О Джейн Остен мы знаем очень немного. Практически «ничего, и то не все». Ее биографию родственники начали переписывать почти сразу после ее смерти. Чтобы сберечь репутацию — женщина в 19 веке могла зарабатывать писательством, но не могла признавать, что ей этого хотелось, — семья превратила Остен в этакую приятную во всех отношениях даму. Интересы этой дамы не выходили за пределы гостиной, и все, что она писала, тоже не выходило за пределы гостиной и было очень, очень приличным. Большая часть писем Остен была уничтожена или отредактирована, большая часть дошла до нас только в сборнике, составленном ее внучатым племянником, — физических оригиналов просто-напросто больше не существует.
Даже самый известный портрет был заказан после ее смерти. Джеймс-Эдвард Остен-Ли для семейного мемуара, вышедшего в 1870 году, заказал отретушировать набросок, сделанный сестрой Джейн Остен, Кассандрой. Из женщины с кислым выражением лица и поджатыми ручками Остен превратилась в истекающую томностью викторианскую барыньку, со взбитыми кудрями и несколько коровьими глазами.
Только в 20 веке исследователи присмотрелись к романам Остен попристальнее и заметили, что в них, помимо свадебного сюжета, есть еще много чего — от социальной сатиры до критики тогдашнего института брака, но достоверного материала для работы у литературоведов почти не осталось. До сих пор, все что у нас есть, — это горстка фактов и сами романы, которые за сотню лет активного критического анализа ученые разобрали не просто пословно, а побуквенно. Литературный журналист Бен Блатт недавно выпустил нон-фикшн Nabokov's Favorite Word Is Mauve («Любимое слово Набокова — лиловый»), написанный в так называемом жанре «компьютерной критики». В книге Блатт при помощи компьютерного анализа исследовал повторяемость определенных слов у известных авторов и выяснил, например, что Джейн Остен всем суперлативам предпочитает простое слово «very». То есть исследователей уж никак нельзя упрекнуть в отсутствии внимания к текстам Остен, хотя на этой почве и случаются совсем уж полеты критико-филологической фантазии.
Вот английский литературовед и преподаватель Хелена Келли в прошлом году выпустила книгу, которая называется Jane Austen The Secret Radical («Джейн Остен — тайный радикал»). Келли до того пристально изучила тексты Остен, что пришла к выводу: все ее романы — это вообще радикальная, революционная критика существующего общества, нужно только уметь ее романы правильно читать. В своих изысканиях Келли доходит до каких-то уж невероятных высот (или глубин?), когда, к примеру, пишет, что сцена в «Нортернгернском аббатстве», в которой Кэтрин находит спрятанный в бюро листок бумаги, — на самом деле завуалированная отсылка к женской мастурбации.
«Сердце Кэтрин учащенно билось, но она не теряла мужества. С выражением надежды на лице и горящим от любопытства взором она ухватилась за ручку ящика и потянула его к себе. ОН оказался пустым. С меньшим волнением и большей поспешностью она выдвинула второй, третий, четвертый ящики. Все они были в равной мере пусты. Она осмотрела все ящики до последнего, но ни в одном из них не нашла ровно ничего. Хорошо знакомая по прочитанным книгам с тем, как прячут сокровища, она не забыла о возможности существования у ящиков фальшивого дна, судорожно, но тщетно ощупав каждый из них изнутри. Оставалось необследованным только среднее отделение. […]Прошло, однако, некоторое время, прежде чем ей удалось открыть дверцу, — внутренний замок оказался столь же капризным, как и наружный. В конце концов и он отомкнулся. И здесь ее поиски оказались не такими тщетными, какими были до сих пор. Жадный взор Кэтрин тотчас же заметил задвинутый в глубину, очевидно для лучшей сохранности, бумажный сверток – и ее чувства в этот момент едва ли поддаются описанию. Лицо ее побледнело, сердце трепетало, колени дрожали». (пер. И. Маршака)
Разумеется, это такой анализ в духе Морриса Заппа, героя романа Дэвида Лоджа «Академический обмен». Запп — модный американский литературовед, любитель новейших идей и острейших тем, в одной строке романа «Доводы рассудка» умудряется вычитать оргазм.
«Моррис схватил книгу и прочувственно зачитал вслух: „Но почти тотчас Энн почувствовала, что ее освобождают… пока она успела сообразить, что это сделал капитан Уэнтворт… и унес его прочь… При таком открытии она совершенно онемела. Она не могла даже благодарить его и продолжала хлопотать над маленьким Чарлзом в полном смятении чувств”.
