Тема равенства бытового и духовного перед лицом опыта — или искусства, в которое преображается опыт при художественном осмыслении, — получила развитие в творчестве битников. Они впустили в свои стихи без малого всю жизнь Америки, полностью разрушив любую тематическую иерархию, принятую в «обычной» поэзии. Категории «высокой» или «низкой» культуры оказались полностью сняты важностью непосредственного опыта. Так образ Бога стал равен человеческому телу, половому акту, высотке в самом центре Нью-Йорка. Тело и сексуальность перестали прятаться за иносказательностью возвышенных образов; был выработан новый способ поэтического письма, в котором размышление о современном мире велось на том языке, которым этот мир пользовался.
Создание контркультуры — одно из главных стремлений бит-поколения. Углубляясь в мир и чувства современного американца, оно отрицало традиционные ценности: речь идет не только о прямоте в раскрытии всевозможных интимных тем, но и о буддийских настроениях, уже привнесенных в американскую культуру, о новом отношении к Богу, широком распространении наркотических средств. Вновь значимым становится мотив ухода от цивилизации, помимо благ подарившей людям войны и разрушения. «Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Торо в определенном смысле становится настольной книгой битников; размышление над этой темой в концентрированном виде представлено в стихах Гэри Снайдера, но обращение к ней в принципе присуще всем битникам.
Гэри Снайдер
«После работы»
Лачуга и пара деревьев
в густом тумане плывут
я снимаю с тебя блузку,
согреваю холодные руки
твоими грудями.
ты дрожишь и смеешься
продолжаешь чеснок шелушить
возле жаркой печи.
приношу топор, кочергу
и дрова
мы будем сидеть у стены
друг против друга
пока похлебка на огне не закипит.
Когда стемнеет
разопьем вино.
(Перевод Александра Касьяненко)
В основе этой культуры лежит синтез. Аллен Гинзберг, главное лицо движения, говорил о влиянии на формирование битнической эстетики русской и французской литературы: философии Достоевского, поэзии Есенина и Маяковского, сочинений французских сюрреалистов, «театра жестокости» Антонена Арто. Более очевидным образом битники ориентировались на буддийские практики, японскую поэзию — так инокультурные формы воплощения мысли, осмысленные под определенным углом, служат животворящим истоком для культуры, переживающей период кризиса. Гинзберг настаивал: бит-культура основана на разных традициях и не содержит в себе признаков наивного движения; синтезирование служило методом обретения нового языка, а не следствием бездумного впитывания различных влияний, принесенных первыми волнами глобализации.
Джек Керуак — один из главных теоретиков бит-поколения, систематизировавший изменения в их живом течении еще до того, как его эстетика была окончательно сформирована. При анализе культурных перемен, осуществляемом без необходимой временной дистанции, высок риск привнести в объективную картину эпохи личные идеи и стремления. Поэтому Керуака называют «рупором» битников: он не столько рассуждал о битничестве со стороны, сколько транслировал идеи и стремления художников на широкую аудиторию. С этой точки зрения его роман «В дороге» — манифест битнического образа жизни.
Благодаря Керуаку поколение обрело имя — «beat generation», «разбитое поколение», впервые использованное для обозначения тех, кто пришел на смену «потерянному поколению» времен Первой мировой войны. Керуак упомянул о нем в разговоре с Клеланном Холмсом, размышляя о значении «потерянного поколения» и появившихся после них философов-экзистенциалистов. Впоследствии это случайное наименование наполнилось смыслом — речь шла о тех, кто, утратив нежность, не выдержавшую столкновения с государством, лишился и ориентира в современном мире, — а само «разбитое поколение» обрело голос. После того как состоялось первое чтение «Вопля» Гинзберга и «beat generation» было на слуху у всей Америки, это имя сократилось до «beatnik»: впервые новое слово употребила журналистка Херб Кан, добавив к английскому слову русский суффикс, ставший популярным после того, как в 1957 году был запущен «Спутник-1». Два ярких события, привлекших внимание широкой общественности, наложились друг на друга, и это не единственный пример того, как формирование битнической эстетики рифмовалось с освоением космоса.
Сумерки,
мальчик колошматит палкой
одуванчики.
