1. Начнем с юбилеев — их в первые две недели года было много. 1 января исполнилось сто лет со дня рождения Джерома Дэвида Сэлинджера и Даниила Гранина. О Сэлинджере вышло множество материалов: на «Радио Свобода»*СМИ признано в России иностранным агентом и нежелательной организацией о его отшельничестве и связи с буддизмом пишет Борис Парамонов; в «Переменах» о его вечном тинейджерстве, о «глассовском» цикле и о переводах Риты Райт-Ковалевой рассуждает Виктория Шохина; в «Московском комсомольце» напечатано интервью с Андреем Аствацатуровым: «Сэлинджер стремился оставаться настоящим собой, а не общественной фигурой. Интересно, что в какой-то момент эта его „оторванность” от жизни превратилась для нашей культуры в некую такую позу, и это еще больше привлекало внимание к Сэлинджеру».
В The Daily Beast Николаус Миллз констатирует, что Сэлинджер сегодня не так популярен, как когда-то, но зато ясно, на скольких писателей он действительно сильно повлиял. В The Washington Post Рон Чарльз пытается разобраться, по-прежнему ли актуален роман «Над пропастью во ржи»: «Девятиклассникам, читавшим эту книгу с фонариком под одеялом в 1951-м, когда она вышла, теперь за восемьдесят… Перечитывать ее во взрослом возрасте — значит ощущать боль Холдена как фантомную боль в оторванной руке или ноге. Его благородный цинизм — это подростковый возраст, растворенный в сладком алкоголе. Но в то же время чувствуешь, будто возвращаешься в первое свое жилище. Ощущение близкого знакомства с текстом — трогает, но и приводит в замешательство». Чарльз вспоминает колфилдовское словечко «phonies» — ближе всего «пошляки»: «Мы встретились с phonies — мы и есть они»; вероятно, в связи с этим заявлением он начинает рассуждать о том, что репутация Сэлинджера — под вопросом (благодаря откровениям Джойс Мэйнард, о которых мы несколько месяцев назад писали), но, как обычно, «помогает время: мы можем не думать о поведении Хемингуэя и не можем не думать о поведении Шермана Алекси». Так или иначе, «Над пропастью во ржи» никуда не денется, но рано или поздно, предупреждает Чарльз, мародеры доберутся и до него, и до Глассов: на волю автора наплюют, по романам снимут кино и сериалы, по «Фрэнни и Зуи» поставят мюзикл.
2. В отличие от сэлинджеровского, юбилей Гранина прошел совсем тихо. Официально Год Гранина в России откроется 9 февраля; запланированы мемориальная доска, памятник и документальный фильм. В «Известиях» о Гранине говорит Валерий Попов, связывающий с именем писателя самосознание шестидесятников-«физиков»: «Первые сознательные шаги нашего поколения были сделаны под влиянием Гранина: все отличники и просто лидеры, жаждущие такими и оставаться, шагнули вслед за гранинскими „Искателями”, „Идущими на грозу” в самые серьезные вузы, а потом в НИИ и КБ»; дальше речь идет о том, что Гранину хотелось подражать и что он стал «„кардиналом”, нужным всем правителям».
3. Тем временем вчера исполнилось 70 лет Харуки Мураками. Последний его роман «Убийство командора» хвалят не то чтоб единодушно — да и самого писателя даже в такой день любят не все. Если на сайте ТАСС о Мураками тепло пишет его главный русский переводчик Дмитрий Коваленин («Все эти 40 лет — от „Охоты на овец” до „Бесцветного Цкуру Тадзаки” — его герои неизменно выкарабкивались из хаоса безумной действительности, через колодцы подсознаний и тоннели сновидений — в мир, где хотя бы спокойней и светлее. Где их больше не терзают кошмары и призраки прошлого. И наконец-то находятся пропавшие кошки»), то на «Годе литературы» о тех же героях Мураками — «невротиках в кризисе, одиночестве и поиске» — критик Александр Чанцев говорит как о скучных и безликих созданиях, а о письме Мураками — как о профессионально повторяемой из раза в раз джазовой мелодии; заканчивается юбилейная статья пожеланием: «С днем рождения, сэнсэй! Живите долго, пишите меньше!»
