Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
— Эта книга не копирует ни один сборник Лавкрафта из выпущенных в других странах, это ваш авторский выбор. Почему именно эти эссе вошли в издание и какую часть общего наследия Лавкрафта-теоретика они представляют?
HylePress: Целью настоящего сборника было представить как мировоззрение Лавкрафта, так и не-литературные или внелитературные источники его художественных произведений. Потому что, во-первых, это может дать новый взгляд на его повести и рассказы, а во-вторых, на русском языке все еще не было ни одного сборника, целиком составленного из его не-художественных работ. И тут нам, конечно, интересна рецепция русскоязычным читателем этих не-литературных аспектов творчества Лавкрафта, которые могут как развеять сложившуюся вокруг его произведений ауру, так и пересобрать ее на новый лад.
Собственно, можно выделить пять таких аспектов, или внелитературных источников, его творчества. Науку (прежде всего астрономию, но также и химию), любительскую журналистику, философию, общественно-политические вопросы и путешествия. В итоге при составлении сборника «Избранных эссе» мы остановились на работах Лавкрафта по науке, философии и политике, но по касательной затронули журналистику и путешествия.
В «Науку» вошли в основном работы, посвященные астрономии, увлечение которой в конечном счете обусловило его одновременно материалистический и пессимистический взгляд на мир. Есть статьи, посвященные его борьбе с лженаукой (например, обширная полемика с астрологом Хартманном), и статьи, пытающиеся объяснить природу суеверий.
В разделе «Философия» заметки и эссе подобраны и выстроены так, чтобы можно было проследить движение Лавкрафта от идеализма юности к пессимизму, а через него — к космическому индифферентизму.
«Политика» показывает, как крайне консервативные взгляды писателя на общественное устройство постепенно — как по причине его страха перед революцией, так и по мере все большего осознания им факта безразличия Вселенной — смещались в сторону некой формы «социализма».
Пересечения с любительской журналистикой наиболее сильны в ранних работах из разделов «Философия» и «Политика». Отголоски регулярных и довольно длительных путешествий Лавкрафта по территории Штатов и Канады есть как в автобиографических работах, так и в большом позднем эссе «Живое наследие: архитектура Древнего Рима в современной Америке», в первой части которого Лавкрафт выступает против функционализма и — шире — модернизма в архитектуре, а во второй прослеживает влияние Античности на архитектурный образ современной ему Америки.
Вне сборника остались работы Лавкрафта по теории литературы, стихосложению, литературной критике. Но и тут читатель сможет найти кое-что для себя, например из области литературной теории, в серии эссе «В защиту „Дагона“», сочетающей в себе философские и литературные изыскания Лавкрафта.
Баязид Рзаев: В выборе мы руководствовались правилом: охватить как можно больше аспектов публицистических работ Лавкрафта, чтобы читатель имел о нем представление как о многосторонней личности. Выбор материалов был обусловлен полнотой смыслового наполнения, а не полнотой собрания. Было исключено много текстов, которые либо повторяли смысл сказанного, либо были незначительными с биографической точки зрения. Например, множество метеорологических дневников.
— Вы работали над книгой два года, и чуть ли не половина этого времени ушла на составление комментариев. Почему вы решили так подробно комментировать тексты Лавкрафта? Они непонятны без контекста?
HylePress: Шесть — восемь месяцев занял перевод книги (и мы крайне признательны всем нашим переводчикам за проделанную работу), еще год с лишним ушел на ее редактуру, написание комментариев, еще две редактуры, многочисленные вычитки и, в конце концов, создание обложки и верстку. В итоге в книге почти 600 комментариев и примечаний общим объемом примерно в шесть авторских листов — около 100 книжных страниц.
Важно было не только раскрыть обстоятельства написания статей, но и пояснить отдельные их моменты, которые могут быть не до конца понятны читателю. Кроме того, комментарии, восстанавливая биографический и исторический контекст, выполняют связующую функцию между статьями и тем самым придают книге согласованность. Например, в различные разделы, «Философию» и «Политику», попали близко стоящие друг к другу статьи (как по времени написания, так и по духу), подготовленные Лавкрафтом для своего журнала The Conservative. Хотя статьи и входят в разные разделы, их нельзя рассматривать вне связи друг с другом, и комментарии к ним призваны прояснить ее. Сами эти статьи носят полемический характер и содержат ряд высказываний антисемитского толка, за которые Лавкрафта уже тогда подвергали критике.
