Сегодня имя Владимира Гриба знакомо разве что литературоведам и историкам, занимающимся советским периодом, да и те вспоминают о нем главным образом в связи с Михаилом Лифшицем, его близким другом и учителем. Между тем в 1930-е годы он был одним из ведущих советских специалистов по западноевропейской литературе, печатался в журнале «Литературный критик», который находился тогда на передовой литературных и идеологических дискуссий, и преподавал в ИФЛИ, одном из самых престижных гуманитарных институтов СССР.
В начале 1930-х Гриб переезжает из Киева в Москву и попадает в бурный поток интеллектуальной жизни столицы. Он поступает в аспирантуру МГПИ, где пишет и защищает диссертацию о Готхольде Лессинге, основоположнике немецкой классической литературы. Судя по всему, к тому же времени относится и знакомство Гриба с Лифшицем. Гриб входит в круг учеников Лифшица (они называли себя «Озерной школой» по аналогии с группой английских поэтов-романтиков), которых объединял интерес к марксистской философии, гегельянству, проблемам литературы и эстетики.
Соцреализм и «классика»
Переезд Гриба в Москву совпал с большими изменениями в политической и культурной жизни страны. В апреле 1932 году вышло постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций». Ликвидировалась Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП) и было объявлено о создании Союза советских писателей. Некоторое время спустя Сталиным был провозглашен лозунг социалистического реализма. Говоря словами Ханса Гюнтера, «актуальной задачей критики стало наполнение изобретенного... лозунга идеологическим и эстетическим содержанием и применение его к конкретным произведениям литературы».
Именно в этот период во многом был сформирован литературный канон, до сих пор определяющий наше представление о «классике». «Советская литература не явилась готовой, она наследовала и наследует все самое передовое и лучшее, что создано было художниками прошлого», — писали в «Правде» литературные функционеры Павел Юдин и Александр Фадеев в преддверии первого съезда Союза писателей. «Иконоборческий» пыл культурной революции сменился более умеренной политикой в области литературы и искусства, направленной на апроприацию наиболее «прогрессивных» элементов досоциалистической культуры (см. исследование Катерины Кларк «Москва, четвертый Рим»). Большими тиражами начали выходить многотомные собрания сочинений — от Гете и Бальзака до Дидро и Толстого.
Создание в 1932 году журнала «Литературный критик» (выходить он начал год спустя) также вписывалось в логику преобразований. Редакция, формулируя в первом выпуске свои задачи, обязалась не только продолжать «классов[ую] борьб[у] в литературе», но и заниматься «разработк[ой] проблемы социалистического реализма как направления советской литературы и связанного с ним отношения к литературному наследству прошлого <...>». Вокруг «Литературного критика» со временем сложилось сообщество литературоведов, критиков и философов, куда помимо Гриба входили Георг Лукач, Михаил Лифшиц, Елена Усиевич, Марк Розенталь, Игорь Сац (секретарь Анатолия Луначарского) и Владимир Александров (близкий друг Андрея Платонова).
Против «вульгарной социологии»
«Литературный критик» сыграл важную роль в борьбе с «вульгарной социологией», развернувшейся в середине 1930-х годов. В предыдущие годы в советском литературоведении господствовало представление о том, что писатель в произведениях непосредственно выражает интересы своего класса. Следовательно, основной задачей литературоведческого анализа было выяснение социального положения автора. Эту точку зрения отстаивали в том числе идеологи РАПП, ликвидированного в 1932 году.
Михаил Лифшиц написал несколько памфлетов, направленных против «вульгарных социологов», где доказывал, что великие авторы прошлого (Шекспир, Сервантес, Пушкин, Бальзак и другие) были способны преодолеть предрассудки своего класса и потому создали по-настоящему реалистические и не теряющие актуальности произведения. Аналогичные идеи высказывали в своих статьях Георг Лукач, Марк Розенталь и другие авторы «Литературного критика». Позиция Лифшица и его единомышленников, отвечавшая задачам культурной политики, получила поддержку на официальном уровне.
