Несколько лет назад мы заговорили с родителями о советской литературе времен так называемого застоя. Я, помню, утверждал, что с конца 1960-х до начала 1980-х мало что появлялось стоящего, почти ничего не пережило испытание временем, многие и многие забыты, в том числе и Виль Липатов. С чего я упомянул именно его? Наверное, потому, что незадолго до того прочитал в старенькой, истрепанной «Роман-газете» его роман «Игорь Саввович» и был впечатлен не столько сюжетом, сколько слогом, интонацией, какой-то тяжелой и крепкой авторской поступью. До «Игоря Саввовича» я читал повесть «Серая мышь» и видел два фильма по липатовским произведениям. Но ощущение прошлого, которое уносит река времен, было сильно.
«Почему это забыт? — возмутилась мама. — Мы отлично помним и перечитываем».
Хотелось ответить: «Ну и хорошо», — но остановило то, что родителям далеко за семьдесят. Может быть, отлично помнят шестидесятилетние, но для моего поколения, людей в районе пятидесяти, Виль Липатов и его сверстники или неизвестны вовсе, или смутно знакомы по пионерско-комсомольской юности. А ведь их книги могут быть интересны и сегодня. Не стоит сдавать их в утиль или прятать в чулан. Лучше — полистать, а то и зачитаться...
Виль Липатов был знаковым писателем 1970-х, и на его книгах выросли последние советские романтики. Героев и антигероев его произведений искренне и горячо обсуждали на собраниях, а экранизации собирали миллионы зрителей. Теперь книги почти не переиздают, фильмы почти не показывают по телевидению, об авторе очень редко вспоминают историки литературы. Творческое наследие Липатова напоминает закрытую бронзовую книгу на его могиле.
Как и большинство писателей первого ряда 1970-х, Виль Липатов дебютировал в оттепельные 50-е. Одна из первых публикаций состоялась в журнале «Юность» в 1956-м. Два рассказа — «Самолетный кочегар» и «Двое в тельняшках». Вот самое начало первого рассказа: «Он появился в конторе лесозаготовительного пункта в середине июня. Шло важное заседание. Час тому назад у дизельного трактора расплавили подшипники, и теперь начальник пункта Сухов, покрасневший и взъерошенный, искал виновных».
По сути, это и стало главной темой прозы и очерков Виля Липатова: случаи на производстве, но не на больших заводах, а в леспромхозах, в бригадах рыбаков, лесосплавщиков; действие происходит в основном в деревнях и рабочих поселках. Наверное, поэтому автора часто причисляли к деревенщикам. Процитирую дневниковую запись литератора Георгия Елина от 29 мая 1979 года:
«Звонит Коля Булгаков: чем занят? Говорю, что пишу заказной текст про деревенскую прозу (ворчливый), перечисляю авторов. Коля дает совет:
— Только Виля Липатова не ругай. Не совсем удобно, когда он в таком положении.
— А в каком он положении?
— Да в общем-то в незавидном — он умер».
А Александр Бурьяк в своем, мягко говоря, нелестном по отношению к Липатову очерке из серии «Критические портретики» называет его «деревенщик и... производственник».
Родился будущий писатель в 1927 году далеко от литературных столиц — в Чите. Родители (отец — журналист, мать — учительница, оба большевики времен Гражданской) вскоре разошлись, и Виль вместе с мамой попал на Дальний Восток. Затем были села Новокороткино и Тогур в Томской области. Учился в Новосибирском институте военных инженеров, затем поступил на отделение истории Томского педагогического института. Работал журналистом в разных городах страны — Томск, Асино, родная Чита, Брянск... В 1967-м, уже известным писателем, осел в Москве. Умер в 52 года.
Да, книги Виля Липатова почти не переиздают в последние десятилетия. Некоторая известность поддерживается фильмами, которые время от времени показывают по телевизору — «И это все о нем», «Инженер Прончатов», «Деревенский детектив» и его продолжения «Анискин и Фантомас», «И снова Анискин», благо в них снимался актерский цвет того времени: Евгений Леонов, Эммануил Виторган, Игорь Костолевский, Людмила Чурсина, Альберт Филозов, Валентина Талызина, Михаил Жаров, Татьяна Пельтцер, Михаил Глузский, Тамара Семина, Инна Макарова.