— Ну, что вы на это скажете? — с благоговением заключил он. — Если это не оргазм, то что же это?» (пер. О Макаровой)
Но, несмотря на то, что в книге Хелены Келли есть много вот такого, скажем честно, завирального анализа (впрочем, важные находки там тоже есть, да и вообще вся книга написана скорее как полемика с уже классической работой Мэрилин Батлер Jane Austen and The War of Ideas (1975), которая тоже признает, что Остен была этаким партизаном от литературы, но придерживалась идей консерватизма), эта книга продолжает серию работ, которые стремятся доказать, что Джейн Остен не только прекрасно интересовалась и политикой, и всем, что творилось вокруг, но и — вопреки общепринятому мнению — писала об этом в своих книгах. Просто делала она это не слишком «в лоб», да и некоторые ее референции к актуальным на тот момент важным вещам за двести прошедших лет уже утеряны для читателя.
Быть может, так оно и было. А быть может — Джейн Остен действительно писала удивительные романы об обычных людях и не стремилась встрять в разговор на острую тему. Но, как бы там ни было, в романах Джейн Остен можно встретить некоторые фразы, имена и отсылки к реалиям, которые читателю-современнику в любом случае сказали бы гораздо больше, независимо от того, упоминала ли их Остен осознанно или случайно. Давайте рассмотрим несколько самых очевидных примеров.
Роман «Мэнсфилд-парк» и работорговля: Мэнсфилд, Норрис и Уильям Каупер
Две фамилии — Мэнсфилд и Норрис — могли вызвать у современного читателя ассоциации с рабством и работорговлей. В романе также цитируются стихи поэта-аболициониста.
Уильям Мюррей, первый граф Мэнсфилд (1705–1793) — известный английский барристер, политик и судья, стараниями которого рабство в Англии было признано вне закона. Его внучатая племянница Элизабет Мюррей (и приемная дочь, своих детей у Мэнсфилда не было) вышла замуж за лорда Финч-Хэттона. Финч-Хэттоны жили в Кенте, по соседству с Годмершемом, и тесно общались с семьей Эдварда Остена-Найта, брата Джейн Остен. В 1772 году лорд Мэнсфилд принимал участие в «деле Сомерсетта» — беглого раба, которого его хозяин, Джеймс Стюарт, сначала привез в Лондон, а затем, когда тот от него сбежал, поймал и попытался перепродать дальше. За Джеймса Сомерсетта, так звали невольника, вступилась общественность, дело было очень громким, и начался долгий процесс, во время которого не менее двенадцати юристов с разных сторон пытались решить, законно ли рабство на территории самой Англии, если официально оно здесь провозглашено не было, а в колониях вполне себе есть. Именно Мэнсфилд положил конец процессу с вынесением следующего вердикта: «Контракт о покупке раба подлинный и имеет силу; торговля есть занятие, которому закон охотно и внимательно сопутствует. Однако же тут пострадавшей стороной является сам раб, что представляет заметную разницу». Дело стало прецедентным, Сомерсетта освободили, и по крайней мере на территории Англии и Уэльса рабство с тех пор было признано незаконным.
Помимо упомянутого выше лорда Мэнсфилда, с приемными дочерями которого Остен была, хоть и неблизко, но знакома (не только с Элизабет, кстати, но и с Дидоной Элизабет Белль Мюррей, второй приемной дочерью лорда Мэнсфилда и первой чернокожей светской красавицей), в романе есть еще и довольно говорящая фамилия Норрис. Это сейчас мы скорее вспомним, что у Джоан Роулинг в романах о Гарри Поттере есть вездесущая кошка сторожа Филча по кличке миссис Норрис и что названа она так в честь достаточно омерзительной и лицемерной тетки Фанни Прайс. Однако самой миссис Норрис фамилия могла достаться от известного в те времена работорговца, мистера Норриса из Ливерпуля, главного жупела и злодея в «Истории отмены работорговли» (1808) Томаса Кларксона, автора популярного нон-фикшена тех времен. (В одном из писем от 1813 года Остен упоминает о своей любви к Кларксону.) Можно, конечно, спорить, что Остен использовала именно эти фамилии с тем, чтобы вызвать у читателя ассоциации с рабством, но просто представьте себе, что вы читаете современный роман, где героев зовут, скажем, Горбачев и Новодворская. Избежать ассоциаций вряд ли удастся в любом случае.
Хью Томпсон. Иллюстрация к роману «Чувство и чувствительность»
Изображение: austenonly.com
Кроме того, в романе несколько раз цитируются стихи Уильяма Каупера. Например, Фанни, узнав, что мистер Рашворт хочет срубить прекрасную аллею, вспоминает строки из поэмы Уильяма Каупера «Задача» (1785). Сама поэма огромная — и в ней, кроме романтический пассажей и восхищения английской природой, есть несколько крупных кусков, в которых Каупер с критикой обрушивается на рабовладельческий строй. Каупер был известен современникам не только как проторомантический поэт, но и как активный сторонник аболиционизма. И не только современникам, кстати. Например, его стихотворение «Жалоба негра» (1788) несколько раз цитировал в своих речах Мартин Лютер Кинг.