(Перевод Михаила Гунина)
Синтетическое начало битнической культуры прослеживается на примере поэзии Керуака; в его поэтике европейская мысль обретает форму восточного стиха. В первую очередь это циклы хайку — вариант классического хокку с техническими послаблениями. На тематическом уровне о синтезе с культурой Востока говорят даже заголовки: «Как медитировать», «Движение сквозь — китайская поэма-песнь», но и содержательно большинство высказываний Керуака тяготеет к буддизму — здесь можно вспомнить его «Сатори в Париже», «Бродяг Дхармы».
Этим июльским вечером
большая лягушка
у меня на пороге.
(Перевод Михаила Гунина)
«Разбитое поколение» — поколение искателей; недовольство устоявшимися — «устаревшими» — правилами, культурный упадок и стремление к реанимированию послевоенной действительности вели поэтов на поиски новой формы свободы. Они видели ее в отрицании дуального отношения к искусству в духе «дозволено» — «не дозволено», в свободе выбора собственного мировоззрения и соединении достижений мировых цивилизаций.
Джек Керуак
«Как медитировать»
гаснет свет
руки сжаты, впадаю в мгновенный
экстаз, как укол героина или морфия
железа в моем мозгу выделяет
здоровый флюид радости (Священный Флюид), пока
я удерживаю все части моего тела и устремляюсь
к полной остановке, транс — Лечит
все мои болезни — стирает все — даже
ни капли «Я-надеюсь-ты» или
Сумасшедшего Воздушного Шара не остается, но созерцание
пусто, безмятежно, бессмысленно. Когда мысль
появляется издалека вместе с изображением, вы подменяете ее,
изнашиваете ее, подделываете ее, и
она исчезает, хотя никогда не приходит — и
впервые вы с радостью осознаете
«Мышление — то же самое, что не мышление —
Так что мне не нужно
больше
думать».
(Перевод Михаила Гунина)
Битники продолжают развитие национальной американской поэзии, берущей начало от Уолта Уитмена, и становятся главным движением внутри нее, однако существенную разработку в это время получает и другая ветвь, ориентированная на достижения европейского искусства, в частности модернизма. В первую очередь это нью-йоркская поэтическая школа (Джон Эшбери, Фрэнк О’Хара, Кеннет Кох), стремившаяся к «европеизации» американского стиха. Эти поэты создавали «высокую культуру», близкую к философствованиям Эзры Паунда и Т. С. Элиота, в то время как битники представляли оппозиционное контркультурное движение, ищущее истину не только в мысли, но во всех аспектах человеческой жизни.
Лоуренс Ферлингетти
Фортуна
каждому приготовит свое
что конечно правильно
Давно это было давно
то лето в Бруклине
когда улицу перекрыли
в жаркий день
И
ПОЖАРНЫЕ
включили брандспойты
и помчалась тогда вся детвора
с визгом на мостовую
и нас было
может дюжины две
Там
где била вода
Струями
в небо
опадая на нас
Было
нас может шестеро
Нагишом
под водопадом
и я помню Молли но потом
пожарные вдруг выключили брандспойты
и отправились обратно
к себе
и снова сели играть
в карты
будто вовсе
Ничего
не произошло
но я помню как Молли
посмотрела мне
в глаза
и казалось кроме нас не было там никого
(Перевод Валерии Минушиной)
Нью-йоркская школа формировала поэтическое пространство, одновременно с этим битники сосредоточенно его деформировали; исчезла граница между «высоким» и «низким», предметность сообщила поэзии актуальность и востребованность, поскольку пела о свободе — в очевидном политическом смысле. Теперь в стихах все дозволено и речь идет обо всем — вот точка, в которой поэзия совершила переход — а заодно перевела и публику, и всю культуру — в эпоху постмодерна, чье искусство неоднородно и разноязыко. Своего пика — и одновременно с тем кризиса — эта эпоха достигает при трансформации тезиса «все дозволено» в тезис «все сказано». Перемена произошла в 1969 году, и здесь существенное влияние на поэтическую образность оказала современная жизнь, уже прочно укоренившаяся в мире поэзии.
