Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Подзаголовки
Есть более сложные проблемы, которые невозможно решить раз и навсегда, и с ними сталкивается любой текстолог, готовящий академическое издание. Например, проблема пушкинских подзаголовков: у многих текстов Пушкина есть подзаголовки, важные для понимания текстов, — это своего рода сжатый автокомментарий. Некоторые просто указывают на источник перевода, на принадлежность к тому или иному поэтическому жанру, но есть и очень значимые, например: «Жуковскому на издание книжек его „Для немногих“»«, «Давыдову на приглашение ехать с ним морем на полуденный берег Крыма», «Княгине Волконской при посылке ей поэмы „Цыганы“», «Козлову по получении от него „Чернеца“». Но если открыть академическое издание, да, пожалуй, и подавляющее число других изданий, то мы увидим только «Жуковскому», «Давыдову», «Княгине Волконской» и «Козлову» — и никаких подзаголовков. Куда же они делись?
Когда в 1825 году Петр Александрович Плетнев, знаменитый профессор Петербургского университета и друг Пушкина, взялся за редактирование первого издания его стихотворений, он подошел к работе чрезвычайно добросовестно и приложил максимум усилий, чтобы с внешней, с полиграфической стороны это издание выглядело как можно более аккуратно — ну а длинные подзаголовки показались ему некрасивыми, и поэтому он перенес их в содержание.
То же повторилось с собраниями стихотворений и 1829 года, и 1832 года, а вот в последней, четвертой части издания такого нет, потому что готовил его уже не Плетнев. Оно было набрано другим шрифтом, оформлено немного не так, как три первые части, и подзаголовки стихотворений остались на своих местах. Почему мы уверены, что это сделал Плетнев? Потому что он поступал так же, когда печатал и Василия Львовича Пушкина, и Жуковского.
Формально в тексте подзаголовков нет, значит, мы можем их не печатать, ведь мы все равно упомянем их в примечаниях к стихотворениям. Но, во-первых, далеко не все читают примечания, во-вторых, есть масса изданий, где никаких примечаний нет, и, соответственно, эти важные части текста просто выпадают из поля зрения читателей. В случае со стихотворением «Жуковскому на издание книжек его „Для немногих“» вообще непонятно, о чем идет речь, поскольку там есть строчка «Ты прав, творишь ты для немногих», и слова «для немногих» подчеркнуты. Точно так же обстоит дело со стихотворением «Княгине Волконской при посылке ей поэмы „Цыганы“», где вдруг появляется цыганка:
Певца, плененного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой.
Без подзаголовка непонятно, откуда она взялась. Кроме того, если говорить о стихотворении «Козлову по получении от него „Чернеца“», то и с ним есть проблема: что является цензурными изменениями в этом тексте, а что не является? Как мы знаем, пушкинские тексты нередко цензурировались, и не всегда понятно, что Пушкин изменил сам, а что было изменено либо под давлением цензуры, либо из-за опасений, что цензура все равно это изменит. Примеры есть в «Евгении Онегине», они широко известны. Часто встает вопрос о том, как это печатать: являются цензурные изменения частью пушкинского замысла или не являются? Вторая строфа стихотворения 1825 года «Козлову по получении от него „Чернеца“» выглядит в большом академическом издании так:
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им:
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки.
Тебе он создал новый мир:
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир.
Во всех современных изданиях третья строка печатается в виде «Небесным пением своим», в сборниках «Стихотворения Александра Пушкина» 1826-го и 1829 года вместо «небесным» значится «чудесным». «Чудесным пением своим» — это чтение рукописи, которую Пушкин послал Козлову и которая сохранилась в его архиве. Когда редакторы Пушкина уже после революции изучили эту рукопись, они предположили, что замена является цензурной, потому что в 1820-е строжайшей цензуре подвергалось все, что касалось церковной лексики, и в том числе под запрет мог попасть эпитет «небесные» (песни). Известно, что, когда Красовский и Голицын цензуровали стихи, они не пропускали сочетания вроде «небесный поцелуй». Казалось бы, совершенно логичное предположение, однако «Стихотворения Александра Пушкина» (первое издание) вышли в конце 1825 года, а Голицын возглавлял Министерство духовных дел и народного просвещения только до мая 1824-го. После него этот пост занял адмирал Шишков — начало его деятельности в литературных кругах встретили с надеждой на некоторое послабление цензурных строгостей. В том числе это отразилось в знаменитом пушкинском «Втором послании цензору» (1824), где находим буквально следующее (автор обращается к своему цензору; стихотворение это, конечно, не печаталось при жизни поэта — распространялось в списках):
В тебе и правила, и мыслей образ новый!