Важно при этом, что впоследствии оппоненты Лавкрафта стали его хорошими приятелями и даже близкими друзьями, а сам писатель отчасти поменял взгляды. Отсюда хорошо видно: реконструкция контекста посредством комментариев зачастую позволяет нюансировать (что важно: не оправдать) авторскую мысль. И это особенно важно, когда работаешь с такими авторами, как Лавкрафт, которые иногда озвучивали весьма одиозные идеи.
Баязид Рзаев: Мы стремились найти баланс для понимания. Ведь Лавкрафт, с одной стороны, пишет просто и без академического флера. С другой — достаточно глубоко погружается в научный и политический модусы. Это, в свою очередь, требует особого комментирования — чтобы читателям не приходилось по каждому слову или факту бежать в гугл. А там бы пришлось, уж поверьте!
Комментарии к тому же касаются и хронологического аспекта: это дает читателям возможность понять, каких взглядов придерживался Лавкрафт в тот или иной этап своей жизни, и, соответственно, проследить трансформацию — или, если угодно, — эволюцию этих взглядов.
— Существует общее представление, что Лавкрафт был таким реакционным правым интеллектуалом и расистом, всю жизнь просидевшим на одном месте в Провиденсе, откуда слал проклятия современному миру. Еще один неоднозначный гений вроде Эзры Паунда. Насколько это не так?
Баязид Рзаев: Лавкрафт был антисемитом, но женился на еврейке. Ругался на модернистов, но сам же использовал модернистские приемы. Вспомните финал «Наследства Пибоди» или «Затаившегося страха» — чудесный пример потока сознания в хорроре.
Лавкрафт, вопреки многим кривотолкам, был довольно прогрессивным человеком — шел в ногу со временем. В те годы был моден сциентизм — Лавкрафт был его приверженцем. Был в моде психоанализ — пожалуйста, эссе «Некоторые причины самопожертвования».
В науке установилось мнение, что время подвластно физическим процессам, — Лавкрафт пишет «Тень из безвременья». Добавьте сюда еще тот факт, что Лавкрафт ходил в кино, часто посещал кофейни и воевал с суевериями. Думаю, назвать его консерватором можно лишь с поправками.
HylePress: Это сложный вопрос. Известна в этом отношении позиция крупнейшего исследователя жизни и творчества Лавкрафта Сунанда Джоши, американца индийского происхождения. Он признает расистские и антисемитские взгляды у Лавкрафта. Но, во-первых, считает их сильно обусловленными его воспитанием в крайне консервативной протестантской среде потомственной новоанглийской аристократии (так, в архиве Лавкрафта в Брауновском университете хранится карикатура на еврея, нарисованная им в возрасте 10-11 лет), а во-вторых, все же не считает их существенной или неотъемлемой частью жизни Лавкрафта, в сравнении с тем же Паундом.
Через жизнь Лавкрафта проходил раскол (один из многих) — между тем, что он говорил или писал по «расовому вопросу», и тем, как он собственно жил, — который производил нечто вроде дистанции между ним и его расистскими взглядами. Да, нельзя взять и вычеркнуть ни его антисемитизм, ни его высказывания против мигрантов и «некоренных» американцев (поляков, итальянцев, немцев), ни его стихотворение 1912 года «О сотворении негров». Но при этом его друзья (в том числе самые близкие) — евреи Сэмюэл Лавмэн и Рейнхарт Кляйнер, борец за права чернокожих Джеймс Фердинанд Мортон. Супруга Лавкрафта, Соня Халф Грин, — еврейка и предпринимательница, которая не считала зазорным вопреки господствующему мнению содержать своего мужа. Его душеприказчик, в ведение которого он передал все свое литературное наследие, — выдающийся антрополог и историк ранней Мексики Роберт Хейворд Барлоу, покончивший с собой из-за страха перед разоблачением своей гомосексуальности.
Все эти люди, безусловно, влияли на Лавкрафта и на его взгляды. По крайней мере, взгляды Лавкрафта к концу жизни существенно смягчились, то есть ему удалось, пусть и не до конца, преодолеть инерцию той среды, в которой он вырос. Такова позиция Джоши.
