1. На «Кольте» подводят итоги литературного 2020-го: о главных событиях, книгах, стихотворениях, премиальных сюжетах рассказывают Елена Рыбакова, Александр Марков, Юлия Подлубнова и Владимир Коркунов. Рыбакова, в частности, говорит о появлении в России «среднего», «буржуазного» читателя, на которого ориентируются издатели переводной литературы, и о русской прозе на грани вымысла и нон-фикшна; Марков вспоминает коллизию с «Большой книгой» и оценивает «Землю» Елизарова: «основной смысл этого романа — в невозможности считывать тексты судьбы: вступительные билеты на экзамене, инструкции курсов повышения квалификации, указания „биологических часов“; иначе говоря, распад текстов, которые и удерживают человека среди живых, — а невозможность читать приводит человека в число „землекопов“ и хтонических обитателей». Подлубнова выделяет в первую очередь «Седьмую щёлочь» Полины Барсковой, «жест полной самоотдачи, почти невероятный в случае поэта», и перечисляет белорусских авторов, чьи тексты отразили происходившее в их стране. Коркунов называет новые поэтические серии, обращает внимание на книги Виталия Пуханова и Владимира Аристова. Главными поэтическими тенденциями в материале предстают документализм и феминистское письмо; называются стихи и книги Галины Рымбу («Моя вагина»), Марии Малиновской («Каймания»), Лиды Юсуповой («Приговоры»). Эти взаимосвязанные тенденции заметили не только российские критики: только что подробная статья о русской феминистской поэзии (и недавней антологии «F Letter») вышла в журнале Time.
(Показательно сравнить с этими итогами текст, вышедший в другой жизни, еще на старом OpenSpace: итоги 2020 года, подведенные десять лет назад. Сейчас все это читается как еще большая фантастика, чем в 2010-м: нобелевский лауреат Михаил Шишкин, жюри «Русского Букера» во главе с Валерией Пустовой, буктрейлеры, «пишущий по-русски сибиряк Сергей Солскый… На самом деле примерно треть его первого романа, который так и называется — „Вольгота“, написана по-сибирски. Однако основной коллизией текста оказывается не противопоставление старого, имперского самосознания новому, послеавгустовскому». Под Августом разумеется некий случившийся в 2010-х катаклизм — видимо, повторение 1991-го в масштабах России, — после которого Все Изменилось. Такое вот «Привет, потомки».)
2. «Докса» сухо перечисляет, чем грозят поправки к закону «Об образовании», которые в первом чтении приняла Госдума. В нынешнем виде это попросту закон о цензуре, запрещающий просветительскую деятельность без согласования; «определение просветительской деятельности в этом законопроекте настолько широко, что позволяет ограничить „практически всю межличностную коммуникацию на территории России“». Выездные школы, лектории, студенческие лаборатории, образовательные курсы, кинофестивали — все, чем мы дорожим, под угрозой.
3. Полностью появился в сети ноябрьский номер «Нового мира». Отметим новые стихи Елены Сунцовой (вторая ее публикация за короткий срок, еще одна была на «Прочтении») и Ани Логвиновой:
Уходят щеки — возникает нос.
Мельчает нос — и возникают щеки.
А Пушкина любил один Нащокин,
как он в письме однажды произнес.
А Джон Апдайк не знал, любил ли он
кого-нибудь сильней, чем Микки-Мауса.
Взгляд в зал. Многозначительная пауза.
Любовь она вообще хамелеон.
В прозаическом разделе — пролог к новому роману Ирины Мамаевой и рассказ Льва Усыкина («Россия — это такая страна, где одинокие души охотятся друг на друга, словно кречет на зайца»). В номере есть две литературоведческие статьи: Александр Чанцев пишет о принципах построения «Преступления и наказания», Олег Заславский — о скрытом сюжете в «Метели» Пушкина. В критическом разделе Андрей Пермяков размышляет о посттравматическом расстройстве в современной поэзии женщин (начиная с Инны Лиснянской и Елены Шварц и заканчивая Галиной Рымбу, Екатериной Симоновой и Ганной Шевченко), Аркадий Штыпель оценивает книгу Игоря Булатовского, Евгения Риц — две новые эссеистические книги Кирилла Кобрина.
