Вольлебен: лесничий-реформатор
Когда читаешь что-то о социальной или информационной жизни деревьев, первым делом хочется проверить компетенцию автора. Петер Вольлебен (1964) окончил Роттенбургский университет прикладных лесных наук, в 1987 году устроился в государственную комиссию по лесному хозяйству земли Рейнланд-Пфальц, занимающуюся лесозаготовками. Работая вальщиком и распыляя инсектициды, постепенно он пересмотрел принятые меры по проведению хозяйственный работ в лесу — и попытался донести реформаторские идеи до начальства. Химические препараты — запретить, тяжелую технику — вывезти и заменить лошадьми, самому лесу — дать дичать. А заодно хоронить среди корней прах умерших в биоразлагаемых урнах. Начальство, естественно, не загорелось. Со злости лесник-реформатор уволился и собрался было эмигрировать, но тут сработал механизм вселенской справедливости: его энтузиазм привлек внимание владеющего лесом муниципалитета, который в 2006 году расторг контракт с государственной комиссией и заключил… непосредственно с Вольлебеном! Как он пишет на своем сайте, «я бросил работу, потому что хотел применить свои идеи на практике, и теперь управляю экологически чистым муниципальным лесом коммуны Хюммель». За минувшие десять лет он успешно воплотил все свои идеи, а между делом стал самым известным лесником Германии, изложив свои взгляды и опыт в нескольких научно-популярных книгах. Изданная в начале лета на русском (и переведенная еще почти на двадцать языков) «Тайная жизнь деревьев. Что они чувствуют, как они общаются — открытие сокровенного мира» два года назад заняла первое место в списке нон-фикшн бестселлеров газеты Der Spiegel, собрав как хвалебные, так и крайне скептические отзывы.
Внутренний мир растений
Чем Вольлебен покорил публику? Он не ученый, не выдвигал пророческих гипотез, не совершал революционных открытий. Просто многие годы со знанием и любовью ухаживал за лесом (хотя, как мы видим, не так-то уж это и просто, когда леса повсеместно служат промышленным целям). И, нет, совершая лесной обход, он не натыкался на говорящий терновый куст. Но славу ему принесла не столько лесническая компетенция (кого удивили бы сухие отчеты лесника?), сколько старая, как мир, риторическая фигура — прозопопея, — возникающая уже в подзаголовке (где деревья «чувствуют» и «общаются»), на которой незримо держится большая часть 200-страничной книги: по сути это сборник из нескольких десятков небольших и довольно разрозненных очерков. Если оставить за скобками содержание, то именно перенос в область ботаники зоологического и социологического лексикона сделал книгу бестселлером: деревья занимаются любовью, дружат, борются друг с другом, ходят в туалет и школу, путешествуют и так далее — и вот у вас продано уже 320 тысяч экземпляров. Однако это, конечно, не все: Вольлебен не сумасшедший вроде Клива Бакстера, якобы обнаружившего у драцены сознание с помощью полиграфа. Видно, что перед нами довольно рационально мыслящий человек — как он сам заявил, «я не обнимаю деревья и не говорю с ними». Местами он перегибает палку, допустим, рассуждая, что «ни траве, ни молодым деревьям не нравится, когда их объедает волк или косуля». Деревьям что-то может не нравиться — серьезно? С другой стороны, возможно, мы живем в таком обществе, где подобное очеловечивание растительного мира — единственное, что спасет его от наших деструктивных наклонностей.
По словам научного редактора книги Анны Беликович, «мы живем в поле шаблонов, ярлыков. Вольлебен назвал все процессы в социуме растений терминами, которые мы привыкли применять только к человеческому социуму, — и читателю уже стало интересно. Потому что на все незнакомые явления в растительном мире нацеплены знакомые ярлыки. Только соотнося растения с собой — и со своим собственным миром, — человек может по-настоящему близко соприкоснуться с чужим для него организмом, начать сопереживать и сочувствовать».
В конце концов, как говорила в интервью «Горькому» философ Оксана Тимофеева, «если философия животных постепенно входит в университетский дискурс, то растениям пока не уделяется особого внимания со стороны философии, хотя потенциал у этой темы огромный». На этом фоне любую сколько-нибудь серьезную проблематизацию жизни флоры следует приветствовать. Поэтому — что ж, чувства растений так чувства растений. Таковых Вольлебен находит почти столько же, сколько у человека. Во-первых, осязание: «Акации не нравится, когда ее объедают, и, чтобы отогнать огромных травоядных, дерево за считанные минуты увеличивает содержание ядовитых веществ в листьях». Ладно, этим никого особо не удивишь — все слышали о еще более агрессивной венериной мухоловке. Но этот навык, разделяемый многими растениями, ведет к более удивительному. Конкретные вещества предназначены против конкретных вредителей — и растение умеет вычислять их по слюне: «Умение распознавать слюну насекомых доказывает еще одну способность деревьев — у них должно быть чувство вкуса».