Ура! ты заслужил венок себе лавровый
И твердостью души, и смелостью ума.
Как изумилася поэзия сама,
Когда ты разрешил по милости чудесной
Заветные слова божественный, небесный…
Мы видим, что сам Пушкин в 1824 году пишет, что и «божественный», и «небесный» уже разрешены. Соответственно, предположение, что в 1825 году он заменил «небесный» на «чудесный», опасаясь цензурных придирок, вряд ли имеет под собой основания. Поэтому в новом издании мы печатаем строчку «Чудесным пением своим» — текст, явно измененный самим поэтом.
Незавершенные тексты
Существует также довольно серьезная проблема публикации незавершенных текстов. Ее впервые выявило большое академическое собрание, где тома лирики печатались в основном под редакцией Мстислава Александровича Цявловского. Он считал, что все пушкинские тексты (даже отдельные строчки) имеют совершенно равную цену, они одинаково прекрасны, и разделять завершенные и незавершенные стихи не совсем правильно. Поэтому в раздел «Незавершенное» он выносил лишь обрывочные, совсем бессвязные фрагменты, которые, как можно предположить, являются поэтическими набросками.
Все же остальные тексты, самой разной степени завершенности (как доделанные, многократно напечатанные при жизни Пушкина, так и оставшиеся в виде абсолютно нечитаемых черновиков), публиковались в едином хронологическом ряду. Причем никаких примечаний не было, и читатель не понимал, что за тексты перед ним. Отчасти это компенсировалось системой скобок: согласно академической издательской практике недописанные слова печатались в угловых скобках, а зачеркнутые, но восстановленные — в квадратных. Таким образом, профессиональный читатель мог понять, что перед ним незаконченный текст.
Но сразу после завершения большого академического издания, в 1949 году, на его основе было сделано малое академическое издание, десятитомник, большую часть которого готовил Борис Викторович Томашевский. Оно строилось примерно по такому же принципу, но при этом по требованию издательства все скобки были убраны, поэтому читатель десятитомника уже не мог никаким образом догадаться, завершенный перед ним текст или нет, и все это на протяжении поколений перепечатывалось оттуда в популярные издания. Трудно себе представить, что незавершенным является такое хрестоматийное произведение, как послание «Кипренскому», где есть знаменитые строчки:
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Более того, проблема еще и в том, что сам Пушкин поместил его в список стихотворений, которые планировал опубликовать. Скорее всего, оно было завершено и отослано Кипренскому, но полный текст до нас не дошел, а то, что сейчас печатается, — недоработанный черновик, там есть правки и чернилами, и карандашом. Также не закончено классическое стихотворение «Храни меня мой талисман...»: там предполагалась как минимум еще одна строфа, это зафиксировано незавершенной строкой, но современные издания имитируют завершенность, эту строку отрезая. Кроме того, заглянув в различные издания, можно увидеть, как издается один из самых известных пушкинских текстов, не публиковавшихся при жизни — «Мирская власть»:
Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и пресвятая дева
Стояли две жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Так он печатался начиная с самого раннего времени и в основном так же печатается и сейчас, поскольку долгое время была известна только копия, выполненная при подготовке первого посмертного издания. В ней пятая строка стихотворения читалась как «Стояли две жены», совершенно выбиваясь из ритмического рисунка. Так было напечатано и в академическом издании 1949 года. Однако уже в следующем году нашелся автограф этого стихотворения, он исправлял одну строку, неправильно разобранную переписчиком, но главное — стало понятно, что Пушкин просто зачеркнул два эпитета и не восстановил их, изначально же эта строчка читалась так: «Стояли бледные две слабые жены». После этого различные текстологи принимали различные решения. Одни печатали «Стояли две жены» и говорили, что стихотворение не доработанное, поэтому нужно так и оставить, Пушкин ведь зачеркнул. Другие предполагали, что нельзя имитировать то, что Пушкин вдруг решил поиграть со стихотворными размерами, сделав неполную строчку, надо печатать «слабые» и «бледные» в квадратных скобках.
Наброски
Это стихотворение почти законченное, но есть такие же проблемы с незавершенными набросками. Например, тоже известнейший текст, хрестоматийный, от которого осталось только три строфы, изначально читавшийся так:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его.
Сохранился автограф этого стихотворения. При жизни Пушкина оно не печаталось, и первоначально в рукописи были именно эти две строфы. В конце стоит росчерк, который, скорее всего, говорит о том, что Пушкин счел его на тот момент завершенным. Спустя некоторое время он снова к нему вернулся, зачеркнул вторую строфу и стал дорабатывать на полях, но бросил работу не закончив. В итоге вторую строфу мы можем только реконструировать:
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как < > пустыня
И как алтарь без божества.
