1. Сегодня юбилей Толстого — по этому поводу множество публикаций везде, вот несколько заметных. На «Кольте» — расшифровка публичной дискуссии «Зачем Толстой? Личность, свобода, государство» с участием Андрея Зорина и социолога Григория Юдина*Признан в России иностранным агентом. Зорин начинает с классического противопоставления Толстого и Достоевского, обеспечивающих всемирный интерес к русской культуре. Если XX век был скорее веком Достоевского, то Толстой «был сильно отравлен… советским монументализмом, школьным преподаванием и плюс к тому имеющей своих классиков традицией все время разрезать его на кусочки и противопоставлять одного Толстого другому». Сейчас же наблюдается толстовский реванш — Зорин приводит в пример новые переводы, переиздания, экранизации и постановки. Идеи Толстого становятся понятнее «через голову XX века», и помочь в этом может взгляд на него как на единую личность. Зорин определяет ядро толстовских идей: неприятие власти и вопрос о свободе. Юдин ставит Толстого в контекст мировой анархистской мысли: «…он одним из первых в анархизме увидел четкую связь между усилением государства и усилением индивидуализма в Европе и в России… Толстой был человеком, четко зафиксировавшим, что то насилие, которое представляет собой государство, базируется на невероятном укреплении индивидуальности в противовес любой коллективности, что государство становится сильным, потому что мы теряем идею общего интереса и начинаем бороться за собственный интерес, за частный интерес». Участники дискуссии, модерируемой Александром Гавриловым, пытаются ответить на вопросы «Что мы сегодня делаем с Толстым?» и, шире, вообще «Что делать с Толстым?» — ответы неочевидны, но в ходе разговора произносится много интереснейших вещей (в частности, Зорин рассказывает о последовательных попытках Толстого отказаться от статуса лидера, а Юдин объясняет, почему государство — это зло). Кроме того, Юдин — в числе гостей программы Александра Архангельского «Тем временем. Смыслы»; здесь речь также идет о Толстом-мыслителе.
Накануне юбилея в прокат вышел фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения» — об эпизоде из толстовской биографии: в 1866 году, во время работы над «Войной и миром», писатель пытался спасти от смертной казни солдата Шабунина, ударившего своего командира. Фокус в фильме Смирновой смещен: главная роль здесь отведена гвардейскому повесе Грише Колокольцеву, который переводится в армию, сходится с Толстым, а затем падает жертвой собственной слабости (в результате писаря Шабунина казнят). В «Афише» о фильме, снятом по сценарию Павла Басинского, пишет Игорь Кириенков. Он видит в фильме констатацию неизбежного провала либеральных преобразований в России: «Это мир глухого, черно-белого отчаяния, вовсе лишенный полутонов — а может, только из градиента серого и состоящий. Те, кто умеет, напишут об этом великую прозу, как Толстой». О том же говорит в своей рецензии Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом., считающий «Историю одного назначения» главным фильмом года: «Иногда кажется (и, скорей всего, так оно и есть), что все эти реформы затеваются с единственной целью — скомпрометировать саму идею перемен, дабы потом еще тридцать лет на них кивать… <…> Эта система, возможно, обречена; но тогда она погибнет вместе со страной — потому что это такая страна, в которой нельзя спасти рядового Шабунина, но можно написать „Войну и мир”».
2. Поступают рецензии на «Белый квадрат» Владимира Сорокина. В «Профиле» Арина Буковская замечает, что все рассказы «оставляют общее ощущение абсолютной актуальности», и добавляет, что писатель снова обратился к нашему настоящему: «Вряд ли, например, хоть кто-нибудь, прочитав бодрый монолог телеведущего из рассказа „В поле”, затем сможет его не вспоминать, просматривая любое ток-шоу на федеральном канале». Положим, рассказов «о настоящем» — а вернее, о недалеком будущем, в котором лишь чуть-чуть утрирован абсурд настоящего, — был полон и сборник «Моноклон», но это не претензия: к Сорокину, как мы сейчас увидим, претензии другие. В «Российской газете» (сам факт появления в ней рецензии на «Белый квадрат» по-своему бодрит) Павел Басинский отмечает, что мы привыкли к Сорокину: «Его новая книга никого и ничем не удивит. Классик и классик». Обычно такие мысли относят на счет того, что окружающая реальность стала сорокинской — но Басинский полагает, что дело в самом писателе, который принял назначенный ему статус классика: «Насколько были беспощадны его пародии и карикатуры на русскую и советскую литературу… настолько трогательно он серьезен и внимателен к собственной литературной персоне, своему образу».
