Феномен Арсеньева не осмыслен до сих пор. Он не то что не прочитан — не издан полностью и к тому же загнан в резервацию «краеведов». Виной тому не только наши леность и нелюбопытность, но и его леонардовско-ломоносовская необъятность. Арсеньева, объединившего в себе, по слову Горького, Брема и Купера, нельзя числить по какому-то одному ведомству: военному, литературному или научному.
Молодой поручик Арсеньев добился перевода из Польши на Дальний Восток в 1900 году, когда здесь уже стояли города, строился Транссиб, были прочитаны гончаровский «Фрегат «Паллада» и чеховский «Остров Сахалин». И все-таки именно Арсеньев, пассионарий и интеллектуал, по-настоящему открыл эту часть России для нее самой. Стал для Дальнего Востока «нашим всем», смыслообразующей фигурой.
Есть Арсеньев хрестоматийный: «По Уссурийскому краю», «Дерсу Узала». Есть малоизвестный: «Китайцы в Уссурийском крае», «Краткий военно-географический и военно-статистический очерк Уссурийского края». Есть совсем неизвестный: письма, дневники, многие из которых не разобраны доселе. Только в XXI веке владивостокский «Рубеж» начал издание первого полного собрания сочинений Арсеньева. Вышли три тома, ожидаются еще как минимум три, до публикации которых написание новой биографии Арсеньева, видимо, преждевременно. А она очень нужна. Ведь важны не только тексты Арсеньева, но и сама его жизнь — нечастый пример блестящей самореализации путем не покорения, а оставления столицы.
Историк
В «Материалах по изучению древнейшей истории Уссурийского края» Арсеньев напоминает Шлимана, искавшего Трою по гомеровским текстам, и Льва Гумилева. В Приморье остались древние укрепления, дороги, плотины — следы развитой цивилизации; здесь жили, воевали и куда-то исчезали целые народы. Арсеньев реконструирует средневековые события, точных данных о которых нет, нащупывает хронологический пульс загадочной территории. Его интерес имел не только чисто исторический характер. Россия пришла сюда каких-то полвека назад, и надо было понять, что ее здесь ждет. Очарованный странник-офицер расшифровывал сигналы, едва мерцавшие из прошлого.
Летописец
Заселение Дальнего Востока — тема, для которой не нашлось соразмерных ей авторов. Украинцы, белорусы, жители средней полосы России попадали в маньчжурскую тайгу, где гуляли тигры и леопарды, бушевали морские тайфуны, росли лианы, виноград, пробковое дерево. Одни ожидали найти здесь обетованное Беловодье, другие везли с собой даже камни — в качестве гнета для капусты. Великого эпоса об этом переселении народов не появилось и нам приходится довольствоваться разрозненными фрагментами, рассыпанными в том числе по арсеньевским страницам, жалея, что эти сюжеты остались нереализованными. Взять хоть приведенную Арсеньевым историю охотника Кашлева по прозвищу Тигриная Смерть, или судьбу несчастливого крестьянина Пятышина, или драму топографа Гроссевича, о которой снять бы истерн.
Владимир Клавдиевич Арсеньев. Фотография сделана до 1917 года
Фото: commons.wikimedia/public domain
Империалист
Арсеньев утверждал, что Россия имеет больше прав на обладание Дальним Востоком, чем Китай: «Вопреки весьма распространенному, но ни на чем не основанному мнению, что китайцы будто бы владели Уссурийским краем с незапамятных времен, совершенно ясно можно доказать противное: китайцы в Уссурийском крае появились весьма недавно». Еще: «Амурский <…> край китайцы почти совсем не знали, и только появление в этой стране русских заставило их обратить на нее свое внимание. Уссурийский же край находился в стороне, и о нем китайцы знали еще меньше <…>, пока не появились Невельской и Завойко со своими кораблями». Тем более странным выглядит недостаточное внимание потомков к этой части арсеньевского наследия — притом что о «желтой опасности» сейчас говорят много и чаще всего некомпетентно. «Разрешение желтого вопроса в Приамурском крае много зависит от того, насколько вообще наша политика на Дальнем Востоке будет устойчивой. К сожалению, до сего времени она была очень неустойчива».
Военный аналитик
«Уссурийский край» (Приморье) Арсеньев видел будущим театром военных действий. Не ведая о политкорректности, писал как думал. К местным китайцам («манзам») относился плохо: и потому, что они закабаляли «инородцев» (коренных приморцев — нанайцев, удэгейцев, орочей…), и из-за хищнического отношения к природе (но честно отмечал гостеприимство, трудолюбие, солидарность китайцев; сравнение с русскими переселенцами часто оказывалось не в пользу последних). Предрекая новую войну с Японией, заявлял: «Китайцы, безусловно, должны быть обезоружены». Всех местных японцев считал шпионами «в большей или меньшей степени». Настороженно относился к староверам, думая, что в случае войны они в лучшем случае останутся нейтральны. Зато инородцев Арсеньев всячески защищал, помогал им, переживал разрушение их образа жизни «цивилизованными» народами — китайцами и русскими («Они принесли болезни, спирт и деньги»). «Капитан» (так в тайге называли всех российских должностных лиц) Арсеньев даже получил от инородцев почетное прозвище Чжанге — «судья» или «старшина». На войне он предлагал использовать их в качестве разведчиков и лазутчиков.
