Однажды вы написали: «В Африке больше, чем где бы то ни было, жестокость и отчаяние показывают человеческую низость — все наши несовершенства и отсутствие целостности — так ясно и болезненно». Именно поэтому вы пишете об Африке?
Что касается цитаты, она правдива, но содержит в себе преувеличение. Миллионы людей в Африке проживают счастливую и совершенно обычную жизнь, без подобных потрясений, и это важно. С колониальных времен произошли колоссальные изменения. Главная причина, по которой я пишу об Африке, в том, что я провел там детство и юность [Фоден жил в Малави. — Прим. ред.]. Я и сейчас часто возвращаюсь туда. Для меня важно понять, как сказались на этом регионе имперская политика Великобритании и Холодная война. Об этом очень интересно писать, ведь все это имеет отношение к сегодняшней Британии, к тому, что происходит с нашим правительством, наконец, к «Брекзиту». Вопросы, которые поднимались тогда в Африке, поднимаются теперь и в Британии. «Последний король Шотландии» посвящен отношениям Уганды с бывшей метрополией и самой Великобритании с ее имперским наследием. Наверное, можно провести аналогию и сравнить это с отношениями между Россией и бывшими республиками СССР. Возвращаться к этому очень и очень сложно, но необходимо.
Иди Амин в вашем романе жестокий тиран и одновременно очень харизматичен. Антигерой — это современный тип литературного героя?
Я начал писать роман сразу после окончания университета. Я тогда навещал своих родителей в Уганде. Университет выделил мне стипендию на работу над романом, и я попытался написать что-то о вымышленной стране и ее диктаторе. Я сидел на балконе террасы в доме родителей, а он расположен прямо на границе Уганды и Руанды, и в момент внезапного вдохновения я понял, что должен написать об Иди Амине. Потом, размышляя об этом, я подумал, что будет интересно ввести менее значимого персонажа для того, чтобы он со стороны рассказал историю такого харизматика, как Иди Амин. Это распространенный прием в литературе, часто встречающийся, например, в пьесах Шекспира — когда фрейлина Клеопатры или слуга великого короля высказывает свое мнение о монархе. Часто удобнее большие события описывать снизу вверх, глазами маленьких людей. Я хотел, чтобы рассказчик был слугой или доктором, и в итоге выбрал доктора. Что касается антигероя… От литературных героев мы ждем активных действий, пассионарного отношения к миру. Возникает вопрос, кем же был доктор в моем романе, героем или просто наблюдателем? Можно ли с этой точки зрения назвать Иди Амина героем или антигероем — сложный вопрос. Но он точно играет главную роль. В романе все завязано на нем.
Как конструировать антигероя?
Для меня многое приходит из языка. Я сидел в своей квартире в Лондоне, пытался переписывать отрывки речей и диалогов Иди Амина из газет, и вдруг меня осенило. Будто серафим, который вырвал Пушкину язык и вставил новый, Иди Амин отнял у меня мой голос и заменил своим. Странно было ходить по улице с его голосом в голове. Но это сильно помогло продвинуться в работе над черновой версией романа. Еще один важный момент — в то время я работал в Times Literary Supplement, и один из моих коллег сказал мне: «А, Иди Амин, это тот, который назвался последним королем Шотландии?» И тут я увидел новую тему, историю взаимоотношений бывшей колонии и метрополии. Сперва частью империи становится Шотландия, затем Ирландия, а затем жители этих первых колоний направляются в колонии в Индии и Африке, чтобы служить империи. Создавая своего Иди Амина, я изучал других тиранов, Ивана Грозного, Аттилу, Сталина и многих других, стараясь поймать архетип. Сталин, кстати, очень похож на Иди Амина. Но Иди Амин был куда менее эффективен. Очень важно то, что Сталин тоже был харизматиком, и то, что и ему не хватало образования.
«Последний король Шотландии» — британский кинофильм 2006 года по одноимённому роману Джайлза Фодена
Фото: cinemagia.ro
Продолжая разговор об Африке. Вы много пишете об африканской литературе. Что происходит в ней сейчас, какие конфликты освещаются? И каких авторов стоит перевести на русский?