4. Ну и два пятидесятилетних юбилея на Lithub. Ко дню рождения Дэвида Митчелла его интервьюирует Роуз Харрис-Беррил: писатель рассказывает, что мир его прозы «не так уж отличается от нашего, только чуть более диагональный», что 30-летнему себе он посоветовал бы зарезервировать побольше времени для чтения книг вместо интернета, и объясняет, почему из него, получившего магистерскую степень за работу по постмодернистской прозе, все же не вышло бы хорошего ученого: «Мне не хватает их страсти и энергии. А еще трудно читать хорошую прозу и не хотеть писать свою».
Ровесником Митчелла оказался роман Филипа Рота «Случай Портного»; Эмили Темпл в связи с этим «излишне подробно» разбирает известную сцену подростковой мастурбации говяжьей печенкой.
5. На «Литкарте» выложен 36-й выпуск «Воздуха». Главный автор номера — Катя Капович:
Письма в России долго идут.
Долгими их поездами везут.
Их там везут через синий Урал,
шпалы закончились, поезд устал.
Бури их хлещут, морозят снега,
чья-то стишки на них пишет рука.
И конвоиры стреляют в ночи
тех, кто их ждет безнадежно почти.
К подборке прилагается интервью Линор Горалик с Капович и статья Дмитрия Кузьмина, доказывающая, что пока «хаотический перепляс» нарочитых неправильностей, постоянных сдвигов ожидаемого (например, в поэзии Капович) продолжаются, «дом „традиционного русского стиха” еще обитаем». Среди других авторов номера — Борис Херсонский, Дмитрий Зернов, Полина Андрукович, Ирина Котова, Андрей Сен-Сеньков. Отдельно хочется порекомендовать превосходную поэтическую пьесу Василия Бородина «Машенька»; ее очень хочется увидеть в театре, хотя ее сценичность — большой вопрос, который явственно ставится самим автором. Еще один раздел — отчет о большом уральском проекте кавер-версий на «Некрасивую девочку» Заболоцкого. Приведены восемь вариаций классики — у Янины Вишневской, например, советская поп-музыка сочетается с политическим вчитыванием: «соберем, друзья, если ее засудят / на поддержанье огня в сосуде», а Константин Рубинский при помощи постструктуралистской терминологии иронизирует как над самой идеей деконструкции стихотворения, так и над заболоцкой пуэрильной женственностью. К каверам прибавлены три статьи о том, как современный поэт может реагировать на подобный текст.
6. Кроме того, онлайн появился 154-й номер «НЛО» — среди прочего здесь есть статьи о роли цитаты у Венедикта Ерофеева, о творческих принципах Юрия Олеши, о шутке Пушкина (корни которой отыскиваются в позднем Возрождении), о китайских мотивах в современной русской поэзии. Марк Альтшуллер уточняет миф о задушевной дружбе Ивана Пущина с Вильгельмом Кюхельбекером, Александр Жолковский анализирует песню Высоцкого о том, как аборигены съели Кука, а Сергей Зенкин подробнейше разбирает рецептивную структуру «Портрета Дориана Грея». Один из интереснейших номеров за последние годы.
7. Литературный медиавирус начала года — текст Екатерины Писаревой «Семь книг, ради которых я не пошла на свидание». Рубрика, если я правильно понял, обещает быть регулярной. Писарева объединяет юмористические подробности неудавшихся свиданий с короткими описаниями книг: ради «Одной истории» Барнса она не пошла на каток («могла бы разбить голову, а разбили сердце»), ради «Маннелига в цепях» Данишевского («Странствие по главам, организованным по схемам Джойса, превращается в путешествие по горячим точкам политической России и человеческим травмам») отказалась от нового свидания с мужчиной, который обращал внимание не на то (не на стихи Целана, а на колено); хорошим сексом оказался научпоп «Секс» Дарьи Варламовой и Елены Фоер.