Соответственно, есть ее критика «справа» и критика «слева». В конце концов, наиболее остро этот вопрос встает, когда пытаются выяснить, в какой степени расизм Лавкрафта неотделим от его художественных произведений. На мой взгляд, решение этой проблемы двояко и сам расизм Лавкрафта является частью решения. Если лишенная смысла, целей и ценностей Вселенная безучастна к жизни вообще и человечеству в частности, то, как полагает Лавкрафт, выход заключается в том, чтобы до последнего держаться своих корней. Отсюда неизбежность расизма и культурного консерватизма.
Но в то же время, как он признает, все эти различия — ничто на фоне безмерной и безразличной Вселенной. Тогда единственное, что имеет смысл, — пытаться сделать как можно более сносной жизнь на Земле. Если Вселенная безразлична и безучастна к судьбе людей, то это повод для людей быть небезразличными и небезучастными друг к другу. И Лавкрафт постоянно переключается между двумя этими режимами, удерживающими друг друга на дистанции.
Что интересно, нечто похожее можно сказать и о Вселенной у него, которая существует как бы в двух режимах — «холодном» и «теплом». С одной стороны, есть холодная и бесприютная механистическая Вселенная, Вселенная науки. Знания, добытые последней, вселяют все больше ужаса, поскольку открывают нам пространства и времена, которые по своим масштабам не укладываются в схемы нашего привычного восприятия и разрушают их. Столкновения с монстрами вроде Ктулху или шогготов, которые несут на себе этот липкий след иных времен и пространств, ведут к безумию, и все, чего хочется, так это отгородиться от этого ужаса и никогда не соприкасаться с ним. С другой стороны, Лавкрафт настолько радикализирует научный механистический материализм, что расплавляются сами трансцендентальные рамки материи — время, пространство, причинность — и проступает радикальная материальность (вспомним о существующем вне времени, пространства и причинности и творящем миры боге-идиоте Азатоте). Здесь возникает онейрическое чувство близости с чем-то радикально нам внешним: материя, освобожденная от пространства, времени и законов природы оказывается родственна воображению, а Внешнее и Чужое оборачиваются их принятием в себе — как наиболее близкого.
Так, в «Тени над Иннсмутом» главный герой сначала испытывает ужас перед глубоководными, но потом, когда узнает, что сам происходит из них, принимает Чужого в себе. Впрочем, верно и обратное — когда в рассказах Лавкрафта зло, вырождение и деградацию несут не чужестранцы, но представители старой белой аристократии. Тогда казалось бы близкое оборачивается бесконечно далеким. В рамках такой картографии расизм Лавкрафта сам постоянно раскалывается, подрывает и преодолевает себя в разных направлениях посредством дизъюнктивно-шизоидного синтеза «то ли... то ли»: не «и то, и другое» и не «или то, или другое», но попеременно то одно, то другое, удерживаемые вместе самой дистанцией между ними. Поэтому, отвечая на вопрос, можно ли отделить расизм Лавкрафта от его произведений, скажем, что нет, нельзя. Но нельзя и отделить от них заложенное в них же преодоление этого расизма.
— Не так давно выходил сериал, где Америка первой трети XX века была названа Страной Лавкрафта. Можно ли что-то неожиданное узнать об интеллектуальной жизни Америки того времени из этих эссе?
HylePress: Да, конечно. От устройства своего рода социальных сетей того времени — ассоциаций журналистов-любителей — до специфики редакторской и издательской работы. В Америке первой четверти XX века было несколько крупных, конкурирующих между собой сообществ журналистов-любителей, членом которых успел побывать Лавкрафт (иногда одновременно в нескольких).
Более всего он был предан Объединенной ассоциации любительской прессы (ОАЛП), благодаря которой познакомился не только со многими своими будущими друзьями, но и с будущей женой. В целом эти ассоциации были сетями людей, заинтересованных в независимой издательской и журналистской деятельности, которые обменивались мнениями по общественно-политическим, философским и литературным вопросам. В каждую из таких ассоциаций входило до двух сотен с лишним участников, и Лавкрафт в разное время занимал выборные руководящие должности в них. В частности, в ОАЛП он долгое время возглавлял Отдел публичной критики.
Многие члены Ассоциации за собственный счет издавали журналы и листки, на которые могли подписываться другие члены и, в свою очередь, реагировать на публикации в них уже в своих изданиях. Журналом, издаваемым Лавкрафтом, был The Conservative. Кроме того, существовала система взносов, которая позволяла финансировать различные печатные проекты и бюллетени самой ОАЛП. И Лавкрафт уделял много времени как административной работе в ОАЛП, так и редакторской помощи ее членам. Все это имело далеко идущие последствия для его жизненного пути, причем иногда довольно курьезные.