4. В журнале Fitzroy Андрей Тесля рецензирует роман Леонида Юзефовича «Филэллин». Критик рад, что этот роман своими интонацией и дыханием не наследует «Самодержцу пустыни» и «Зимней дороге»: та интонация кажется неподходящей к 1820-м годам. Эпистолярность и документальность новой книги — большое ее достоинство: «сложно придумать нечто более созвучное александровской эпохе, чем коллекцию писем, дневников и мемуаров». Перелистывание этой коллекции выдает явное удовольствие автора, сообщаемое и читателю: это «удовольствие от смены стилей, манер речи». Юзефович, пишет Тесля, создал большой роман о большой истории — о том, как она мыслится, переживается, как представление о ней заставляет людей принимать в ней участие, идти на жертвы и подвиги. «И получается великая книга. О жизни, о смерти, о любви — и о каменистой земле, на которой живут люди, где растет лишь олива и где делают вино, оставляющее на зубах смолу. Об истории — где одно сцеплено с другим причинно-следственными связями, где важно, что следует за чем и почему, — и о мифе, связывающем всё, сплетаясь кольцом, — и где события жизни одного персонажа находят смысл в рассказе другого».
5. В рамках проекта Центра Вознесенского «Одной крови» Дмитрий Кузьмин, составивший антологию стихов о ВИЧ и СПИде, рассказал, как ВИЧ повлиял на поэзию. «Отношение к этой теме в поэзии менялось вслед за тем, как менялось положение дел с самой болезнью. В первые полтора десятилетия существования ВИЧ-инфекции в западном обществе заражение означало неминуемую и относительно скорую смерть. Потому и корпус написанных об этом стихов почти без остатка распадался на то, что писали обреченные, и то, что писали уцелевшие — о тех, кто был им близок и дорог и вот умер или обречен умереть. <…> Ну, а с конца 1990-х ВИЧ-инфекция постепенно превращается в неприятную, но ничем особо не выдающуюся хроническую болезнь — и, понятно, о ней начинают писать иначе: кто-то — об этой сегодняшней неприятной несмертельной болезни, кто-то — скорее, об эпидемии 1980-х как об одном из сравнительно недавних исторических потрясений».
При этом, по подсчетам Кузьмина, 95 % поэтической рефлексии на эту тему — англоязычные тексты: «русских поэтических текстов… я разыскал ровным счетом четыре, что, конечно, отчасти удивительно, если учесть, что количество ВИЧ-инфицированных в России оценивается примерно в миллион». Переводы Кузьмина из готовящейся антологии опубликованы на «Кольте».
6. Еще о поэтических переводах. «Просодия» при поддержке посольства Великобритании начинает проект, посвященный современной британской поэзии, курировать его будет Денис Безносов. Первая публикация — большая подборка стихотворений поэтессы пакистанского происхождения Монисы Алви. «Особое значение в этой поэтике приобретает сновидческий опыт и тесное сочетание его иррациональной природы с рассудочным миром реальных предметов и событий. Иной раз бывает трудно провести границу между сном и реальностью, нематериальные объекты изнутри психики приобретают форму и взаимодействуют с окружающим пространством, с персонажами текстов», — пишет Безносов о стихах Алви.
Трудно ли было проститься с домом?
Дом был ей второй кожей,
плотнее первой,
остров посреди глухого, бурного моря.
Она была замужем за его ежедневными ритмами —
готовка, уборка, молитва…
Оказавшись под угрозой,
дом хранил ошеломительное спокойствие.
Кроме того, Вячеслав Куприянов публикует свои новые переводы немецкого живого классика Ханса Магнуса Энценсбергера, а Екатерина Белавина разбирает стихотворение Ива Бонфуа «Снег» (поскольку снег по-французски женского рода, в стихотворении сильна женская образность — так что по-русски приходится писать не «Снег», а «Зима»).
7. На «Прочтении» — скептический отзыв Сергея Лебеденко на «Разговоры с друзьями» Салли Руни. Несмотря на то что этому роману больше, чем «Нормальным людям», повезло с переводом («[Анне] Бабяшкиной удалось не только бережно передать полный нюансов, акцентированных деталей и при этом лаконичный практически до сухости стиль Руни, но и сделать контекст и отсылки к массовой и „высокой“ культуре понятными для российского читателя»), книга подтверждает всё, за что Руни принято критиковать: при мастерстве диалогов и деталей интересный сюжет здесь практически отсутствует. «Опять тот же самый любовный роман с характерными для жанра приемами: многостраничными (и удручающе скучными) постельными сценами и долгими разговорами о чувствах» — или, как определила переводчица «Нормальных людей» Александра Глебовская, «мальчик с девочкой то трахаются, то не трахаются». Лебеденко замечает, что порнографичен у Руни не секс, а разговоры об отношениях — видимо, в том смысле, в каком существует «food porn» и «space porn»: любование и смакование ради удовлетворения.