8. На Post (non) fiction Кирилл Кобрин и Андрей Левкин обсуждают, как литература и искусство обусловлены временем и как в разные эпохи нормативность сменяется нервной ненормальностью (и наоборот). Поводом для разговора стало совпадение: Кобрин написал прозаический коллаж из русской классики, выяснилось, что Левкин когда-то делал то же самое и примерно на том же материале. Кобрин рассказывает, что с экрана текст «Войны и мира» или «Преступления и наказания», сплошной электронный свиток, воспринимается совсем иначе, чем в виде книги; открыв несколько окон с классикой, Кобрин в конце концов запутался, что где — пережил удивительный опыт остранения, который и привел его к составлению коллажа. Речь заходит об общем риторическом гуле, в который превращает русскую классику такое чтение. По Кобрину, здесь играет роль то, что XIX век был «единственным нормальным веком русской истории». С этим связано и второе обстоятельство: «Ограниченность их, долгобородых, социального опыта. Все они, так или иначе, принадлежали к одному социальному слою, классу, они входили в одни примерно комнаты (разница в убранстве в зависимости от денежного состояния, не так важна), падали на примерно одинаковые диваны с примерно похожими по типу дамами, печатались примерно в одних и тех же журналах и издательствах, наконец, читали примерно одни и те же книжки».
Становлению этой нормальности, которую Кобрин, кстати, понимает позитивно — как условие для разговора, не-катастрофичного общественного процесса, — посвящена недавняя кобринская книга «Разговор в комнатах». В нынешнюю эпоху о таком условии трудно помыслить, и не факт, что о нем кто-то мечтает — может быть, поэтому, как говорит Левкин, «сейчас опять такой промежуток времени, когда начнут появляться тексты, которые невесть что. Не то что с никакой прагматикой в адрес предполагаемого читателя, а еще и с сомнительным целеполаганием автора».
9. Самое живое интервью недели — разговор Игоря Кириенкова со Львом Данилкиным (вопросы интервьюера из него убрали, так что получились, если говорить языком «Эсквайра», «правила жизни»). Отсюда мы узнаем, что для Данилкина священная книга — «Хранители» Толкина; что Чернышевский и даже Фадеев кажутся ему куда лучше «крайне переоцененного» Набокова («Перечитайте сцену мытья унтера Фенбонга в „Молодой гвардии” Александра Фадеева — какой там Набоков»); что стать экспертом «Полки» он отказался, поскольку заведомо знает, «что у меня очень странные представления о литературной иерархии, и от обычной, традиционной, общепринятой (Пушкин, Лесков — важные писатели, Проханов — графоман) меня тошнит» (ОК); и что — важный совет — не стоит писать Сорокину «Здравствуйте, дорогой Мартин Алексеевич».
10. Анастасия Завозова вывесила в своем блоге традиционный список всех прочитанных за год книг, как обычно состоящий из смешных афоризмов. Роман Эми Энгел «Девушки из Роанока», например, описывается так: «Приходят персонажи к автору и говорят: „Здрасте, мы хотим к вам в книгу. Мы очень хотим быть модными”», а «Домина» Л. С. Хилтон — «Народные приметы: если зима снежная, лето будет дождливым, а если в книжке русский олигарх появится, клюква будет хорошо родиться». Есть, конечно, и книги, которые Завозовой по-настоящему понравились: например, книги Салли Руни, Трента Далтона и старый роман Джона Берендта описаны без всякого ерничества.