Галина Юзефович в сдвоенной рецензии (вторая рецензируемая книга — «Остров Сахалин» Эдуарда Веркина) говорит о другом: «…новый сборник имеет куда больше общего с поэзией или абсурдистской драмой, чем, собственно, с прозой»: несмотря на то что в стилистическом отношении Сорокин по-прежнему может все, из рассказов «Белого квадрата» невозможно «вычленить… хоть какое-то подобие концептуального высказывания». Это при том, что Сорокин в своих интервью вполне прямолинейно обличает «новый совок», имперскость, культ насилия и так далее. В качестве абсурдистских штрихов — две рецензии на ресурсе «Нож»: Кристина Потупчик пишет об осорокинившейся реальности (и в твиттере добавляет, что впервые прочла Сорокина, подобрав «одну из книг, летевших мимо комиссарского костра»), а Серое Фиолетовое рисует структуру «Белого квадрата» в форме шестиконечной звезды.
3. Самая скандальная книга недели — «Страх» американского журналиста Боба Вудворда, выбивающая очередную ножку из-под табуретки, на которой стоит политическая карьера Дональда Трампа. Недавно мы это уже проходили с Волфом и Омаросой, но антитрамповский нон-фикшн — востребованный жанр, а ножки у табуретки все не кончаются. Вдобавок Вудворд — тот самый журналист, что расследовал Уотергейтский скандал и, в конечном итоге, вынудил Никсона уйти в отставку. «Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией коротко суммирует содержание книги: Трамп открыто приказывал убить Башара Асада, а глава Пентагона это приказание саботировал; Трамп хотел вдарить по Северной Корее; Трампа очень бесит расследование против него, а его юристы пугают его оранжевой робой. А, еще Трамп помешан на твиттере. Все это, кроме разве что Асада, не новость, но Трамп, с которым на этой неделе случилось много неприятностей, в ярости.
В The New York Times о книге Вудворда пишет Дуайт Гарнер; он приводит еще несколько славных деталей (например, Трамп называет себя «Хемингуэем 140 знаков»; «где-то на небесах Папа думает, нельзя ли еще раз застрелиться») и выносит приговор методу и стилю Вудворда: «Это типичная вудвордовская книга: источники… называются по имени лишь изредка. Вудворд никогда не был блестящим стилистом, но здесь мы сталкиваемся с каким-то деревянным письмом». Книге, считает Гарнер, не хватает контекста, страсти, иронии — но страху она действительно нагоняет. В The Atlantic «Страх» рецензирует Дэвид Грэм. Книга Вудворда для него — собрание «анекдотов, от которых отвисает челюсть»; критик не понимает, почему же все эти люди, ненавидящие Трампа, продолжают на него работать и терпят его оскорбления? Спасают, что ли, от него страну? Как бы то ни было, книга Вудворда демонстрирует парадокс Белого дома при Трампе: «Все сломано и уничтожено, но дальше может быть еще хуже».
4. Вышел новый номер сетевого журнала «Двоеточие». В нем — стихи и проза Александра Альтшулера, Анны Глазовой, Олега Асиновского, Ольги Брагиной, Геннадия Каневского, Ирины Машинской, Василия Бородина:
над ранним праздничным столом
смиренная оса
качает свой срединный слом
всё время полчаса
на поздних праздничных столах
у лодки лепестка
хромает муравей-феллах
гудит его рука
Переводные тексты номера — проза Томаса Бернхарда, стихи Яакова Фихмана и Олега Коцарева; вот отрывок из переведенного Ией Кивой стихотворения о типовом советском учебнике:
А еще Стоговы, кажется,
Ждали в гости
Семью британских пролетариев-коммунистов Смитов,
Хотели им показать
Москву и Мавзолей.
Если я ничего не путаю,
Раздвоившаяся нимфетка
Лина/Лена
Переписывалась по этому поводу с Мери Смит.
Часто в голове мелькает вопрос:
Что же сейчас происходит с семьей Стоговых?
Как они поживают? Что поделывают?
А когда не знаешь, кого бы спросить,
У литературы всегда найдется ответ.
5. Вышел и новый номер поэтического журнала Prosōdia. Главный герой номера — Михаил Айзенберг: ему посвящена статья Владимира Козлова «Хранитель места поэзии». Анализируя стихи Айзенберга, Козлов отвечает на вопрос, почему они кажутся настолько современными: «Его концепция поэзии в том, что человек должен отойти в сторону, замолчать, чтобы мог прозвучать шум стихии, голос времени, в осмысленность которого Айзенберг, кажется, верит. Самоустранение должно позволить остаться только поэзии, выпадающей в осадок на тех уровнях оголенного сознания, за которыми уже бессознательное». Кроме того, здесь сказано о том, как Айзенберг понимает миф о русской поэзии XX века («в центре этого мифа — опыт ее смерти, воплощенный неотличимыми от их текстов фигурами Введенского и Мандельштама»); Козлов также пытается обрисовать «круг Айзенберга» — поэтов, на которых он повлиял и которые находятся с ним в диалоге.
6. На Wonderzine — подборка лекций о писательницах и поэтессах. Среди прочего — обзорные рассказы о классике (от Шарлотты Бронте до Этвуд), лекция Чимаманды Нгози Адичи о необходимости разнообразия в литературе, рассуждения профессора Джорджии Джонстон о гендере в поэзии начала XX века и видео с Марией Штейнман, разбирающей тему бессмертия в «Гарри Поттере».