8. В «Снобе» Светлана Сачкова рассказывает, как фонд Трумена Капоте чуть не засудил БДТ имени Товстоногова. Петербургский театр решил поставить «Хладнокровное убийство» — к немалому удивлению душеприказчика Капоте Алана Шварца: «Мы не разрешаем переносить этот текст на сцену». Конфликт решили без суда, спектакль отменили. Попутно Сачкова, получившая в свое время стипендию фонда Капоте (тот завещал создать этот фонд для поддержки молодых писателей), пересказывает биографию автора «Хладнокровного убийства». Она объясняет, как Алан Шварц начал распоряжаться посмертным капиталом своего друга — и жестко требовать соблюдения его авторских прав. В подготовке материала поучаствовал Денис Захаров, исследователь и комментатор прозы Капоте.
9. Как-то пропускали раньше: на «Сигме» уже два месяца выходит проект Виктора Белозерова о приключениях японской детской литературы в СССР. «Публикуемая в СССР детская литература из Японии должна была придерживаться определенного социального посыла» — но сказывалась культурная традиция, в которой с детьми было принято говорить о смерти и прочих «недетских» вещах (тут можно привести в пример современную детскую литературу Швеции). Переводные книги печатались с иллюстрациями советских художников: «качество и талант исполнения превосходит любые ожидания… особенно это видно на примере постсоветских детских изданий, где многие тексты погружаются в иллюстративный делирий». Белозеров кратко описывает около 30 книг, отдельный выпуск посвящен диафильмам — очень красивым.
10. Electric Literature составили список худших экранизаций с начала XXI века. Забавно, что туда попал один фильм Тимура Бекмамбетова — но не «Ночной дозор», а «Авраам Линкольн: охотник на вампиров», снятый по роману любителя мэшапов Сета Грэма-Смита. Среди других провалов — «Щегол», «Ребекка» по Дафне Дюморье, «Беовульф», превращенный в типичный современный экшн-боевик, и перенесенные в современность «Приключения Гулливера», ну а хуже всех, по мнению Мануэля Бетанкура, получилась адаптация мемуаров Огюстена Берроуза «Бег с ножницами»: все остроумие автора книги замещено гэгами и шуточками режиссера Райана Мерфи, в результате понять, что происходит, невозможно: «Да, книга опять лучше — в бесконечное число раз».
11. Сразу две большие статьи о главных детских писательницах нашего времени. В The Cut Молли Фишер разбирается, как Джоан Роулинг стала самой любимой — и самой оплевываемой детской писательницей в истории. Тут пересказываются история создания «Гарри Поттера» и скандалы последних лет с трансфобными высказываниями, из-за которых от Роулинг отвернулись многие фанаты, — впрочем, из статьи можно понять, что, несмотря на остракизм чувствительных читателей, популярность Роулинг и созданного ей мира не понесли критического урона.
А в The Guardian Оливер Франклин-Уоллис рассказывает, как Джулия Дональдсон завоевала мир. Создательница «Груффало» написала больше 210 книг — и многие, такие как «Верхом на помеле» или «Улитка и кит», уже считаются детской классикой. Ее называют гением, ее иллюстрированные сказки любит королевская семья; в Великобритании кто-то покупает книгу Дональдсон в среднем каждые 11 секунд: с 2010-го по 2019-й продано около 27 миллионов, и с этим показателем Дональдсон возглавила британский рейтинг продаж десятилетия (а Роулинг, кстати, не попала в топ-5). За год пандемии 72-летняя Дональдсон написала меньше, чем обычно — но издательский план на 2021-й все равно уже утвержден. Часто работающий с ней немецкий иллюстратор Аксель Шеффлер (именно он нарисовал Груффало) говорит об исходящем от ее книг и выступлений перед детьми ощущении подлинности: это сразу чувствуют читатели и слушатели. «На сцене Дональдсон просто-таки излучает добрую энергию, которой невозможно не поддаться. Маленькие дети, по ее словам, идеальная аудитория: „Им хочется, чтобы их развлекали, и они охотно присоединяются к веселью“».
Франклин-Уоллис пересказывает «хорошо известную» историю появления «Груффало» (книга лежала в издательстве без движения несколько месяцев; рассерженная Дональдсон послала ее Дональдсону, тот показал издательству Macmillan — и оно моментально приобрело права). Автору статьи Дональдсон продемонстрировала блокнот, в котором сочинила свою самую знаменитую сказку: здесь множество поправок, постоянных улучшений (например, вместо крыльев она наделила Груффало желтыми глазищами). Франклин-Уоллис напоминает, что небольшие детские книги в стихах легко читаются — но их совсем не легко писать, хотя книжная индустрия, залучающая к себе поп-звезд, которые «тоже написали детскую книжку», ненамеренно производит обратное впечатление.