1. Русский литературный интернет активно отметил столетие Станислава Лема. Большой проект к юбилею собрал сайт Culture.pl; по ссылке — старые и новые материалы, среди новых — составленные Игорем Беловым алфавит цитат и тест по лемовскому творчеству. На сайте «Мира фантастики» в любви к Лему признаются читатели журнала.
В «Известиях» Лидия Маслова говорит о Леме не как о фантасте, а скорее как о пишущем ученом: «В сущности, все его литературное творчество в широком смысле можно считать развитием темы „Теория функции мозга”, на которую была написана его студенческая работа. <…> Он вообще любил изображать из себя человека, который, берясь за перо, никогда не знает, что из-под него выйдет, а возможно, это действительно происходило именно так, как у паука, с которым сравнивал себя Лем: „Если паука исследовать даже под электронным микроскопом, мы не обнаружим в его ганглиях никакого плана будущей сети <…> ”». Общее место публикаций о Леме в Рунете — ссора с Тарковским (для примера — статья Андрея Цунского на «Годе литературе»). Свой текст о Леме опубликовал и «Горький».
2. Объявлен премиальный лист «Поэзии». По ссылке можно прочитать и скачать 100 претендующих на премию стихотворений (от Шамшада Абдуллаева до Лиды Юсуповой); 15 переводов (от абсолютной классики — Алкей в переводе Сергея Завьялова, Данте в переводе Романа Дубровкина, Шекспир в переводе Аркадия Штыпеля — до наших современников: Вальжина Морт в переводе Галины Рымбу, Луиджи Соччи в переводе Анастасии Строкиной); 10 статей (в том числе Александра Житенёва о Кривулине, Алексея Масалова о прямом высказывании в поэзии). О списке уже, разумеется, вовсю спорят в соцсетях, лауреаты будут объявлены в начале ноября.
3. И еще один премиально-поэтический сюжет: лауреатом Премии Драгомощенко стал Дорджи Джальджиреев, его подборку можно прочесть здесь вместе с сопроводительным письмом Алексея Масалова. Стихи очень интересные, драгомощенковская экспансивность в них сочетается с ереминской напряженностью, стремлением «упаковать» максимум смыслов; графические эксперименты и словотворчество превращают текст в некий семантический плавильный котел.
4. Валерий Шубинский и Богдан Агрис выпустили первый номер поэтического журнала «Кварта». Он открывается разговором о стихотворении Заболоцкого «Искусства»; в номере напечатаны новые стихи Полины Барсковой, Аллы Горбуновой, Андрея Таврова, Андрея Гришаева, Екатерины Боярских, Дмитрия Гаричева:
мы проиграли как могли, но тайны не было ни разу.
уже смирись и округли неподобающее глазу.
что надо, названо за нас, а здесь хорю и горностали
и картам иловым пристали перерасчет и пересказ.
так дед твой мальчиком учел из наблюдателей впервые
расконвоированных пчел седые гробы восковые.
и ты не верь такому злу, а только прению и треску,
водозаборному узлу, узкоколейному обрезку.
В переводном разделе — переводы Игоря Вишневецкого из Одена, а в мемориальной части — ранние, буквально юношеские стихи Олега Юрьева и «Попытка маленького „Избранного”» Василия Бородина. О Бородине Агрис пишет: «Василию Бородину удалось то, к чему подспудно стремились, может быть, многие. „Бог знает что себе бормочешь, ища пенсне или ключи…” — обмолвился однажды Ходасевич, но кто мог знать, что почти через столетие из этого бормотания Бог весть о чем, из мусора и отходов обыденности, из путаных и обрывочных монологов, которые мы все ведем сами с собой, того даже и не замечая, — другой поэт сложит стихи огромной лирической пронзительности и фантастической силы ви́дения, ви́дения тех первооснов и первосил, к которым от века тянулась поэзия».
В номере напечатаны также короткие рецензии Ольги Баллы и несколько филологических работ (Олег Лекманов, Дина Магомедова, Глеб Морев). А в «теоретической» части — две программные статьи основателей журнала: Богдан Агрис пишет о наступлении «третьего модерна» (который, как легко понять, представлен авторами «Кварты»), а Валерий Шубинский пробует набросать ориентировочную карту современной русской поэзии. «Кажется, поэтика нынешних молодых (по крайней мере заметной их части) не вырастает из опыта русской поэтической культуры (прежде всего андеграундной) второй половины XX века, а если и вырастает, то неожиданным для нас способом или в неожиданных точках. Похоже, теперь-то мы и дождались „разрыва цепи времен”. Просто этот разрыв лет на десять отстал от антропологической мутации». Далее Шубинский рассуждает о репрезентативности поэтических премий, популярной поэзии, соотнесении русской поэзии с мировой и о традиционной/нетрадиционной просодии (здесь вновь возникает имя Олега Юрьева).