«Чувства и чувствительность», «Нортернгернское аббатство» и французская революция
Марианна — имя французской революции, Генри Тилни говорит о соседях-шпионах, тем самым невольно проговариваясь о современной ситуации
Роман Sense and Sensibility Джейн Остен начала набрасывать в середине 1790-х годов. В те времена имя Marianne стало фактически именем французской революции — во французской развлекательной литературе того периода. Во Франции появилось много французских бульварных (и не совсем) романов и повестушек, где все героини были, как правило, Марианнами. Они все происходили из простого народа, попадали в Париж, попадали в сети распутных аристократов, но успешно побеждали их, а заодно и находили свою любовь с простыми людьми. Но действовали они, основываясь на порывах страсти — зачастую бездумных, но эти романтические эскапады резко и приятно контрастировали с умирающей от потери крови литературой предыдущей эпохи. С этой точки зрения, Марианна из «Чувства и чувствительности» предстает этаким эхом французской революции: горячее сердце и голова тоже, увы, горячая. Хотя, безусловно, выбор имени можно объяснить и куда проще: в семье Мидлтонов есть девочка по имени Аннамария, как и Марианна, она была названа в честь какой-то богатой и влиятельной родственницы. Выбор, разумеется, за читателем.
Куда любопытнее одна фраза, которую роняет Генри Тилни, узнав, что Кэтрин Морланд искренне верит в то, что его отец убил его мать.
«Вспомните, в какой стране, в каком веке мы живем. Вспомните, что мы англичане, что мы христиане. Попробуйте воспринять жизнь по-настоящему, посмотрите вокруг себя. Разве наше воспитание готовит нас к таким извращениям? Разве наши законы им потакают? Могли бы они остаться незамеченными в стране, в которой печать и общественная деятельность находятся на таком высоком уровне, где все люди добровольно подглядывают друг за другом и где, благодаря развитию газет и дорог, ничто не может ускользнуть от всеобщего внимания? Милейшая мисс Морланд, что за мысли бродят в вашей головке?»
В оригинале Генри Тилни говорит буквально следующее: «…where every man is surrounded by a neighbourhood of voluntary spies…» — и здесь как раз есть вполне ясная отсылка к сложившейся на тот момент (где-то 1792 год) политической обстановке в стране. Опасаясь того, что французская революция докатится до Англии, премьер-министр Уильям Питт выпустил несколько законов, препятствовавших любому распространению революционной пропаганды и предусматривавших наказание за ее распространение (The Treasonable and Seditious Practices and the Seditious Meetings Acts (1795)). Кроме этого, в стране была создана шпионская сеть — для слежки за потенциальными революционерами.
В Лондоне такие шпионы, например, отирались в книжных лавках и крупных бакалеях; одному переплетчику дали пять лет каторжных работ за фразу «Не было б Георга, и войны бы не было». Кроме того, консервативно настроенное общество Защиты Свободы и Собственности от Республиканцев и Эгалитаристов (Association for Preserving Liberty and Property Against Respublicans and Levellers) организовало свою шпионскую сеть. Они создали около 2000 ячеек в английских городах и деревнях. Члены этих ячеек подслушивали разговоры в лавках и тавернах, выслушивая таким образом якобинскую пропаганду. Так что когда Генри Тилни говорит о «шпионах» повсюду, он имеет в виду не только любопытных соседей. Он фактически одобряет эту практику. Еще бы, он богатый землевладелец с поместьем, у которого — более того — в названии есть слово Abbey. Это означает, что после реформации Генриха VIII монастырские земли и причитавшаяся с них десятина отошли в руки предков Тилни, как и, скажем, предков живущего в Donwell Abbey мистера Найтли. Потерять такое ради равенства и братства было бы очень досадно.
Список использованной литературы:
James Edward Austen-Leigh, A Memoir of Jane Austen (1870)
Warren Roberts, Jane Austen and the French Revolution (Macmillan, 1979), pp.27–30
Marilyn Butler, Jane Austen and the War of Ideas (Clarendon Press, 1987)
Nina Auerbach, Searching for Jane Austen (The University of Wisconsin Press, 2004), pp.100–126
John Mullan, What Matters in Jane Austen?: Twenty Crucial Puzzles Solved (Bloomsbury Press, 2013)
Helena Kelly, Jane Austen The Secret Radical (Icon Books, 2016) pp.163–207