Набокову суждено остаться в массовом сознании автором «Лолиты» — слава, которой он сам не особенно сопротивлялся. Правда, вопреки намерениям автора, за «Лолитой» все еще тянется шлейф репутации скандальной книги «про педофила». И хотя признание литературных достоинств романа давно стало мейнстримом, критики по-прежнему вынуждены иметь дело с неловкостью, которую порождает тема. Даже демонстративно взятая позиция эстета — «для искусства нет запретных тем!» — выглядит не слишком убедительной отговоркой, поскольку предметом дискуссии все равно оказывается тема. Такое впечатление, что от читателя упорно ускользает прагматика романа как высказывания. Сам Набоков ухитрялся противоречить себе в пределах одного интервью, данного «Парижскому обозрению» в 1967 г., то утверждая, что в романе нет никакой морали и нравственность Гумберта волнует лишь самого Гумберта, то называя своего героя негодяем.
Первые критики обвиняли роман в порнографичности, однако любому непредвзятому взгляду очевидно, что на фоне других скандальных романов XX в. («Улисс», «Любовник леди Чаттерлей» или, тем более, «Голый завтрак») «Лолита» весьма скромна: ее эротические сцены могли бы быть написаны в 1910-е годы, а не в 1950-е. Если что и описано в романе подробно, то чувства, а чувства вроде бы не могут быть непристойными. Однако, по-видимому, когда Орвиль Прескотт в рецензии «Нью-Йорк Таймс» писал о романе как о «высоколобой порнографии», которую автор пытается выдать за социальную сатиру и психологическое исследование, и называл текст «отвратительным», он имел в виду именно непристойность самого чувства главного героя.
Моральная паника по поводу «педофилов» занимает такое прочное место в нашей сегодняшней жизни, что контроверза вокруг «Лолиты» представляется ясной и не требующей комментариев. Однако категории возраста, совершеннолетия, влечения проблематизированы еще в самом романе Гумбертом, который напоминает о раннем брачном возрасте в Древнем мире и Средневековье: несколькими столетиями раньше его любовь к Лолите, возможно, была бы запретной в силу разницы социального положения или несогласия родителей, но не возраста. Напомним, что по римскому праву брачный возраст для девочек составлял 12 лет, и лишь в течение XIX в. в большинстве стран Европы он был повышен до 16. Европы, подчеркнем. Истинная пикантность истории Гумберта заключается в том, что на самом деле он мог абсолютно легально жениться на Лолите при условии согласия ее матери. В половине штатов США до сих пор отсутствует нижняя планка законодательного брачного возраста — совершеннолетие требуется только для вступления в брак без согласия родителей. Как сообщает газета «Индепендент» от 8.07.2017, уже в XXI в. были выданы замуж около тысячи американок 14 лет и моложе; в 2001 г. в штате Теннесси три десятилетние девочки стали женами взрослых мужчин. Напомним и о романе Трумана Капоте «Завтрак у Тиффани», где черным по белому написано, что Холли Голайтли вышла замуж в 14 лет и имела любовников до того. Роман вышел в 1958 г. и особых цензурных проблем не имел (оттуда лишь были убраны слишком грубые выражения). Знал ли Набоков об этой особенности американского права? Во всяком случае, отметим, что Шарлотта Гейз, обнаружившая дневник Гумберта, не комментирует сам факт его интереса к девочке столь юного возраста и не сочувствует дочери — она возмущена исключительно тем, что Гумберт предпочел не ее саму.
Что за выверт сознания, по которому жениться на малолетних можно, а испытывать к ним влечение — и даже просто описывать это влечение в художественной литературе — нельзя? И более того, один из издателей, отвергнувших роман, по утверждению Набокова, предлагал переделать Лолиту в мальчика. Хотя гомосексуальные отношения в США еще не были декриминализованы, страсть к мальчикам почему-то оказывается менее скандальной, чем страсть к девочкам, на которых жениться разрешено. Европейцу Гумберту этот выверт, безусловно, чужд.
Общеизвестно стойкое неприятие Набоковым Достоевского. Однако тема любви взрослого мужчины к юным девочкам как самостоятельного психологического феномена впервые в русской литературе появляется именно у автора «Преступления и наказания». Из всех эпизодов с девочками, фигурирующих у Достоевского, наименьшего интереса критиков удостоился рассказ Свидригайлова Раскольникову о своем сватовстве. В рассказе этом возникает любопытная этическая коллизия. Свидригайлов собирается жениться на девушке, едва достигшей 16 лет. Ничего противозаконного с юридической точки зрения он не делает — даже по меркам середины XX в. Но Раскольников морально возмущен: «Одним словом, в вас эта чудовищная разница лет и развитий и возбуждает сладострастие!»