11. «Журнальный зал» смог собрать деньги на возобновление работы — собрал даже с горкой, ждем запуска! Тем временем в Америке редакторы литературных и филологических журналов обсуждают, что им делать в ситуации, когда финансовая поддержка от университетов сокращается. Как выживать журналам с парой сотен подписчиков и статьями вроде «Генри Джеймс: риторическая робость и роман „Американец”»? Нэнси Армстронг, главред журнала Novel, считает необходимым скорректировать подход к изданию: наряду с обычными статьями в журнале при ней появились интервью, коллективные дискуссии, стало меньше «пристального анализа одного произведения» и больше работ по теории романа. Главный редактор Papers on Language and Literature Хелена Гурфинкель жалуется, что ее журнал не может позволить себе покупать иллюстрации. Куда больше повезло чикагскому журналу Critical Inquiry: его редколлегия состоит из двух человек, состоящих в штате Чикагского университета и получающих зарплату. Сайт журнала постоянно обновляется, там появляются рецензии, есть блог и подкасты — в материале сайта Inside Higher Ed подчеркивается, что это исключительный случай.
12. Шведская Академия, хоть чуть-чуть возмещая ущерб от провального 2018 года, раскрыла подробности нобелевского выбора 1968-го, когда победил Ясунари Кавабата. Японское издание The Asahi Shimbun приводит внутреннюю мотивировку академиков: Кавабату сочли «подлинным представителем японской литературы». Звучит, м-м-м, самоочевидно, но здесь же рассказано, что шведы давно хотели наградить японского писателя и несколько лет выбирали между Кавабатой, Танидзаки, Мисимой и Нисиваки.
Еще кое-какие детали — в The Guardian: оказывается, кандидатура Сэмюэла Беккета (получившего премию на следующий год) встретила в Шведской академии серьезный отпор: некоторые еще придерживались формулировки Альфреда Нобеля об «идеалистическом направлении», что к Беккету, согласимся, не очень применимо. Главным противником премирования Беккета был Андерс Эстерлинг, который еще в 1964-м заявлял, что нобелевское лауреатство драматурга-абсурдиста будет «само по себе абсурдом». Среди других номинантов на премию 1968 года — Эжен Ионеско, Владимир Набоков, Чинуа Ачебе, Андре Мальро и У. Х. Оден. ТАСС добавляет, что шортлистером в 1968-м был выдвинутый уже в третий раз Константин Паустовский — но, увы, он умер до того, как академики приняли решение. Оказывается, советский Союз писателей вместо Паустовского номинировал Константина Федина — но шведы встретили эту идею сурово: «Главная книга 76-летнего писателя „Города и годы” (1924) отстоит слишком далеко по времени и, судя по всему, он уже не занимает видного места среди советских писателей, поэтому дальнейшее рассмотрение его кандидатуры считается нецелесообразным».
13. В The New York Times — статья Слоун Кросли о том, как Голливуд представляет себе литературный мир и книжную индустрию. Кино и телевидение давно интересуются темами писательства и книгоиздания; «между двумя побережьями туда-сюда курсируют посланцы… одна сторона ищет денег, а другая легитимности» — но, несмотря на это, «мы все еще остаемся чужими». Кросли, позволяя себе небольшую аллюзию на Набокова, рассказывает, что у нее в голове начинается атомная война, когда она смотрит фильм «Предложение» с Сандрой Буллок и слышит там, как фамилию Дона Делилло произносят «Делило». В сериале «Юная» у героини на столе награда с «Лондонской литературной ярмарки», которая называется немного по-другому; журналисты не знают, как расшифровывается ПЕН; издательства отправляют книги конкурентам; небольшой ИД, у которого на руках бомба уровня «Игры престолов», вот-вот разорится и так далее.
К счастью, пишет Кросли, в какой-то момент претензии на реализм исчезают вовсе, можно расслабиться и посмеяться, услышав, например, как издательница требует надеть на вручение какой-то премии черный галстук: «Цветной — ни в коем случае, это тебе не „Грэмми”!» Вместе с тем в голливудских фильмах издатели часто ведут роскошную и гламурную жизнь — что особенно бесит реальных издателей: «Вообще-то мы ночью пробираемся к вам домой и суем книгу вам под подушку. Мы кладем вам ее в тарелку, пока вы отвернулись. А в ответ получаем что? Шиш с маслом». Впору разозлиться, увидев на экране роскошную жизнь литературно-светских львов. Адекватных исключений, считает Кросли, немного — например, «Подлец» 1935 года и «Волк» с Джеком Николсоном.