Петер Вольлебен рассказывает о том, как обнимаются деревья.
Изображение: кадр из документального фильма «Intelligent trees» / vimeo.com
Эти два умения венчает третье — язык. Та же акация не только начинает выделять танин, портящий трапезу травоядному, но и фитогормон этилен: он разносится по воздуху и предупреждает об опасности ближайшие растения, чтобы они тоже готовились к атаке. Такого рода коммуникация бывает не только химической, но и электрической: несмотря на отсутствие нервных волокон, растения все же генерируют электрические сигналы. Именно ими обмениваются деревья, полагает Вольлебен, в случае срастания корневых систем (довольно распространенный процесс, связывающий деревья в огромную сеть): «В сравнении с нашим телом это чрезвычайно медленно, однако в животном мире есть виды, например, медузы или черви, у которых нервный сигнал распространяется приблизительно с такой же скоростью. Разнеслась новость — и все дубы вокруг начинают качать по своим жилам дубильные вещества» (меняющие вкус листьев и коры).
Обменивающиеся подземными сигналами деревья — казалось бы, чего уж больше, но и это не все. Вольлебен ссылается на исследование австралийского биолога Моники Гальяно (ее академические интересы весьма любопытны: это познавательные способности растений, их память, процесс принятия выбора и решений), которая, изучая в лаборатории проростки травы, зарегистрировала исходящий от них звук частотой 220 Гц. Все бы ничего, но оказалось, что на этот звук реагируют корни других проростков: «Каждый раз, когда их подвергали пощелкиванию частотой 220 Гц, их кончики ориентировались в этом направлении. Это значит, что трава способна воспринимать такую частоту, скажем спокойно — слышать».
В книге немало еще таких пугающих свидетельств (если и слух вас не удивил, как насчет зрения и памяти?), самые поразительные из которых указывают на определенный уровень сознательности представителей растительного мира — вопрос только, насколько вы готовы раздвинуть привычные рамки того, что считается сознанием. Вольлебен подводит к этому, на нескольких примерах показывая способность дерева к обучению. Оно, например, учится экономить. Взрослый бук качает из почвы до 500 литров воды в день — пока скопившиеся до наступления лета запасы почвенной влаги не иссякнут. Потребляя расточительно, посреди сухого сезона дерево останется без запасов и начнет сохнуть: «Трещины в древесине, в коре, в нежнейшем камбии: хуже для дерева и быть не может. Оно должно реагировать, причем одной только попыткой залечить рану ему не обойтись. Теперь оно будет более грамотно распределять воду, уже не станет весной выкачивать из почвы всю доступную влагу без учета возможных потерь. Деревья получают настоящие уроки бережливости и сохраняют полученные навыки даже тогда, когда в почве хватает влаги — как знать, что будет дальше!». Другой пример — от той же Моники Гальяно, экспериментировавшей с мимозой, которая реагирует на прикосновения, складывая листья. Через равные промежутки времени на них капали водой: поначалу, как и положено, листья закрывались от капель, но спустя какое-то время перестали. Что удивительнее — реакция (вернее, ее отсутствие) мимозы на воду сохранилась без повторных опытов спустя несколько недель.
Такие причуды, конечно, обязывают чудаковатого лесника из Хюммеля спросить: раз мимозы и буки получают опыт, где они его хранят? Рассуждения о чувствах растений уже принадлежали весьма спекулятивной области, а здесь мы попали в полную темноту. Впрочем, именно в темноте Вольлебен видит разгадку: если у растений и есть мозг, он находится в их подземной части — наиболее долговечной. Именно это доказывает биолог с очаровательным именем Франтишек Балушка из Института клеточной и молекулярной ботаники Университета Бонна, полагающий, что функцию мозга выполняют кончики корней: «Наряду с проводниками сигналов здесь имеются отдельные структуры и молекулы, сходные с теми, что обнаруживаются у животных». Среди прочего Балушка изучал, как корни меняют траектории роста, встретив препятствие или вредный участок почвы. Свидетельствует ли это о наличии интеллекта? Все зависит от того, что именно называть этим словом, полагает Анна Беликович.