Есть несколько авторов, которые пишут о гражданской войне в Нигерии, например, Чимаманда Адичи. Но интересно, что все больше африканских писателей сейчас увлечены совершенно другими проблемами. Я провожу в странах Африки творческие семинары и замечаю глобальную тенденцию: все больше пишут фэнтези и научную фантастику, то, что называется «афрофутуризм». Что мне действительно нравится в современной африканской литературе, так это жанровое и тематическое многообразие. Появляются юмористические романы и социальные романы. Африке не нужно бесконечно нести на себе бремя рефлексии, непрерывно рассуждать о политических и социальных кризисах. Так же, как и русским авторам не нужно все время писать о социальных проблемах, соответствовать каким-то высоким ожиданиям. Более легкий тип письма может упростить и отношение к таким вещам. Я сейчас подумал о писателях шестидесятых, таких как Сиприан Эквенси. Он ведь написал ряд очень известных, но при этом очень смешных романов, рассказывал истории об обычной жизни горожан в Нигерии. И мне нравится, что такие романы начали появляться снова.
Вчера на конференции вы говорили, что на англоязычном рынке есть проблема непропорциональности переводов. Что вы имели в виду?
Издательский бизнес заинтересован в прибыли, а самый большой рынок — это Штаты. Второй по объему — Германия, за ней идут Нидерланды и Великобритания, кажется. Потом Франция. Чаще всего переводят на другие языки книги, написанные в США и в Британии. И при этом книги, изданные в Эстонии, Швеции, России, переводят гораздо реже. Отчасти это происходит потому, что индустрия в этих странах не так развита, как на крупных рынках, а отчасти потому, что запроса на рынках США, Британии или Франции нет, — потому что об этих книгах недостаточно говорят, у них нет маркетинга. То есть причина такой диспропорции в глобальной структуре информационного рынка, в маркетинге. Вы можете считать, что у российских авторов все очень плохо с переводами, но представьте, каково авторам из Малави или Папуа-Новой Гвинеи. Об этом есть очень хорошая книга, «Мировая республика литературы» Паскаля Казановы. Казанова пишет, почему рынок структурирован таким образом, как это связано с историей XIX и XX века. Вообще это интересный вопрос: что делает писателей международными? Лет двадцать назад я написал статью об этом, упоминал там Шеймуса Хини, Бродского, Дерека Уолкотта. Люди, которые получают Нобелевскую премию — как они добиваются международного признания? Там ведь дело не только в том, что автора признали сначала у себя в стране, а затем в другой стране. Это случалось еще и потому, что такие авторы много путешествовали, налаживали связи с другими странами, их много переводили.
Сегодня в России много говорят о том, что писатели должны писать об актуальных событиях — коррупционных скандалах, политическом и экономическом кризисах. Часто в пример приводят Джонатана Коу и его роман «Срединная Англия». Обязан ли писатель говорить о своей эпохе?