Но время меняется все сильнее, поколения, помнящие реалии 1960–1980-х, постепенно уходят, и наверняка книгам и фильмам по сценариям Виля Липатова скоро тоже выйдет срок.
Это ведь большая проблема: срок годности литературы. Единичные произведения живут столетия, в основном же — в том числе и созданные очень талантливыми авторами — уходят в небытие. Я сам не раз критиковал обилие вневременных романов, повестей, рассказов, то есть тех, где действие происходит непонятно когда, герой работает неизвестно где или обладает профессией, которая может существовать и в наши дни, и двести лет назад; нет бытовых, социальных подробностей, а темы поднимаются поистине вечные. Может, таким способом авторы хотят продлить жизнь своим детищам.
У Виля Липатова, конечно, можно увидеть вечные темы, но они почти всегда строго увязаны со временем, проблемы поднимаются насущные и актуальные. Но — для того времени. Нынешней молодежи почувствовать его, а не то что понять, практически невозможно. Для них эти книги — путешествия в сумрак прошлого, погружение в руины затонувшей Атлантиды.
В первых рассказах и повестях Липатова больше романтики. «Шестеро», «Капитан „Смелого”», «Своя ноша не тянет», «Глухая Мята», «Смерть Егора Сузуна», «Стрежень» — о трудовых подвигах, которые подаются именно в романтическом ключе. Это роднит их с ранними произведениями сверстников Липатова — Василия Аксенова, Анатолия Кузнецова, Александра Рекемчука, да и Василия Шукшина, пожалуй, тоже. Повесть «Чужой» 1964 года выглядит несколько нехарактерной для того периода — главным героем (а вернее, антигероем) в ней выступает тогдашний современный мещанин. Этакая крепкая помеха на пути к скорому коммунизму.
Под конец 1960-х романтизма и лиризма в прозе Липатова становится все меньше. Начиная с цикла рассказов «Деревенский детектив» (1967–1968) отчетливее начинает проявляться тема воровства, корысти, которые точат и сельских жителей, и городских.
Фильмы о сельском участковом Анискине сняты в несколько ироничном, порой даже юмористическом ключе. Способствует этому и игра Михаила Жарова. Впрочем, кажется, за некоторую ироничность прячется и автор. Но на самом деле это трагические рассказы и повести. Люди, которых оттепель и порожденные ею книги должны были сделать честными, открытыми, совестливыми, стали совсем другими.
После выхода книги «Деревенский детектив» возникла довольно бурная полемика. Одни видели в Анискине диктатора, который держит всю деревню в кулаке, другие называли его «совестью деревни». Так или иначе, вывод из тех статей и рецензий делается однозначный — не все благополучно в нашем обществе. Строили, строили и вот к чему пришли — воруем, химичим, а то и убиваем.
Характерно, что в те же годы были написаны очень горькие рассказы Шукшина «Волки», «Охота жить», «Материнское сердце», «Свояк Сергей Сергеевич», вышли повести Распутина «Деньги для Марии», «Кончина» Тендрякова...
Фигур, подобных Анискину (необязательно милиционеров), вообще, по-моему, не хватало и не хватает ни нашей литературе, ни нашей реальной жизни. Вспоминается разве что герой Бориса Екимова Корытин, председатель полуразворованного колхоза, пытающийся остановить разор и получающий от земляков прозвище Пиночет (так и называется сама повесть, вышедшая после краха перестройки, которая опять же, как и оттепель, должна была сделать людей лучше, а получилось наоборот).
За «Деревенским детективом» последовали повести Виля Липатова «Лида Вараксина», где деревенская жизнь показана тоже без былого романтизма, а следом — «Сказание о директоре Прончатове», роман сложный и по конструкции, и по идее. И если в этом произведении герою, человеку пусть и не очень симпатичному, но активному, талантливому в своем деле (а речь идет, как часто у Липатова, о сплаве леса), удается победить, то в следующих больших вещах — «И это все о нем» и «Игоре Саввовиче» — такие герои, достаточно еще молодые люди, проигрывают приспособившимся, укоренившимся. Гибнут, в случае Столетова, физически или, в случае Игоря Саввовича, духовно.
