© Горький Медиа, 2025
Мария Нестеренко
6 мая 2020

«Художественная литература не является моим утешением»

Интервью о книгах и чтении с кинокритиком Зинаидой Пронченко

Что общего у «Дневника неудачника», «Мадам Бовари», «Путешествии на край ночи» и «Хлеба с ветчиной», чем отравил литературу Лев Толстой и кого из современных писателей почитать, если тебя дико раздражают вообще все? «Горький» продолжает изучать читательские практики представителей разных профессий: Мария Нестеренко поговорила о книгах и чтении с кинокритиком Зинаидой Пронченко.

— Как у вас было с чтением в детстве?

— Мне кажется, что я научилась читать года в четыре. Первой моей книгой были «Приключения Незнайки» Носова, мне ее читали вслух, когда я сама еще не умела, но я все запоминала, а потом рассказывала целые куски на память. Когда я научилась сама, мама стала ходить в районную библиотеку и брать там сразу по пять-шесть книг на разные темы, чтобы сделать из меня вундеркинда. Помню, что читала «День египетского мальчика» Милицы Матье, которая сама по себе большой искусствовед и специалист по Древнему Египту. Позже я столкнулась с ее трудами, когда училась в Академии художеств на искусствоведа. Еще была «Муфта, Полботинка и Моховая борода» и книги подобного плана. До школы я зачитывалась «Легендами и мифами Древней Греции» Николая Куна. Как ни странно, еще я посещала воскресную школу, которая была организована какими-то местными евангелистами (тогда это было популярно), поэтому я много читала Библию, но не из религиозных соображений, а как те же мифы Древней Греции. Я очень хорошо знала Ветхий Завет. А вообще дома был стандартный набор книг, обмененных на макулатуру. У меня была совершенно обычная семья советских инженеров. Все книги у нас хранились в двух полированных шкафах румынского производства, там была вся русская классика в собраниях сочинений. Помню, что меня почему-то страшно интриговал писатель Чапыгин: у нас было его собрание сочинений, и я все думала — кто он такой? Были всякие Голсуорси... «Проклятые короли» Дрюона я тоже зачитала до дыр в начальной школе. Еще Ильф и Петров — это тоже настольная книжка.

— Что вам больше нравилось — «Золотой теленок» или «Двенадцать стульев»?

— «Золотой теленок», конечно. Не знаю почему, мне просто больше нравились персонажи из этой книги. Тот же Адам Козлевич и как его охмуряли ксендзы, влюбленность Бендера в Зосю и ее папа, который складывал ребусы.

— Вам нравились школьные уроки литературы?

— У меня было три школы. Первая, начальная, районная, там вообще было не о чем говорить, я почти не появлялась на занятиях, потому что профессионально занималась фигурным катанием и ходила только на первые два урока. Я всегда шла на опережение, потому что начала читать гораздо раньше своих одноклассников. С шестого класса я перешла в довольно известную школу в Петербурге — академическую гимназию при СПбГУ, где русский язык и литература выглядели нетрадиционно: у нас была русская словесность и языкознание, мы уже в шестом классе изучали классический труд профессора Маслова «Введение в языкознание». Еще были орфоэпия и литература, которая читалась очень плотно. Наш преподаватель Николай Александрович Гуськов любил подойти к проблеме творчески. Помню, однажды он организовал публичный диспут на тему, кто важнее для русской литературы XVIII века — Тредиаковский, Сумароков или Ломоносов. Поэтому мне литература нравилась. Не нравилось мне только в последнем классе, когда пришлось уйти в Ахматовскую гимназию, которая была гораздо более совковой, поэтому там было конвенциальное изучение литературы.