Гриб также принял участие в этой кампании. В 1934 году в «Литературном критике» вышла его статья «О мировоззрении Бальзака», где он писал: «Дорогой социолог, объясните же нам наконец, почему Пушкин и Бальзак до сих пор наши настольные книги, а Сю и Бенедиктов — предмет исторических изысканий!». По мнению Гриба, социологи ограничиваются тем, что приписывают писателя к определенному классу. Таким образом «великие» авторы, которые могут пригодиться социалистической культуре, уравниваются с «второстепенными», теми, кому в новой культуре места нет.
Для советского литературоведения Бальзак был важным и одновременно проблемным автором. С одной стороны, сам писатель придерживался консервативных взглядов, симпатизировал аристократии и монархии. С другой — Маркс и Энгельс высоко ценили произведения Бальзака и считали, что ему, несмотря на аристократические предрассудки, удалось реалистически изобразить французское общество первой половины XIX века.
Гриб прибегает к довольно изощренной схеме, чтобы разрешить это противоречие. Он относит Бальзака к числу мыслителей (таких как Гегель, Гете, Сен-Симон и Фурье), которые, став свидетелями подъема буржуазного общества, не впали в крайности его апологетики или отрицания. Они видят разрушения, которые приносит новый уклад жизни, но осознают неизбежность этих изменений. Именно такое почти диалектическое видение общественного развития позволило Бальзаку создать реалистические произведения:
«...присутствуя при „поединке роковом” цивилизации и патриархального состояния, буржуазного и аристократического общества, Бальзак выступает в качестве трезвого и беспристрастного судьи. <...> Он хочет установить истину, объективные законы [курсив оригинала] общественного развития и процветания».
Консерватизм Бальзака, выражавшийся в симпатиях к монархии и аристократии, Гриб объясняет тем, что писатель не видел другого решения для проблем французского общества. Нарождающаяся буржуазия вступала в конфликт с крестьянством, и только патерналистская власть могла спасти Францию от катастрофы.
При этом Гриб, стремясь доказать актуальность Бальзака для социалистической культуры, подчеркивает его связь с настоящим. По мысли Гриба, писатель вскрыл противоречия буржуазного общества, но ни он, ни его современники не смогли осознать этого. «Объективный смысл творчества Бальзака первыми оценили по достоинству именно основоположники пролетарского мировоззрения, в то время как для современной ему буржуазной критики он был только одним из „не оправдавших надежды”». Бальзак не просто задним числом включался в число «предшественников» социалистического реализма — оказывается, что только при наличии «пролетарского мировоззрения» можно в полной мере понять его произведения.
«Человеческая комедия» и марксистское мировоззрение
В середине 1930-х годов Гриб также много занимается эпохой Просвещения, пишет работы о Лессинге и Винкельмане. Возможно, такой выбор темы был связан с желанием уйти от острых дискуссий и сосредоточиться на более безопасных историко-литературных вопросах. Но и здесь Гриб не забывает о современности. Анализируя эстетические теории XVIII века, он подчеркивает, что их концепции многое могут дать социалистическому реализму. Так, Гриб пишет, что Винкельман критиковал современный ему реализм за стремление фиксировать действительность во всем ее безобразии и мелочах, а «главное назначение искусства... видел в изображении красоты». Отсюда он перебрасывает мостик к соцреализму, который предполагает не простое копирование жизни, но «требует от художника известной идеализации действительности... понимания под идеалом цель, вытекающую из самой действительности».
И все же главным автором для Гриба стал именно Бальзак. В 1935—1936 году в издательстве Academia, которым еще недавно руководил Лев Каменев, выходят романы Бальзака «Евгения Гранде» и «Шагреневая кожа» со вступительными статьями Гриба. Он собирает материалы для антологии «Бальзак об искусстве» и готовит большую статью о писателе для многотомного издания «История западных литератур». Оба проекта увидели свет уже после смерти Гриба. В 1939 году в письме ленинградскому литературоведу Науму Берковскому он признается, что Бальзак по-прежнему представляет для него «загадк[у], насчет которой у меня есть только гипотезы и догадки, пока что не печатные».
