), неважно, в Москве, Нью-Йорке, Харькове, Париже?

Я работал книгоношей в Харькове в книжном магазине № 41 или № 42, вот уж позабыл точно номер дома, на Сумской улице, и также назывался магазин. Это был небольшой подвальчик. С книгами я стоял либо на площади Тевелева, либо в фойе кинотеатра «Комсомольский».

Какую первую книгу на иностранном языке вы прочитали? И вообще, есть ли у вас ощущение, что на русский язык всегда оставалось непереведенным значительное количество книг, важных для понимания мира?

Я не помню, какую, первыми были газеты. Начинать изучать чужой язык следует с заголовков газет. Я таким образом выучил и английский, и французский. Да, многие книги 1920-х, 1930-х, 1940-х, 1950-х годов не пришли к русскому читателю. Пришли позже, а это уже непоправимое опоздание в развитии. Увы.

Вас уже третий десяток лет так или иначе окружают молодые люди, партийные и не только — строго говоря, это и есть ваши университеты. На этой кафедре Лимонова вы советуете какие-нибудь книги?

Я не люблю поучать, я тоньше действую — личным примером. А молодые люди — мой выбор, но и те, кто пришел в партию в 16–17 лет, сейчас уже сорокалетние мужики. Вечно молодых не бывает, молодость — это как этап в жизни бабочек.

Составь вы школьную программу, какие бы книги туда вошли непременно?

Нет уж, увольте, нет ничего скучнее, чем составлять школьную программу. Я только что опубликовал книгу «PLUS ULTRA», это учебник всего на свете, возможно, его нужно в школах совать ученикам… Думаю, это хорошая идея.

Жолковский вот любит говорить о разработанной им якобы идеальной позе для чтения — лежа на спине и держа книгу большим пальцем за корешок, а остальные поддерживая снизу. А где вам комфортнее читать и писать? И доводилось ли вам читать, например, на войне?

Жолковский — мирный лингвист и филолог, я писал в тюрьме очень плодотворно. На войне нет нужного спокойствия для того, чтобы писать, в тюрьме есть такое спокойствие.

Когда, по-вашему, вышел последний великий роман, такой, чтоб имел воздействие на все человечество?

Это интеллигентские выдумки, не было и первого великого романа, нет и последнего, роман — это жанр буржуазный, его расцвет — 19 век. Литература старится, как и все на свете, вечных романов нет. Романы пишут и африканцы, но большая часть человечества отказывается читать африканские романы. Ибо там другая жизнь.

Несмотря на декларированный нарциссизм, вы все-таки бесконечно внимательны к чужой литературе — количество упомянутых вами в разных книгах и текстах писателей исчисляется сотнями. Так, например, Багрицкий появляется на первых же страницах «Подростка Савенко», а в прочих книгах кто только не упомянут: Арагон, Серафимович, Колетт, Оруэлл, Клейст, По. Вам хотелось бы когда-нибудь увидеть академическое издание своих книг, как в «Литпамятниках», с подробными комментариями, с оценками тех или иных литературных контекстов и прочей филологической схоластикой?

Я против собраний сочинений, это могильные памятники. Я даже бы сказал, ненавижу собрания сочинений.

Вы когда-нибудь пользовались аудиокнигами? Чей голос подошел бы для декламации вашей прозы?

Не пользовался, поскольку перечитал то, что мне нужно было, старым способом, в кирпичах книг. На кой декламировать мою прозу? Актеры же, особенно мужчины, самые глупые люди на свете. Декламация — это перегиб, поза, все важные вещи, если говорятся, то вполголоса, либо шепотом, а чаще приходят в виде видений в ночи. Немыми, но читаемыми фразами.

Литература постепенно выдыхается, но сохранилось ли у вас какое-нибудь высшее требование к подлинной книге? Какой она должна быть?

Книги нужны только писателям, которые их пишут. В 1933, по-моему, когда явился Селин и дали Нобелевскую премию Бунину, умный Набоков сказал язвительно: «Что мы с нашими книжками, господа! Самый известный человек во Франции — Горгулов, русский кавалергард, застреливший президента Франции Поля Думера».

Какую самую длинную книгу в жизни вы прочли?

Это мое уголовное дело, 14 томов, самая увлекательная книга на свете.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.