В академической гимназии были вступительные экзамены, и если в начальной школе я была самой продвинутой, то здесь отставала, в частности, потому, что темы сочинений предлагали сами учащиеся. В шестом классе двенадцатилетние девочки и мальчики предлагали темы вроде «Потерянное поколение у Ивлина Во и Ремарка». Я тогда впервые слышала эти имена, мне надо было наверстывать. Читать было модно, были модные авторы, понятно, что это Пелевин, Сорокин, Павич «Хазарский словарь», оба Мураками, Коупленд «Поколение Икс». Все это я тоже читала запоем.

— Вы поступили на искусствоведа после школы?

— Сначала я хотела поступать на журфак и ходила на подготовительные курсы, но поняла, что там меня ничему не научат. Я до сих пор считаю, что факультет журналистики, особенно в нашей стране, — это потеря времени и сил. Поэтому я пошла учиться в Институт имени Репина на историю искусств, там я все пять лет читала профильную литературу: Фридлендер «Об искусстве и знаточестве», Гомбрих, Винкельман, Виппер. В общем, весь набор классического искусствоведения. Поскольку в самой юности я мечтала снимать кино, по окончании академии я через год поехала в Москву и поступила на Высшие курсы сценаристов-режиссеров, в мастерскую Тодоровского-старшего и Натальи Рязанцевой. Началось чтение, связанное с кино, хотя самая главная книга, которая развернула меня в эту сторону, была прочитана раньше — «Кино на ощупь» Сергея Добротворского. Это культовый для Петербурга персонаж, чуть менее известный в Москве, хотя его вдова Карина Анатольевна Добротворская популяризировала фигуру своего покойного мужа через мемуары — эту книгу я читала уже потом и высмеивала ее в рецензии. В целом, когда учишься в киностудии, ты больше смотришь, а не читаешь, но понятно, что без классики в духе интервью Трюффо с Хичкоком не обошлось. Помню, что на меня произвела неизгладимое впечатление автобиография Самюэля Фуллера «Третье лицо». Многие из заслуженных киноведов у нас преподавали — например, Марголит.

Фото: classiq.me

— Почему вы дальше не пошли по этой стезе и переквалифицировались в кинокритика?

— Когда я снимала дипломный фильм, потом какое-то время мыкалась и писала сценарий для полного метра, мне стало очевидно, что у меня совершенно неподходящий характер — мне нравится придумывать, а не реализовывать свои идеи. Я не люблю находиться на площадке в стужу и дождь, общаться с осветителями и проч. В кино нет ничего романтического на самом деле — это сплошное ожидание и разочарование. Когда я закончила высшие курсы в 2008 году, наступил кризис, и стало понятно, что денег на кино меньше, тем более на дебютантов вроде меня. Кроме того, я вышла замуж и уехала жить во Францию. Все эти факторы подвели к тому, что кино было заброшено, и я вернулась к нему с другой стороны, в роли кинокритика.

— Расскажите о ваших любимых киноведческих книгах.

— Я очень часто перечитываю Полин Кейл, у меня есть все ее книги — она мой ориентир и пример интонации в кинокритике. Еще я люблю читать Дэвида Томсона: сейчас передо мной лежит его последняя книга Sleeping with Strangers: How the Movies Shaped Desire — о гендерных вопросах в кино. Все, что издало Rosebud Publishing за последние годы: «Знакомьтесь — Билли Уайлдер», «Беседы с Луи Малем», «Никогда не извиняйся» Линдсея Андерсона. Я все это тоже люблю, конечно, я однозначно западник и ретроград: старое кино я люблю больше нового. Из наших авторов, моих современников, которые писали о кино, мне очень нравится книжка «Короткие встречи в красном круге» про Мельвиля.

— Художественную литературу сейчас читаете?

— Очень мало, о чем не сожалею совсем. Последний роман, который я прочла, — это «Серотонин» Уэльбека. Я прочитала его самой первой, чуть ли не в гранках, и написала рецензию для «Горького». Художественная литература не является моим утешением. Сейчас я мучаю книжку Прилепина про Есенина, но это тоже нон-фикшн. Мне эта книга интересна, я никогда не любила Есенина в юности, а Прилепин мне его преподносит с новой стороны.