«Если мы условимся считать разум в широком смысле способностью к усложнению, повышению уровня самоорганизации, многоуровневой системой получения и переработки информации, нацеленной на увеличение негэнтропии (созидания) и снижение энтропии (распада, хаоса), то придется признать, что „разумны” не только растения, но целые экосистемы, атмосфера, вся планета, галактика и так далее. Когда мы переходим к конкретным критериям, все становится немного яснее. Можно ли применять к растениям понятие целеполагания? Да, потому что их цель — выжить в изменчивом мире, да еще размножиться. Способны ли растения создавать программы для решения задач и выполнять их? Да, потому что они двигают свои органы, умеют правильно распределять ресурсы в течение вегетационного сезона, адаптируются к колебаниям среды, интенсивно взаимодействуют друг с другом и животными, строят свои собственные стратегии исходя из конкретной обстановки. Насколько эвристичны эти программы? Опять же, вопрос критериев. Могут ли растения самообучаться? Тоже вопрос! Но уже известны положительные примеры», — рассказывает научный редактор.
И коль скоро растения так напоминают животных, уместно задаться вопросом: не общественных ли?
Лес как сообщество
Центральный тезис Вольлебена, кочующий из главы в главу, заключается в том, что лес — это не череда хаотично растущих деревьев, каждое из которых само по себе, а, наоборот, коллективная сущность. И коллективность — то, что определяет лес. Конечно, это не какое-то волшебное место, где отменили эволюцию, — деревья тоже подчинены внутривидовой борьбе. Но среди них (как и у нас) действуют и другие эволюционные механизмы — альтруизм и кооперация (или, по крайней мере, их растительные аналоги). Альтруистичное растение — это, конечно, может прозвучать парадоксально, но ведь не на фоне множества других парадоксов «Тайной жизни леса»? Книга открывается образом пня от бука, срубленного полтысячелетия назад, в котором чудом теплится жизнь и накапливается хлорофилл — что без листьев невозможно. Разгадка в подземной связи лесных деревьев: соседние буки снабжают древний пень питательными веществами или через сросшиеся корни, или через микоризу — симбиотическую грибную сеть, соединяющую древесные корни. То, что нам кажется случайным скоплением изолированных индивидов, под землей предстает единым организмом, функционирующим как гигантская транспортная и информационная сеть. Она обеспечивает перераспределение благ: те, кто более успешен в фотосинтезе, делятся произведенными сахарами с более слабыми соседями. В чем смысл лесного альтруизма? Как говорит Вольлебен, дерево сильно настолько, насколько силен лес вокруг: «Лес явно не заинтересован в потере более слабых членов. Тогда в нем появились бы лакуны, которые нарушали бы чувствительный лесной микроклимат с его приглушенным светом и высокой влажностью воздуха. <...> Их благо зависит от всего сообщества, и, если из него исчезают те, кто кажется слабым, остальные тоже проигрывают».
Изображение: кадр из документального фильма «Intelligent trees» / vimeo.com
Сочувствие к растениям
В начале этого года ученые из Геттингенского университета опубликовали сердитую петицию против лесника: «Замечательно, что внимание массовой публики привлечено к книге по теме леса. К сожалению, создаваемая книгой картина лесной экосистемы слишком произвольна, поскольку высказывания господина Вольлебена представляют собой конгломерат из полуправды, собственных оценок, селективно отобранных источников, пожеланий и иллюзий. В этом не было бы ничего дурного, если бы книгу не рассматривали в качестве научно-популярной литературы, несущей широкому кругу читателей известные и проверенные знания. О последнем, к сожалению, говорить не приходится, книга хоть и популярна, но не научна. Напротив: она создает совершенно искаженную картину жизни деревьев, лесной экологии и лесного хозяйства».
Их возмущение, конечно, очевидно: у серьезного ученого от поэтических рассуждений какого-то лесничего, что буки испытывают позитивные чувства и ухаживают за своими детьми, наверное, полезут глаза на лоб. Но вообще-то не очень понятно, как Вольлебен может навредить науке и тем более лесной экологии. Это так же несуразно, как критиковать Даррелла за то, что в «Ковчеге на острове» тот спекулирует по поводу охраны фауны. Ведь «Тайная жизнь леса» не призыв переписать ботанику, а бесхитростный рассказ очевидца, который любит свой лес, понимает его нужды и пытается внушить другим эмпатию к немой природе. Если бы вся планета уже сегодня жила согласно статье швейцарской конституции — «в обращении с животными, растениями и другими организмами должно соблюдаться достоинство Творения», — то эту книгу можно было бы отложить как недостаточно научную. А до тех пор лучше поучиться у того, кто соблюдает достоинство хотя бы леса коммуны Хюммель.
Как резюмирует Анна Беликович, «умения и способности растительных систем заслуживают не просто нашего внимания, а и уважения, потому что именно растения создают для нас кислород и биомассу для продолжения нашей жизни. Нам просто следует признать, что это высокоорганизованная система, равная нам по статусу: потому что и мы, и растения являемся равноправными членами более высокой системы — биосферы».