Например, долгое время Лавкрафт работал редактором у известного тогда популярного психолога Дэвида ван Буша. Буш входил в ОАЛП и писал книги с названиями вроде «Сила вашего разума», выступал с лекциями, а также сочинял безобразные стихи, из которых составлялись сборники вроде «Спокойные стихи и сосиски» (подчеркнем: название реальное). Все это Лавкрафт вынужден был редактировать и, кроме того, писать по заказу Буша статьи.
Например, в «Избранные эссе» входит статья, написанная Лавкрафтом специально для журнала Буша Mind Power Plus. В ней он пытается оправдать невысокую популярность публичных лекций Буша в Новой Англии через описание нравов ее жителей и того типа интеллектуальной атмосферы, что господствует в ней. Несмотря на довольно щедрую оплату, это был самый нелюбимый, хотя и постоянный клиент Лавкрафта. Как результат — Лавкрафт проникся издевательским отношением к популярной психологии.
Но активность Лавкрафта выходила далеко за пределы ассоциаций журналистов-любителей. Молодой Лавкрафт был уже хорошо известен в среде pulp-журналов, где он вступал в полемику и в качестве автора, и в качестве читателя. Полемические циклы, в которых он принимал участие, могли перетекать из номера в номер. Зачастую он просто изматывал своих оппонентов. Поэтому сегодня мы бы сказали, что Лавкрафт был популярным блогером и мощным сетевым троллем. Более того, стоит заметить, что многие характерные черты лавкрафтовского письма (заимствования чудовищ, богов, артефактов и мест из произведений других авторов, смешение реальности и вымысла — особенно в случаях перечислений артефактов и книг — ради усиления последнего и наделения его чертами реальности) обязаны такому «сетевому» образу его жизни. Он выражался и в неимоверном объеме переписки, которую Лавкрафт вел с друзьями, приятелями, друзьями друзей, клиентами, писателями и просто читателями.
Если его художественные произведения вполне могут уместиться в три тома, то его планируемая к изданию в США переписка будет насчитывать уже 25 томов. При этом сохранилось всего около десяти процентов его писем. Прибавляя сюда его научные, критические, философские и политические работы (часто тоже полемические), заметки о путешествиях, исторические и краеведческие очерки и произведения, можно сказать, что его повести и рассказы — это во многом концентрированное выражение этой жизни сетей. И возможно, именно поэтому Лавкрафт столь созвучен нашей «сетевой» эпохе.
— Издательство HylePress с момента своего запуска в 2015 году выпустило уже больше двадцати книг. Вы работали с таким же примерно количеством авторов из совершенно разных стран (и даже эпох), но все эти книги, как мне кажется, объединяет попытка взглянуть на мир, на вещи, на природу из другой, не-человеческой перспективы? Близок ли я к правде, или вы по другому видите тематику издательства?
HylePress: Сейчас нами издано порядка тридцати книг. Был перерыв, но в этом году мы надеемся наверстать упущенное. При этом нельзя сказать, что все эти книги, как и те, что еще предстоит издать, объединены некой «не-человеческой» перспективой.
Во-первых, сама «не-человеческая» перспектива предполагает размытие или устранение значимой разницы между человеческим и нечеловеческим. А во-вторых, в свете факта такого устранения, которое уже стало своего рода фоном для современного гуманитарного знания, при выборе, что издавать, у нас на первый план выходят вопросы: как это сделано, как это работает, что это дает.
Поэтому мы теперь больше обращаем внимание не на общую теоретическую рамку, которой та или иная книга следует (не-человеческая перспектива, постгуманизм, новый материализм, объектно ориентированная онтология), а на проблемы, которые в ней обозначаются; решения, которые предлагаются; методы, которые разрабатываются и задействуются; темы и области, которые вводятся. И немалое значение мы видим в том, какую роль книга играла, играет или будет играть в сетях гуманитарного знания. В идеале каждая издаваемая нами книга должна быть точкой отсчета для постановки новых вопросов, причем так, чтобы книга не провисала в пустоте и от нее всегда можно было провести линии к новым книгам.
— Какое место занимает книга Лавкрафта в вашем каталоге?