На статью Шубинского уже вышел полемический отклик Дмитрия Кузьмина: приветствуя появление «нового поэтического издания с ясной платформой», он возражает Шубинскому — и в части наследования андеграунду у молодых поэтов («для сегодняшних авторов это опыт их дедов и прадедов, и нет ничего удивительного в том, что зачастую к нему апеллируют не напрямую, а через опыт „отцов”» — но, получается, все-таки апеллируют), и в части безвозвратного отрыва русской поэзии от западной:
«Из того, что мы, русские, ориентируемся в американской, например, поэзии преимущественно в области 80-летних авторов, совсем не следует, что у них там консенсус заканчивается этим поколением, — из этого следует только, что до нас ведущие имена зарубежной поэзии доходят теперь с 30–40-летним опозданием. <…> Нет проблемы отсутствия общего языка — есть проблема разорванных коммуникаций. <…> …стоит показать, скажем, Галину Рымбу в западном поэтическом контексте — и тамошние лидирующие фигуры и институции мгновенно опознают в ней свою, и совершенно не считают при этом, как Шубинский, что „при предстоянии западной культуре русская — архаична”».
5. В «Дилетанте» Елена Минушкина рассказывает историю запрета и разрешения романа Д. Г. Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей». Роман этот — как и предыдущие произведения британского писателя — вызвал скандал: в нем весьма откровенно описывался роман замужней женщины с егерем Оливером Меллорсом. Книгу издали в 1928 году в Италии и распространяли по подписке. «Лоуренс прекрасно осознавал, что идет на провокацию. Более того, одну из редакций романа он даже собирался назвать „Джон Томас и леди Джейн” — в английском языке эти эвфемизмы означают мужские и женские гениталии. Финальный вариант он хотел озаглавить „Нежность”, однако откровенности текста это не уменьшало». В Англии роман вышел только в 1960 году — и его тут же попытались запретить за порнографию. «В обращении к присяжным Гриффит-Джонс произнес фразу, которая стала хрестоматийной: „Хотели бы вы, чтобы такая книга была в свободном доступе у вас в доме? Хотели бы вы, наконец, чтобы такую книгу прочла ваша жена и ваши слуги?” Этот вопрос вызвал недоумение: в числе присяжных были люди новой формации и другого социального круга, и для них вопрос о слугах звучал неуместно. В итоге после трехчасового заседания они вынесли решение о том, что никаких препятствий к публикации романа нет».
6. Подкаст «Лаовайкаст», посвященный Китаю, выпустил эпизод о современной китайской поэзии, рассказывает о ней здесь переводчица Елизавета Абушинова. Она говорит о том, как в Китае почувствовала себя «своей», о том, как реагируют на современную китайскую поэзию российские читатели (а китайские — на русскую). Среди героев выпуска — Шэнь Хаобо, Лю Аофу (автор прекрасного стихотворения «Ссать с начальством») и Оуян Цзянхэ, чью книгу Абушинова сейчас готовит.
7. Две рецензии в «Прочтении». Николай Родосский анализирует роман Чон Юнчжон «Хороший сын»: одна из самых популярных в последнее время корейских писательниц написала триллер, в котором главный герой пытается понять, сам он убил свою мать или это сделал кто-то другой. Все это напоминает видеоигру, где герою нужно восстановить в памяти произошедшее и не попасться полиции. Родосский сравнивает «Хорошего сына» (тоже, конечно, названьице, в духе «Идеальной няни» Слимани) с «Вегетарианкой» Хан Ган и находит, что Юнчжон, пусть ее и называют «южнокорейским Стивеном Кингом», все же недостает саспенса. Укажем, кстати, на свежую публикацию на CrimeReads: Аманда Джейатисса пишет о «медленном саспенсе» южноазиатского нуара — в том числе «Хорошего сына».
А Сергей Лебеденко рецензирует роман Лорана Бине «Цивилиzaции» — очень веселую книгу, в которой не европейцы захватывают инков, а наоборот. «Если в реальном мире развал мексиканской империи ацтеков подготовила грандиозная эпидемия оспы 1520 года, то в романе Бине поворотным событием становится землетрясение в Лиссабоне 1531 года. В нашей реальности конкистадор Франсиско Писарро устроил засаду, разбил многократно превосходящую числом армию инков и взял в плен Атауальпу, а в романе Бине Атауальпа похожим образом громит в бою и похищает Карла V Габсбурга…» Бине настаивает на случайностном характере истории: Лебеденко сравнивает это со спекулятивным реализмом Мейясу и добавляет: «Бине проделал с жанром альтернативной истории удивительный эксперимент. Точно так же, как Павел Крусанов с его „Укусом ангела” или Александр Соболев с „Грифоны охраняют лиру”, он вырвал жанр из лап „литературы о попаданцах”, стряхнул с него пыль, разобрал на детали, рассмотрел с разных сторон, взял пробы, а потом пересобрал — и показал, насколько выразительной может быть альтернативная история».