В общем, наступивший застой Липатов не только увидел, но и подробно, честно описал. Создал и образец человека, которому в застое хорошо и уютно — мастера Гасилова, который буквально изводит и гнобит горящего новым Женю Столетова. Помнится, тогда возник термин — гасиловщина. С гасиловщиной боролись, но, как оказалось, безрезультатно.
Самой страшной вещью Виля Липатова стала повесть «Серая мышь». Прочитав ее еще в доперестроечное время (нашел номер журнала «Знамя» с ней в домашней библиотеке), я был удивлен, как такое могли опубликовать в 1970-м. Ведь тогда еще пытались показать советского человека как передового, лучшего. А в повести... Наверное, публикации помогла очередная антиалкогольная кампания.
Сюжет повести такой — четверо мужиков, жителей сибирского поселка, проводят воскресный день, выпивая. Ну, это мягко сказано, выпивая. Они разных возрастов, но все еще крепкие, — алкоголя, чтобы напиться, им нужно много. И вот колесят по поселку, просят взаймы, ругаются с земляками, слушают советы, оправдываются. Это еще не те алкаши, которые не в состоянии работать, которые превращаются в бомжей. В поселке бомжом и не станешь, трудиться, хотя бы на своем подворье, нужно. Но и не пить они уже не могут, не могут остановиться. Потому так часто и звучит в деревнях придуманная народом причина смерти: сгорел от водки.
Сам Виль Липатов этого недуга не избежал, лежал в больницах. Подобно Высоцкому, попробовал излечиться от алкоголизма с помощью наркотиков. Не получилось. Тоже сгорел...
Его последним романом стал «Лев на лужайке», опубликованный через десять лет после смерти автора. Главный герой, талантливый журналист Никита Ваганов, делает на своем поприще успешную карьеру. Сначала в сибирском городе, а потом и в столице. Для Липатова роман необычен тем, что в нем почти нет примет времени, нет примеров работы его героя. И становится понятно, что роман-то не о журналистике, а о газетном производстве, вернее, этаком конвейере печатных материалов. Ваганов был одним из лучших работников, но именно конвейера; он не захотел нарушать порядок вещей. И очень точно критик Генрих Митин назвал его «удобным правдолюбцем». Да и название романа говорящее — много тогда было львов, но оказались они не в саванне, а на лужайке. Аккуратной, ухоженной, вегетарианской.
Виль Липатов, конечно, не был «несогласным», «инакомыслящим» — тем, кого принято называть диссидентами. Но в его прозе несогласие, разочарование, все сильнее принимающее форму то иронии, то грусти, усиливалось от одного произведения к другому. Впрочем, как и у большинства тех, кого мы условно можем причислить к его кругу (хотя о степени личной близости судить не могу) — Федора Абрамова, Владимира Тендрякова, Юрия Трифонова, Юрия Казакова. Это были по-настоящему советские писатели, советские люди, видевшие, что страна, созданная их отцами, ими или их старшими товарищами спасенная во время Великой Отечественной, движется к гибели. Все они (и не только они) пытались предупредить, исправить и умерли, этой гибели не увидев. Природа словно специально выкосила их накануне перестройки, избавила от искушения свободой. Многих из доживших, это искушение погубило: советские становились антисоветскими, коммунисты — монархистами, моралисты — порнографами.
Да, книги Виля Липатова вряд ли снова войдут в читательскую моду. Во многом они устарели. Но плохо не столько это, а то, что в последние десятилетия почти не появляется писателей, которые бы попытались отобразить, а то и осмыслить в своих книгах свое, ими проживаемое время.
Это непросто, рискованно. И слова Липатова из одного интервью тому подтверждение: «Писателям, работающим над темами сегодняшнего дня, зачастую приходится нелегко, на этом пути мы набиваем себе немало шишек, случается делать и ошибки... Удачно или неудачно, но я ищу, постоянно ищу, а ведь известно: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает». Он делал.