Писатель ничего никому не должен. Никто не должен ему предписывать, о чем стоит писать, а о чем нет. Генри Джеймс в своем эссе «Искусство прозы» называл это «полем абсолютной свободы». Он писал это эссе в ответ на другой текст под названием «Искусство прозы» — книгу Уолтера Безанта, первую попытку описать правила творческого письма. И Джеймс писал о том, что никаких правил не существует. Я думаю, что в этом он прав; с другой стороны, в разных культурах есть общие предметы обсуждения, вокруг которых организуются сообщества, чтобы что-то изменить. Величайший пример — Октябрьская революция, но есть и много более локальных примеров. Иногда от писателей ожидают, что они присоединятся к крупному общественному движению в своей стране. От Шеймуса Хини североирландские республиканцы ожидали, что он станет голосом ИРА. Но он на это не пошел. В то же время королева хотела наградить его за вклад в культуру Великобритании, но Хини отказался, сказал: «Мой паспорт — зеленый». Писатели часто сопротивляются попыткам вовлечь их в активную политику. Что же до актуальности, то у Коу получилась отличная сатира. Но всегда нужен некий остраненный взгляд на события, призма, сквозь которую писатель смотрит на современность. Как Джон Ланчестер — его антиутопия «Стена» вышла в этом году: там вокруг Британских островов строят стену. Это странная книга, аллегоричная и реалистическая одновременно, потому что аллегоричность — та самая литературная оптика, которая помогает писателю лучше описать события. Моя работа как писателя применительно к актуальным проблемам выглядит так: обратить внимание на двуличность нарративов, ложь медиа. Я не говорю, что российские медиа описывают сирийский конфликт правильно, а западные — нет; я говорю о том, что американская и британская пресса пребывает в таком же плену иллюзий относительно истинного положения дел. Я думаю, что мы сами даже не осознаем эту проблему с медиа так, как осознают россияне. Если проще описать: капиталисты промывают нам мозги. И в США это происходит все время, а в Европе — в меньших масштабах. То же самое происходило в Советском Союзе. И сейчас происходит в Британии. Перед нами стоит выбор: мы будем сателлитом США или европейской страной. Надеюсь, мы останемся Европой. Как с концепцией вмешательства русских хакеров в американские выборы: США ведь делали такие штуки с Россией на протяжении пятидесяти лет. Я здесь не выбираю сторону, просто я думаю, что писатель должен говорить о таких вещах, о которых никто больше не говорит.
Была ли книга, после прочтения который вы подумали: «О, я тоже хочу быть писателем»?
У меня это произошло не так просто. В Малави, где я жил, не было телевидения, зато было много книг, много приключенческих романов. Начинаешь с «Робинзона Крузо» и не можешь остановиться. Я читал «Копи царя Соломона» Райдера Хаггарда, романы Джона Бакена, Стивенсона — книги, от которых читатель ждет приключений. Думаю, тогда я и начал понемногу писать. А ведь Хаггард и Бакен воспевали колониализм и империю, так что можно сказать, эта тема меня с детства преследовала. Потом я поступил в университет, читал классику, вслед за многими увлекался поэзией с 18 до 30 лет. Меня вдохновляли поэты-классики вроде Теннисона, Китса, Одена. Потом у нас преподавал Малдун, и я много размышлял о том, как он пишет. Затем я изучал Шеймуса Хини, его учителя. Я учился в начале восьмидесятых, когда карибских и африканских авторов начали активно переводить и издавать в Британии. Так что можно сказать, что мой странноватый стиль — это результат сразу многих влияний.
Что вы думаете о книгах по креативному письму? Какие из них полезны, на ваш взгляд? И могут ли они помочь начинающему писателю?
Я бы советовал Art of Writing Дэвида Лоджа и How Fiction Works Джеймса Вуда. Прекрасные книги. И еще книгу моего коллеги Эндрю Кована The Art Of Writing Fiction. Вообще, любые книги по литературному мастерству могут быть полезны. Но самое важное в писательстве: иметь четкое представление о том, что ты именно хочешь сделать. Важно не переусложнять. Всегда понимать смысл фрагмента, который пишешь. Что это за тип прозы? Мизансцена, диалог двух персонажей, раскрывающий взаимоотношения, батальная сцена, сцена прощания? Писатели плывут по течению языка и не обращают внимания на такие вещи, но важно вовремя остановиться и задуматься, что происходит. Следовать за языком, конечно, необходимо, но надо не забывать уделять внимание анализу. Например, мой новый роман Freight Dogs — это книга о конфликте в Конго 1998—2002 годов, крупнейшем военном конфликте со времен Второй мировой войны. Его еще называют «Великой африканской войной». В этот сложный конфликт вовлечены восемь стран и множество этносов. Сейчас я как раз пытаюсь сделать повествование об этих событиях доступным читателю. Я понимаю всю сложность своей задачи и именно поэтому осознаю важность доступного изложения. А что касается книг по креативному письму — главное понимать, когда нужно отложить их в сторону и не следовать слепо правилам, которые там изложены.