Какую точку зрения принять современному текстологу, который готовит текст Пушкина к изданию? Либо брать нижний доработанный слой, первоначальную редакцию этого стихотворения, либо печатать так, как оно сейчас и печатается в большинстве изданий, где недоработанную вторую строфу берут из черновика. В некоторых же изданиях это стихотворение печатается в составе трех строф, то есть зачеркнутая первая строфа, доработанная вторая и недоработанная третья. Перед нами уже стихотворение из трех строф, что, конечно, совершенно недопустимо ни по каким редакционным правилам, поскольку в одном тексте смешиваются и первоначальная, и вторая редакции текста.
Повторюсь, возможны два пути решения этой проблемы, и ни один не будет ложным, ни один не будет правильным. Конечно, в идеале стоило бы печатать в популярных изданиях первоначальный вариант, а в примечании давать вариант без «пустыни».
Еще в 1980-х один известный пушкинист предложил заполнять лакуны в недописанных пушкинских стихах. Он привел в пример эту строфу, сказал, что Пушкин наверняка имел в виду оазис, просто не смог слово вспомнить, поэтому третью строчку строфы предлагалось печатать в виде «как без оазиса пустыня». Таким образом в 1919 году поступал и Валерий Яковлевич Брюсов, который, к счастью, напечатал только один том своего издания, где всячески монтировал пушкинские черновики, никак при этом не обосновывая свое редакционное вмешательство.
От знания о том, является ли стихотворение завершенным или незавершенным, зависит и восприятие его контекста, и понимание его смысла. Вот пример классического четверостишия, которое все наверняка знают, и в особенности те, кто в советское время смотрел передачу «Очевидное — невероятное», где красивым, якобы пушкинским почерком писалось:
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг.
И ставился росчерк в конце — «А. С. Пушкин». В глазах поколений читателей и зрителей передачи «Очевидное — невероятное» это выглядело как завершенный, классический, поэтический пушкинский афоризм. Но более пытливые читатели, которые обратились к академическому изданию, увидели, что там есть еще одна строчка, которая в популярных изданиях часто отрезается, чтобы представить это стихотворение именно как четверостишие, как завершенный текст, — «И случай, бог изобретатель». Если же мы обратимся к рукописи стихотворения, то увидим чрезвычайно густо исчерканный текст — это один из самых грязных пушкинских черновиков. Как было доказано еще в середине прошлого века, Пушкин начал писать послание ученому Павлу Львовичу Шиллингу, задуманное как натурфилософское сочинение о возможностях и границах науки. Но работа сразу застопорилась, Пушкин начал перебелять текст и перебелил буквально две с половиной строки:
О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт
На этом текст обрывается. Все остальное — отдельные слова, зачеркнутые и незачеркнутые, которые были в первоначальной черновой рукописи и которые текстолог вынул из черновика и составил из них связный текст, подобно тому, как ребенок строит домики из конструктора. Пушкин не является автором строк «И опыт, сын ошибок трудных, // И гений, парадоксов друг» — это классическая текстологическая реконструкция. Возможно, он так их и задумывал, но мы об этом ничего не знаем. Мне кажется важным, чтобы читатель знал, что перед ним: подлинный пушкинский текст или реконструкция.
Это случай довольно сложный. Бывают и более простые на первый взгляд, но и они не имеют однозначного решения. Вот, например, незавершенный фрагмент, довольно чистый черновик (если позволите такой оксюморон), который чаще всего печатается так:
Я знаю край: там на брега
Уединенно море плещет;
Там редко падают снега,
Безоблачно там солнце блещет
На опаленные луга;
Дубрав не видно — степь нагая
Над морем стелется одна.
Этот текст не был напечатан при жизни Пушкина. Он написан на отдельном листке, который попал в поле зрения текстологов довольно поздно и был впервые опубликован только в 1916 году. Как мы видим, здесь семь строк, издание серии «Библиотека поэта» под редакцией Томашевского, 1955 год. Но если мы откроем другие издания, то строчки «Безоблачно там солнце блещет» в них не будет. Почему? Этот стих был зачеркнут: в строке, состоящей из четырех слов, зачеркнуты четыре слова по отдельности, а не вся строка сразу. Но первые два слова восстановлены: под ними стоят знаки восстановления — точки. Это типичный корректорский знак, означающий восстановление зачеркнутого, и, когда Пушкин хотел восстановить что-то, он тоже ставил под вычеркнутым текстом многоточие или проводил линию. Но как можно трактовать эти знаки? Пушкин же восстановил только два первых слова, а не все четыре. Некоторые текстологи считают: если Пушкин эту строчку зачеркнул, значит, мы не должны ее печатать. Другие возражают, что он хотел восстановить, но поленился, значит, мы должны ее печатать. Это пограничный случай, с которым никогда не разобраться окончательно, и в разных изданиях будут различные способы решения этой проблемы. Возможно, в тех изданиях, где можно использовать квадратные скобки, эта строчка будет печататься с последними двумя словами в квадратных скобках.