В конце 1939 года «Литературный критик» оказывается в центре еще одной дискуссии, и на этот раз его оппонентами становятся литературные функционеры, входившие в руководство Союза писателей (Александр Фадеев, Владимир Ермилов и Валерий Кирпотин). Формальным поводом стала публикация в 1939 году книги Лукача «К истории реализма», в которую вошли статьи о Гёте, Гёльдерлине, Бальзаке, Толстом и других авторах. Лукача и его коллег обвинили в том, что они полностью исключают классовый аспект из анализа художественных произведений прошлого.
Дискуссия велась не только на страницах литературных изданий, но и в аудиториях ИФЛИ, где преподавали Гриб, Лифшиц и многие другие авторы «Литературного критика». По воспоминаниям Григория Померанца, учившегося тогда в ИФЛИ, большинство студентов поддерживали «лукачистов» (то есть сторонников Лукача), которые пользовались огромной популярностью в институте. В марте 1940 года, в самый разгар полемики, Гриб скончался от лейкоза в возрасте тридцати двух лет. В декабре того же года «Литературный критик» был закрыт. Одной из причин стало письмо в ЦК Александра Фадеева и Владимира Кирпотина, утверждавших, что журнал занимается «ревизи[ей] марксизма-ленинизма».
В последних номерах «Литературного критика» вышла статья Гриба о Бальзаке, предназначавшаяся для «Истории западных литератур». Гриб не успел закончить работу, финальные правки и дополнения в текст вносил Лифшиц. В своей статье Гриб обобщил то, что было написано им о Бальзаке в предыдущие годы, сделав основной акцент на социально-идеологических истоках его творчества. Консервативные предрассудки мешали Бальзаку в полной мере осознать причины социальных явлений, которые он столь талантливо изобразил в своей «Человеческой комедии», задуманной как история французского общества первой половины XIX века. Поэтому «чтобы все лучшие, великие образы „Человеческой комедии” обрели свой истинный смысл, их надо включить в систему верного, марксистского мировоззрения, „настроить” их в правильном тоне. В этом смысле [курсив оригинала] можно сказать, что художественные обобщения великого писателя глубже, чем его собственные объяснения».
Гриб практически повторяет то, что было сказано им в более ранней работе о Бальзаке. Но на этот раз он идет дальше. Он предлагает советским читателям (кто еще мог похвастаться «марксистским мировоззрением», как не жители страны победившего социализма?) буквально «завершить» Бальзака, сделать то, что было не по силам самому романисту.
***
После закрытия «Литературного критика» его авторам, в отличие от разгромленных несколько лет назад «вульгарных социологов», удалось избежать репрессий. Гриб и его коллеги внесли большой вклад в советскую литературную теорию и легитимировали обращение к наследию прошлых эпох. Когда услуги интеллектуалов, готовых рассуждать о связи классиков и соцреализма, стали не нужны, от них попросту отказались. Верили они сами в высокую роль социалистической культуры, или, используя выражение Лидии Гинзбург, искали «участки тождества» с победившей реальностью? Вопрос открытый.
В 1930-е годы был изобретен канон (разумеется, участвовали в этом не только «Литературный критик»), состоящий почти исключительно из произведений XVIII и XIX века, которому якобы наследовал соцреализм. Евгений Добренко в книге «Формовка советского писателя» замечает, что соцреализм был попыткой «„выскочить” из истории, создав домодернистскую эстетику, помыслить ситуацию, при которой модернизма как бы не было [курсив оригинала]... „Ретроградность” сталинской культуры имела глубокие социальные корни, вырастая из интенции власти, преодолев революцию, вернуть искусство массам». Об этом амбициозном проекте теперь напоминают бесконечные томики Бальзака, Толстого и других писателей, пылящиеся на полках и чердаках.