Антипрогрессист
Питерец Арсеньев уехал не только из столицы в провинцию, но и из Европы в Азию, из города — в тайгу. Ему вообще свойственны антицивилизационные настроения. У свежей могилы Дерсу Арсеньев выносит приговор: «Цивилизация родит преступников». Критика прогресса — вот, возможно, главное послание Арсеньева, а вовсе не описания маньчжурской флоры.
Эколог
Еще в 1905 году он ставил вопрос о браконьерстве и необходимости «охотничьего закона». О китайцах писал: «У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море <…> они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев». Снова более чем актуально — почитать хоть пресс-релизы дальневосточных таможен о задержаниях дериватов на границе. Арсеньев и на деле воевал с бандитами-хунхузами и браконьерами. Равно как его друг и герой Дерсу, который «к охране природы, к разумному пользованию ее дарами… стоял ближе, чем многие европейцы, имеющие претензию на звание людей образованных и культурных».
Мистик
Не будучи мракобесом, Арсеньев воспринял всерьез суеверия таежных жителей. Да и сама реальность к этому подталкивала — приметы удивительным образом сбывались. Однажды он описал («В горах Сихотэ-Алиня») свою встречу с летающим человеком. Байки о «летягах» ходят и теперь, вряд ли им стоит верить, но вот Арсеньеву, не замеченному в фантазиях, не верить трудно. Или: узнав о существах «Ганиги», он счел их родом русалок и на полном серьезе писал: «Сходство не только общее по смыслу, но даже и в деталях. Может быть, русалки и Ганиги зародились где-нибудь в Средней Азии в древние времена. Отсюда они попали на запад к славянам и на северо-восток к удэхейцам».
Владимир Арсеньев и Дерсу Узала в экспедиции 1906 года после маршрута по реке Кулумбе
Фото: commons.wikimedia/public domain
Гражданин
Царский подполковник Арсеньев принял новую власть. В 1924-м был снят с учета в ОГПУ — но в том же году помог бывшим белым офицерам, в числе которых был поэт Арсений Несмелов, нелегально уйти в Китай. Ему и самому предлагали уехать, но он ответил: «Я русский. Работал и работаю для своего народа. Незачем мне ехать за границу». Служил интересам российского государства, как бы оно ни называлось, и до революции, и после.
Ушел в 1930-м своей смертью — от воспаления легких, полученного в последнем походе на нижний Амур. Так или иначе, цифра 58 стала роковой: если не как номер статьи Уголовного кодекса, то как возрастной рубеж. Через несколько лет вдову Арсеньева арестовали за принадлежность к шпионской организации, которую якобы возглавлял ее покойный муж, и расстреляли. Но книги Арсеньева не изымались и даже переиздавались.
Писатель
Арсеньев — автор строгий, лаконичный, но за педантичным наблюдателем скрывается лирик: «У облаков, столпившихся на западе, края светились так, точно они были из расплавленного металла»; «Я смотрел, как очарованный»; «Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке, с седою бородою и с киркою в руках»… И — снова километры латыни и терминов, как будто автор спохватывается: он не поэт на прогулке, а командир отряда солдат. Которым на биваке он читает вслух сказки Пушкина, а для празднования Рождества берет в тайгу хлопушки и золоченые орехи…
Несмотря на фирменные точность и честность в описаниях, в книгах Арсеньева для «широкого читателя» велика степень беллетризации. Тот же Дэрчу Одзял, как показал Алексей Коровашко в книге «По следам Дерсу Узала», серьезно отличался от своего литературного двойника — Дерсу Узала. Арсеньев работал на стыке науки и литературы, балансировал на черточке, отделяющей «нон» от «фикшн». В этом и слабость его, и сила. Были прозаики мощнее, были ученые сильнее, но уникальность Арсеньева — в синтезе литературы, документа и человеческого подвига. Короче можно сформулировать так: Арсеньев — это жанр.
Географ, археолог, гидрограф, метеоролог, музейщик, лингвист, орнитолог, природоохранник, железнодорожный изыскатель, этнограф, защитник коренных малочисленных народов — перечислять ипостаси Арсеньева можно долго. В конце 20-х историк Федор Аристов работал над жизнеописанием Арсеньева и хотел назвать его «В. К. Арсеньев (Уссурийский), его жизнь и труды». Героя смутил «титул», Аристов успокаивал: это просто облегчит наведение справок в энциклопедиях… Ничего не вышло — вскоре умерли оба. А хорошо бы звучало: Семенов-Тян-Шанский, Муравьев-Амурский, Арсеньев-Уссурийский.