Описание Свидригайловым «шестнадцатилетнего ангельчика, в тюлевом платьице, со взбитыми локончиками, с краскою девичьего стыда» — монструозная пародия на романтизм с его ангелоподобными героинями (разумеется, романтизму известен и другой тип героини, демонический, но к нашей теме он отношения не имеет). Сквозь культ женской чистоты и невинности, царивший в первой половине XIX в., проступает сексуальное извращение, так как предельным воплощением невинности является ребенок.
Набоковская Лолита, однако, ничуть не невинна: она и не девственница, и сама проявляет сексуальную инициативу с Гумбертом. Если Достоевский деконструирует романтический культ чистоты (раздражавшая Набокова Соня Мармеладова вполне вписывается в эту логику), то Набоков заходит с другой стороны и деконструирует понятие ребенка — причем именно в тот исторический момент, когда оно конструируется заново.
Вторая треть XX в. — эпоха, когда рождается современное представление о детстве. На момент написания «Лолиты» уже запрещен детский труд, но еще нет институционализированной борьбы с совращением малолетних — ее время придет лишь через десять-пятнадцать, а то и двадцать лет после публикации романа. Об этом тоже нужно помнить: до второй половины XIX в. (именно когда брачный возраст в большинстве стран Европы подняли до 16 лет) ни право, ни психиатрия не выделяли секс с малолетними в особую категорию, а в США первое социологическое исследование по данной теме вышло лишь в 1948 г. Вряд ли совпадение, что Набоков как раз тогда начал работу над романом.
Вместе с тем социальный феномен тинейджера, столь живо представленный в образе Лолиты, уже сложился, и для человека поколения Набокова — это «племя младое, незнакомое». Мы так привыкли к этому типу, что не замечаем его противоречивости: тинейджер обладает привилегиями детства, избавлен от необходимости добывать хлеб насущный, но, в отличие от обеспеченных детей прошлого, не заперт в пансионе под присмотром учителей с розгами (чем де-факто грозят Лолите и мать, и отчим) — он требует, как взрослый, свободы передвижения, общения, распоряжения деньгами и сексуальности, причем в основном получает требуемое. Для предыдущего поколения это явление непонятное и даже пугающее: что это такое? Ребенок это или взрослый? Как его классифицировать?
«Лолита» воплощает невроз классификации, и Набоков хладнокровно заставляет читателя пережить этот невроз вместе с Гумбертом. Наиболее очевидный путь — от этого невроза бежать, укрывшись за эстетизмом (мол, истинное искусство выше морали) либо настаивая, что нам все-таки рассказали о том, как не следует поступать с девочками. Последний вариант оказывается особенно притягательным для современных критиков, в первую очередь феминистских — Лолита однозначно прочитывается как жертва насилия и объектификации, а характеристика, данная ей в рецензии Дороти Паркер 1958 г. («отвратная малявка, эгоистичная, грубая, вульгарная и злая»), вызывает возмущение, хотя и небезосновательна. Но наш невроз и есть истинная цель романа. Набоков проводит необычайный эксперимент над читателем, препарируя основания наших моральных, этических и эстетических представлений: как соотносятся сексуальное влечение и правовые аспекты брака; как то и другое совмещается с идеей сверхценности запретной любви; какая любовь считается запретной; почему в женщине считаются привлекательными «детские» черты невинности и асексуальности; кто решает, с какого возраста ребенок перестает быть ребенком; что, если ребенок уже не «невинен» в медицинском смысле и т. д. Ответов на эти вопросы в рамках культуры второй половины XX — XXI вв. нет, поскольку сама противоречивость этой культуры и есть источник невротизации.
Современный человек обременен багажом взаимно противоречащих ценностей Ренессанса, Просвещения, романтизма, марксизма, декаданса (и сексуальной революции 1960-х, заря которой маячит в «Лолите») и пытается делать вид, будто следует им всем. Набоков безжалостно высмеивает эту позицию, поднося читателю зеркало, из которого кривляется Гумберт Гумберт — а заодно и привычку читателя примерять на себя роль литературного героя: хотите влезть в шкуру персонажа? Получите и распишитесь. Набоков нарушает табу не выбором «непристойной» темы — он нарушает принятые границы отношений автора и читателя. Трудно найти в мировой литературе прецеденты столь бесстыдного превращения читателя в подопытного кролика — разве что в отдельных рассказах Чехова, наподобие «Ваньки». Искусство создавать читателю дискомфорт доведено в «Лолите» до высшей точки. Вот почему «Лолите» суждено остаться в списке великих романов.