Аллен Гинзберг — центральный автор движения битников, его написанный в 1956 году «Вопль» являет собой квинтэссенцию битнических взглядов и свидетельствует о переменах, произошедших в культуре. В ранних стихах Гинзберга принадлежность к традиции проявляется в бессознательном подражании предшественникам: в одних стихах он исследует жизнь через изображение, как Уильямс Карлос Уильямс, в других оперирует строками уитменовского свободного стиха и наследует его интонацию. В «Вопле» же Гинзберг предстает сформировавшимся поэтом, переосмыслившим традицию и влияние классиков, со своим собственным представлением о поэзии. Теперь для него важно историческое происхождение автора: с одной стороны, Гинзберг ориентируется на древнееврейскую поэзию, с другой — на собственно американскую, синтезируя их особенности для выражения основной идеи «разбитого поколения». Существенно и влияние модерна — стихи Аллена Гинзберга можно отнести к литературе «потока сознания». Лучшего всего это прослеживается на примере того же «Вопля», где лирический герой находится в состоянии транса, просветления, максимального соприкосновения с Вечностью — и из этого состояния говорит о «лучших умах своего поколения», представленных в размытых образах, неожиданно соприкасающихся друг с другом. Послевоенная потерянность, поиск новых духовных источников, осмысление первых волн глобализации, попытка использовать их для построения нового на месте увядшего — вот проблематика «Вопля» Гинзберга и в целом творчества битников.
Размышление над формой приводит Гинзберга к свободному стиху, или верлибру — на данном этапе различие между ними уже не так значимо, как в случае с Уитменом. В «Вопле» Гинзберга мы узнаем длину мысли Уитмена и ее предметность. Нили Черковски, биограф Гинзберга, называла битников «дикими детьми Уитмена»; их «дикость» оказалась направлена на обретение подлинной, всесторонней свободы в условиях изменившегося мира.
Аллен Гинзберг
Из поэмы «Вопль»
как бродили в полночь по железнодорожным путям, не зная куда
податься, а потом уходили куда-то так и не разбив ничье сердце,
как раскуривали сигареты в товарных вагонах товарных вагонах
товарных вагонах грохочущих по снежным полям к одиноким
фермам в дед-морозной ночи,
как изучали Плотина Эдгара По Святого Иоанна Креста телепатию
и бипоп-каббалу потому что космос инстинктивно вибрировал у них
под ногами в Канзасе,
как блуждали одиноко по дорогам Айдахо в поисках призрачных
индейских ангелов которые были никто иные как призрачные
индейские ангелы,
как думали, что одни на свете рехнулись, когда Балтимор мерцал у
них на глазах в сверхъестественном экстазе,
как прыгали в лимузин вслед за оклахомским китайцем,
подчинившись порыву на зимней полуночной улочке, залитой
легким летним дождем,
как шныряли голодные и одинокие по Хьюстону в поисках джаза
секса или супа, и плелись за блистательным испанцем, чтобы вести с
ним беседы о Вечности и об Америке, безнадежное предприятие, и
вместо этого оказывались на борту судна, идущего в Африку,
как исчезали в жерлах мексиканских вулканов, не оставив после
себя ничего, кроме тени широких штанин и лавы и пепла стихов
сожженных в камине Чикаго
(Перевод Ильи Кормильцева)
В приложении к основному тексту, которое называется «Сноска к «Воплю», уже во второй строке через запятую идут мир, душа, тело и гениталии. Целостно «Вопль» осмысляет мироздание через уравнивание смыслов. В новом поэтическом общении — лицом к лицу — со Вселенной нет места стыду и смущению перед Вечностью. Поэт намеренно провоцирует публику демонстрацией «недозволенного». Это смещение оптики в отношении природы поэтического было созвучно достижениям научного прогресса: почти через четырнадцать лет после первого чтения Гинзбергом «Вопля» человек впервые ступил на Луну. Это не могло не отразиться и на поэтическом мировосприятии.