— Сегодня надо иметь некоторое мужество, чтобы признаваться, что читаешь Прилепина.

— Несмотря на то, что Прилепин мне глубоко противен как персонаж, публичный интеллектуал, политик, или как воин, или бандит с большой дороги, я честно скажу, что мне очень понравилась «Обитель». В тот год, когда эта книга вышла, мне показалось, что это консервативное высказывание гораздо убедительнее всего того, что предлагается либеральными литераторами. У меня тут нет никакого стыда.

— Из современных русских писателей кого еще вы можете отметить?

— Марию Степанову, конечно, хотя ее статьи мне больше нравятся, чем «Памяти памяти» — мне тяжело далась эта книга, пусть я и восхищаюсь ею. У нее до этого был мощный сборник статей про Цветаеву и Бродского. А вообще меня дико раздражают все. Раздражают «Петровы в гриппе»: после сорока страниц я ее просто запустила в другой угол комнаты. Тут еще вопрос вкусовой специфики — я ненавижу всю эту совковую хтонь, которая надвигается через нашу литературу. Я готова почитать Мамлеева, как делала в молодости, но гештальт закрыт. Мне нравится Лимонов тем, что он отстраивался от этой эстетики, он не советский и не антисоветский — он третий лишний. А наша современная литература продолжает во всем этом вариться.

— А Сорокин?

— Я очень уважаю Сорокина, но совершенно не могу его воспринимать. Тут другой момент: я ненавижу все то, что уже переходит в фантазийную и абсурдистскую область. Возможно, это единственная оптика, через которую можно осмыслить нашу действительность и наше прошлое. Но у меня это вызывает физиологическое отторжение. Я каждый вечер на карантине смотрю французские фильмы 1970-х, я хочу быть в Биаррице, а мне подсовывают «Петушки». Я не хочу туда, я хочу унестись мыслями — это совершенно примитивный подход, но тем не менее он таков.

— Могли бы вы назвать одну книгу, которая вас перепахала?

— У меня есть такие четыре книги: «Дневник неудачника» Лимонова, «Мадам Бовари» Флобера, «Путешествие на край ночи» Селина, «Хлеб с ветчиной» Буковски.

— Четыре очень разные книги.

— Они не такие разные на самом деле. «Мадам Бовари» стоит особняком, а остальные книги — это все «маргиналы против человечества». Книги, авторы которых гонят на дикой энергии, 200 по встречке от первой до последней страницы, и гонят на ненависти. «Мадам Бовари» — другая книга, она написана не от первого лица, но на самом деле Флобер там восстает на каждой странице со своей ненавистью к буржуазной французской местечковости.

Я не сказала ни слова про русскую классику, но на самом деле не знаю, кого я ненавижу больше — Толстого или Достоевского. Наверное, Толстого, потому что безумие Достоевского мне понятно, хоть он и пытается там кого-то поучать и привести к богу, все равно он живой. Толстой — это враг человечества. Хуже Толстого нет никого, причем я отдаю должное его невероятному таланту и все книги читала в школе, а недавно начала перечитывать «Анну Каренину», но буквально на второй главе у меня подступает тошнота к горлу от его взглядов на женские вопросы. Я сломалась на описании барышни в ресторане, где сидит Стива: как она старалась понравиться мужчинам, пудрилась. Дидактичность Толстого — это самый большой яд, который существует в литературе. Поэтому на контрасте мне нравится «Мадам Бовари»: Флобер не пытается учить — он просто одинаково всех ненавидит.

— С чего бы вы порекомендовали начать знакомство с киноведческой литературой человеку, который хочет больше разбираться в кино, а не просто получать от него потребительское удовольствие?

— Мне кажется, надо начинать с чего-то минимально дидактического и максимально романтического, поэтому я советую «Кино на ощупь» Добротворского. По крайней мере, чтобы заразиться восторженным духом синефильства.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.