7. К столетию Сэлинджера (1 января 1919 года) все его книги будут переизданы. Тем временем напомнила о себе писательница Джойс Мэйнард, которая в совсем юном возрасте пережила роман с Сэлинджером — ей было 18, ему 53. В 1998-м она опубликовала откровенные воспоминания о Сэлинджере, а еще продала его письма с аукциона (письма купил программист Питер Нортон и вернул отправителю). Мемуары тогда встретили в штыки: в прессе Мэйнард обзывали хищницей, пиявкой, нимфеткой-однодневкой. Сегодня время другое, и на страницах той же The New York Times, что ее шельмовала, писательница защищает свою репутацию. «Все мое преступление, за которое один известный критик назвал меня автором худшей книги в истории литературы, состояло в решении после 25 лет молчания рассказать о своих отношениях с влиятельным мужчиной старше меня».
В 1972 году журнал The New York Times Magazine опубликовал статью 18-летней Мэйнард и поместил ее фотографию на обложку. Сэлинджер прислал девушке восхищенное письмо, завязалась переписка; вскоре писатель начал уговаривать ее бросить все, переехать к нему, быть вместе навсегда. Мэйнард бросила Йельский университет, разорвала отношения со всеми друзьями и приехала к Сэлинджеру. Спустя семь месяцев он выдал ей сто долларов и велел убираться подобру-поздорову. Мэйнард никому не рассказывала обо всей этой истории, вышла замуж, родила детей — и, когда ее дочери исполнилось 18, посмотрела на отношения с Сэлинджером другим взглядом. «Почти во всех рецензиях на мои последующие книги упоминали, что я спала с великим писателем и, что вовсе непростительно, рассказала об этом миру».
Мэйнард обижена, что, когда началось движение #MeToo и пал Харви Вайнштейн, о ней не вспомнили: «Я думала, что настало время, когда мою историю увидят в новом свете. Я ждала, что мне позвонят. Но никто не позвонил». За прошедшие годы изменилось многое, пишет Мэйнард: теперь не считается нормальным, когда преподаватель пристает к студентке или когда критик вместо сочувствия сыплет оскорблениями. Но одно не изменилось — где бы Мэйнард ни выступала, в зале поднимается рука и кто-то спрашивает: а вот что там с неопубликованными рукописями Сэлинджера? «Таким образом мне сообщают, что моя роль — роль женщины, которая была близка с единственным писателем, о котором тут стоит говорить», — с горечью пишет Мэйнард. Ни о каких рукописях она не знает — но зато за последние 20 лет получила несколько писем от других женщин примерно ее возраста, которым Сэлинджер тоже писал обольстительные письма. В том числе в то самое время, когда Мэйнард жила с ним в Нью-Хэмпшире.
8. Корейская писательница Хан Ган («Вегетарианка») присоединилась к проекту «Библиотека будущего»: ее новый роман можно будет прочитать только через сто (точнее, через девяносто шесть) лет. К этому времени вырастут посаженные в 2014-м в Норвегии деревья, на которых книги напечатают. Другие авторы в «Библиотеке будущего» — Маргарет Этвуд, Дэвид Митчелл, турок Элиф Шафак и исландец Сьон. Хан Ган говорит: «В Корее молодоженам желают жить вместе сто лет. Это звучит почти как целая вечность. Я, конечно, не проживу еще сто лет. И никто из тех, кого я люблю. Этот неумолимый факт заставил меня поразмыслить над большой частью моей жизни. Почему я пишу? С кем я таким образом разговариваю?» Книгу писательница передаст «Библиотеке будущего» в мае. Придумавшая весь проект шотландская художница Кэти Патерсон говорит, что Хан Ган заставляет читателей сомневаться в человечестве, но в то же время верить в человеческое достоинство; Патерсон уверена, что деревья надежно сохранят чувства писательницы и в XXII веке станет ясно, что эти чувства не имеют срока давности.
9. На Lithub американо-израильский писатель Эван Фалленберг признается в любви к жанру эпистолярного романа: подобно тому как сегодня сливы имейлов вершат судьбы мира, в XVIII веке «Страдания юного Вертера» вызвали волну подражательных самоубийств, пишет он. Сам Фалленберг только что закончил эпистолярный роман «Прощальный подарок». Его привлекает стилистическое различие между устным и письменным вариантами одной и той же истории: «на письме мы употребляем обороты, к которым не прибегли бы в устной речи». Но еще интереснее манипуляция, фильтрация событий: сочиняя письмо, мы решаем, о чем рассказать, а о чем умолчать. Фалленберг выбрал свои любимые романы в письмах: среди них — «Алексис» Маргерит Юрсенар (собственно, весь текст — одно длинное письмо), «Цвет пурпурный» Элис Уокер и «Ответить всем» Робина Хемли (кошмарная коллизия романа ясна из названия).