HylePress: В полушутку скажу: отсутствующего центра. В издаваемых нами книгах — особенно это касается серии «Исследования ужаса» — очень много говорилось о Лавкрафте и даже выходила целиком посвященная ему книга Грэма Хармана «Weird-реализм: Лавкрафт и философия».
— Книга выходит в рамках нового импринта Fathom. У издательства уже есть импринты — например, серия Lineae. В чем смысл этих серий? Название Lineae или Fathom явно что-то значат.
HylePress: Тут нужно уточнить. Lineae — это серия, которая должна состоять из книг небольшого объема, представляющих собой эссе или тематическую подборку из нескольких статей. В будущем эти книги должны составить концептуальный алфавит нашего издательства. Пока в нем значатся такие релевантные для нас вещи, как «вненаучная фантастика», «заражение», скоро появятся «меланхолия» и «пессимизм».
Что касается Fathom, то фактически это наш первый издательский импринт, который мы собираемся развивать совместно с Баязидом из H. P. Lovecraft, крупнейшего русскоязычного сообщества, посвященного Лавкрафту. Импринт, являясь не серией, но практически отдельным издательством, позволяет нам отклониться от основного издательского курса HylePress и в этом смысле добавляет нам число степеней свободы. Чем он в итоге окажется и какие книги будут выходить в рамках него? Пока мы не можем ответить на это однозначно, но «Избранные эссе» Лавкрафта — это определенный задел на будущее, из которого может вырасти много интересного и даже неожиданного для нас.
— Баязид, ты создал фактически самый массовый паблик в стране, посвященный Лавкрафту, у вас почти сто тысяч подписчиков. Это в том числе демонстрирует, что ГФЛ очень хорошо прижился на российской почве со времени своего довольно позднего, надо отметить, открытия в 1990-х. Как ты объясняешь такой интерес русскоязычной публики к Лавкрафту? Какая часть этого интереса связана с его идеями и поэтикой, а какая — скорее с глобальной поп-культурой, в которой Ктулху — это мем и герой песни «Металлики»?
Баязид Рзаев: Вынужден с сожалением признать: очень часто решают мемы. С другой стороны, если бы один умник не спросил у президента Путина: «Как вы относитесь к пробуждению Ктулху?», кто знает, как бы сейчас обстояли дела с популярностью Лавкрафта.
То есть влияние мемов амбивалентно.
Меня больше огорчает, что если идеи Лавкрафта и популярны, то только, скажем так, не самые прогрессивные. То есть не его сциентизм или жажда знаний, а банально — ксенофобия. Мы, к примеру, отказываемся публиковать такие цитаты. Их выкладывают другие паблики — и каждый раз в комментариях жители постсоветского пространства XXI века говорят: «Как же был прав».
Такая экстраполяция того социокультурного периода на наше время кажется мне нелепой. То же самое со Стивеном Кингом. Вот написал он пост в защиту чернокожих граждан — в комментариях жители постсоветского пространства спешат объяснить американцу Кингу: экий глупец, сидит в своем Мэне и не ведает, что в Штатах творится, мы-то знаем все лучше любого американца!
Шутки шутками, но, возвращаясь к теме, могу отметить и другое печальное обыкновение: посты с мемами набирают куда больше просмотров. Алексей Черепанов, наш замечательный переводчик, выкладывал у нас множество работ — интересных, глубоких и очень важных для мира Лавкрафта, — и их очень неохотно читают. Соответственно, низкая статистика, соответственно, велик шанс, что заинтересованные люди не увидят тот или иной наш пост. Зато неряшливые мемы прям взлетают по статистике. Это, конечно, печально.
Что до самого Лавкрафта и его популярности в целом — опять же, популярен не он, а стереотип о нем. Когда мы впервые анонсировали содержание сборника, один человек оставил комментарий вроде: «Не верю, что Лавкрафт, знавший тайны космоса, был таким примитивным материалистом. Может, он просто неправильно проинтерпретировал знания, полученные от Вселенной?»
То есть человек, даже увидев настоящего Лавкрафта, начал строить совершенно нелепые домыслы — лишь бы не расставаться с воображаемым образом. Этот пример показателен. В кругах поклонников Лавкрафта существуют даже те, кто верит в выдуманных им богов.
Я бы хотел, чтобы эта книга показала читателям реального Лавкрафта — таким, каким он был.