В поздней, созданной в 2010 году книге «Просто дети» Патти Смит вспоминала: «И все же в воздухе ощущалась какая-то вибрация — маховик событий раскручивался все сильнее. Началось с Луны: по недостижимому светилу поэтов теперь разгуливали люди. На божественной жемчужине — следы от колес. Пожалуй, это ощущался бег времени — наступило последнее лето десятилетия. Мне так хотелось вскинуть руки и остановить... остановить что? Возможно, всего лишь процесс взросления» (перевод Светланы Силаковой). Так культура достигает своего пика и переходит рубеж. Высадка американцев на Луну сняла с одного из самых полнокровных поэтических образов мистическую загадку — она больше не была тем непостижимым светилом, которое созерцали шумеры, древние греки и Шекспир. Мир обрел определенную степень известности, из него ушла художественная тайна, в общий перечень уравненных по содержательности образов теперь попала и Луна — «все — определенно — сказано».
Эту точку высшего накала американского постмодерна, совпавшую с началом общекультурного кризиса, Патти Смит и запечатлела в своих мемуарах. Ее «Просто дети» — отчет о своего рода fin de siècle, когда цивилизация внезапно повзрослела, став чересчур мудрой.
Дух времени запечатлен и в поэзии Смит. Стихи, написанные ею в прошлом столетии, находятся в эстетическом родстве с идеями битников: мы видим здесь тот же протест, направленный на расширение категории «дозволенного», то же стремление говорить о волнующем всеми возможными методами. Фантасмагоричность — главная черта поэзии Смит, ее образность вырастает из визуального начала: оно раздувается, словно Белый Король, обрастает смыслами и формирует драматическую историю, выраженную в технике «потока сознания». Зачастую развитие этой истории производит на публику воздействие, близкое к катарсису, когда провокативность существует на равных правах с художественностью.
Патти Смит
Насмешка над смертью
послушайте историю белого короля. для студентов-техников
есть формула:
(сырое вещество) (разлом) (на куски) (разделение) (тьма) =
Воскрешение
смотрите как король ест пряную пищу. как царица савская
скоро падет он жертвой великой жажды. Его
обманывали? или предначертано жажде быть всепожирающей.
он пьет. молоко вино воду амброзию ртуть всякую жидкость.
он пьет много воды и т. д. его конечности налиты. он не
король больше но шар улетающий прочь. химики поместили его
в горячую камеру. жара на пределе. тик тик они достают
его. запекся черный как могущественный эфиоп. Поместили
в большую ступку. женщина измолола тело короля в пыль.
промыла. высушила. добавила одну часть каменной соли сделала клейстер.
Нагрела
растопила жидкость стекает лавой.
они (люди) чувствуют пальпацию мозга. сильную как
неприятие правил хорошего тона. сильную как неудерживаемый
смех. полная луна восходит беременной. как поют люди в
память о короле, оххххохххх это твоя алоха, король
восходит и мигает. Воскресший.
(Перевод Алексея Волевача)
В то же время стихи Патти Смит неоднородны; в пространстве одного сборника мы обнаруживаем ироничность и трепет, и свободу, ищущую свое место между грубостью и ханжеством. Строки ее стихов порой яростны, оглушительны, но злость здесь направлена скорее на упадок культурной жизни, чем на саму культуру. С помощью поэзии Смит дала новое дыхание рок-н-роллу, увядшему после смерти Дженис Джоплин. Стихи, прочитанные под аккомпанемент электрогитары, производили на публику должное впечатление, о чем свидетельствует бурная реакция слушателей на записи «Babelogue». Позже, уже в качестве прозаика, Смет всецело сосредоточится на литературе.
Принимая 1969 год за точку кризиса культуры постмодерна, 2010-й можно назвать ее завершением на англо-американской почве. В опубликованных тогда мемуарах «Просто дети» осмысляется переломный момент и преодолевается таящееся в нем нездоровое начало. Юношеское бунтарство сменяется глубокомыслием зрелого человека. Вместо агрессии, демонстрации силы и иронии возникает трепет перед лицом Времени. Этот-то трепет и позволил загадке вернуться в искусство — так Патти Смит удалось найти регистр, в котором вновь стало возможно серьезное размышление о природе мира в пространстве новой литературы.
Всецело поэтом «новой эпохи», чье творчество развивалось в русле исконно американской традиции, можно назвать Мэри Оливер. О ее творчестве и о том, что представляет собой американская поэзия сегодня, мы расскажем в нашем третьем, финальном материале.