8. Katab.asia публикует статью Максима Васильева о творчестве Джима Моррисона как современном дионисийстве. Васильев называет Моррисона хоревтом и вакхантом, сопоставляет его тексты и биографию с ницшевским «Рождением трагедии из духа музыки»: «Сатир, участник дикого ВИА — Моррисон сам был „музыкант, поэт, танцор и духовидец в одном лице”» — и магия The Doors после его смерти разрушилась, хотя о музыке Рея Манзарека Васильев говорит в превосходных тонах. В моррисоновских стихах и песнях обнаруживаются отсылки к истории греческого театра и кровавых римских реалити-шоу; Васильев разбирает альбомы The Doors и пишет о последнем полноценном альбоме с участием Моррисона — «L. A. Woman»: «Выбирая праздник с друзьями (а не веселье в толпе), поэт вместе с ними создал биг-бит, который кое-кто считает жалкой пародией на западную, американскую мечту. Бит звучит, и под него поэт слегка напевает: о дикарях, что зовут от творчества к обыденной жизни; о жизни, железной деве, что не прощает ошибок; о безнадежной ночи и утрате божественного (The End: нас ждут безграничные свобода и отчаяние)».
9. На Lithub — эссе Лорин Элкин о городской реальности в книгах Анни Эрно. Одна из самых известных французских писательниц — «аутсайдер в парижецентричном французском литературном мире». Она живет в парижском пригороде Сержи-Понтуаз («бетонная утопия», построенная в 1970-е). Эрно можно назвать одной из основоположниц современного автофикшена, ее автобиографические книги рассказывают о детстве, взрослении и болезнях, о смерти матери, о сексуальном опыте и собственном материнстве. Но Элкин особенно занимает ее книга «Дневник улицы» 1993 года: это действительно дневник, в который Эрно записывала впечатления о «внешнем мире: людях и событиях, увиденных в поезде, на железнодорожных станциях, в торговых центрах, в супермаркете; сюда попадают граффити, объявления, газетные заметки, в том числе прочитанные через плечо владельца газеты, — вещи, которые иначе бы исчезли. Эти дневники сотканы из нитей повседневной жизни». «Дневник улицы» — исследование «не-мест», мимо которых люди обычно пробегают не задумываясь: сразу хочется сопоставить это с более поздней прозой Дмитрия Данилова. Элкин вспоминает Жоржа Перека и его концепцию «инфра-обыденности» («что происходит, когда ничего не происходит»). Таким «не-местом», сильно преувеличивая, можно назвать и сам «новый город», у которого нет традиций и архитектурной старины. Эрно было интересно участвовать в создании города, в создании его мифологии. Спустя двадцать лет она вернулась к удачно найденной форме — и выпустила новую книгу городских дневников.
10. В The Creative Independent — интервью с Мэгги Нельсон о пользе ограничений для писателя. Нельсон у нас издавало No Kidding Press («Синеты», «Аргонавты»), но ее последнюю книгу «О свободе» пока не перевели: в ней Нельсон изучает риторику свободы, политическую и антропологическую. «В любой момент, будь то передвижение, пандемия, отношения, секс, — у нас есть выбор и есть ограничения, и иногда одни возможности несправедливее, чем другие. Но для меня практика свободы означает и возможность активно, вовлеченно оценивать, каков наш выбор и каковы ограничения; можно ли эти снять те ограничения, которые не полезны для наших целей, не работают; посмотреть, насколько они укоренены, можно ли их переместить». Ограничения для Нельсон — недооцененная форма свободы: в частности, медитация и другие схожие практики часто позволяют нам принять лучшее решение, разомкнув цепочку между порывом и действием. В Америке свобода ассоциируется «с репрессивными или автократическими силами», считает Нельсон; президентство Трампа это только подтвердило. Книгу она начала писать задолго до того, как Трамп стал президентом, — и работа заставила Нельсон испробовать свои идеи о свободе и ограничениях на деле. Писателям, которые мучаются с долгосрочными проектами, она желает стойкости — и пересказывает чей-то хороший совет: «Ваше отношение к работе ничего не говорит о ее ценности».