И наконец, последний пример того же рода с одной строчкой, которая то присутствует в изданиях, то отсутствует. Автографа не сохранилось, стихотворение не было напечатано при жизни поэта. С ним, и даже с комментарием к нему, связано большое количество проблем: не очень понятна ни дата, ни к кому оно обращено, ни для чего написано. Но есть в этом тексте и еще одна загадка.
О муза пламенной сатиры!
Приди на мой призывный клич!
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич!
Не подражателям холодным,
Не переводчикам голодным,
Не безответным рифмачам
Готовлю язвы эпиграмм!
Мир вам, несчастные поэты,
Мир вам, журнальные клевреты,
Мир вам, смиренные глупцы!
А вы, ребята подлецы, —
Вперед! Всю вашу сволочь буду
Я мучить казнию стыда!
Но если же кого забуду,
Прошу напомнить, господа!
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
Повторюсь, автографа этого стихотворения нет, но оно сохранилось в большом количестве копий, в том числе в весьма авторитетных копиях, которые выполнены лицами, близко знавшими Пушкина. Во всех этих копиях, кроме одной, нет строки «Мир вам, журнальные клевреты». В какой же копии сохранился этот текст? Это уникальный случай, когда пушкинский текст записал грузинский аристократ Теймураз Багратиони. Мы не можем точно датировать эту запись, но она выполнена при жизни Пушкина. Багратиони плохо знал русский язык, но учил его. Он записал текст грузинскими буквами и составил к нему словарик, где разъяснил, что значат некоторые незнакомые для него слова, в том числе слово «клеврет». И только в этой копии, записанной грузинскими буквами, человеком, который практически не знал русского языка, мы находим строчку «Мир вам, журнальные клевреты». Совершенно невозможно, чтобы Багратиони сам ее сочинил, тем более что он выписал слово «клевреты» и подробно объяснил в своем словарике, что это такое.
В различных пушкинских изданиях эта строчка то есть, то отсутствует. В новом полном академическом собрании мы решили ее напечатать, потому что, повторюсь, во-первых, невозможно предположить, что Багратиони сам придумал эту строку, а во-вторых, отсутствие этой строки разрушает двойную анафору:
Не подражателям холодным,
Не переводчикам голодным,
Не безответным рифмачам.
«Мир вам, несчастные поэты» — то есть «подражатели холодные». «Мир вам, журнальные клевреты» — то есть «переводчики голодные». «Мир вам, смиренные глупцы» — то есть «безответные рифмачи». Параллельно одной триаде идет вторая. Но, если какой-нибудь последующий редактор скажет, что эти соображения не имеют под собой никаких оснований, и напечатает стихотворение без этой строчки, в него нельзя будет кинуть камень: его решение тоже будет правильным.
БИБЛИОГРАФИЯ
Бодрова А. С. Из разысканий вокруг пушкинского «Аквилона» // Пушкинские чтения в Тарту 5: Пушкинская эпоха и русский литературный канон: К 85-летию Ларисы Ильиничны Вольперт: В 2 ч. Тарту, 2011. Ч. 1. С. 85–102.
Измайлов Н. В. Стихотворение Пушкина «Мирская власть»: (Вновь найденный автограф) // Известия АН СССР. Сер. лит-ры и языка. 1954. Т. 13. Вып. 6. С. 548–556.
Китанина Т. А. О клевретах, подлецах и прочей сволочи: К истории и реконструкции одного пушкинского стихотворения // Человек пишущий / Человек читающий: К 60-летию проф. М. В. Строганова. Тверь, 2012. С. 37–41.
Кошелев В. А. Об автографах стихотворения [Пушкина] «Два чувства дивно близки нам...» // Временник Пушкинской комиссии. СПб., 2013. С. 164–171.
Краснобородько Т. И. О второй стихотворной вставке в пушкинской «<Повести из римской жизни>» («Что с тобой, скажи мне, братец?..») // Русская литература. 2020. №2. С. 5–18.
Ларионова Е. О. Мелочи о Пушкине. 2. Псевдопушкинское чеверостишие «Там на брегу, где дремлет лес священный...» // Временник Пушкинской комиссии. СПб., 2013. Вып. 31. С. 150–155.
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 20 т. СПб., 2019. Т. 3. Кн. 1.