Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Religious Life in the Late Soviet Union: From Survival to Revival (1960s–1980s). London: Routledge, 2023. Contents
— Расскажите, как возникла идея книги?
Барбара Мартин: Книга возникла на основе конференции «Reinventing religion: the rise of religious sensibility in the late Soviet Union (1960s–1980s)», которую в июне 2021 года я организовала в онлайн-формате в Базельском университете. Конференция прошла в рамках моего исследовательского проекта о национально-религиозном возрождении среди русской православной интеллигенции Москвы и Ленинграда в позднесоветский период. Этот проект получил финансовую поддержку от Швейцарского национального научного фонда. Благодаря этому книга находится в открытом доступе. Я предложила Надежде Беляковой помочь мне отобрать часть докладов, чтобы составить сборник.
Надежда Белякова: Я давно занимаюсь изучением религиозной политики в западных республиках позднего СССР, религиозными практиками сообществ религиозных меньшинств и формами религиозного активизма. Фокус проекта Барбары на религиозной жизни в позднем СССР и ее интерес к религиозному опыту верующих дал возможность представить в англоязычном пространстве палитру религиозного разнообразия внутри Советского Союза, где проявления религиозности одобрялись, а верующие подвергались дискриминации и в отдельных случаях — преследованиям со стороны государства.
— Какой концепции вы придерживались при составлении книги?
Барбара: Темой нашего сборника была религиозная жизнь в СССР в 1960–1980-е годы. Нас интересовала именно перспектива самих верующих, а не институций, как этот вопрос чаще всего освещается в научной литературе. При этом многие авторы пользовались устной историей в своих исследованиях.
Надежда: В первую очередь мы стремились отойти от доминирующей в историографии оптики государственно-конфессиональных отношений, поэтому в сборнике красной нитью проходит сюжет об агентности верующих, о путях от религиозного поиска к социальному опыту проживания религии. Нам представлялось важным показать разнообразие пространств и динамику религиозной жизни в тот период, который принято называть брежневским застоем.
— Как происходил отбор авторов?
Барбара: Из докладов, которые звучали на конференции, мы отобрали те, которые касались религиозности в позднесоветском периоде. Часть докладов, которые касались международных контактов и связи между религией и культурой, мы решили не включать. Кроме того, мы искали новых авторов, чтобы сборник включал главы о всех наиболее распространенных религиозных течениях и чтобы были представлены разные регионы и республики СССР.
— Чем интересен для историков религии брежневский период?
Барбара: Это пока что слабо изученный период, так как архивные документы еще малодоступны. Но поскольку еще живы свидетели этой эпохи (по крайней мере если говорить о 1970-х и 1980-х годах) — есть шанс записать их воспоминания. Устная история открывает возможности, которые недоступны для изучения более ранних периодов. Можно расспрашивать свидетелей о деталях повседневной жизни, которых нет ни в одном архивном документе, можно спросить о чувствах, впечатлениях и так далее. Для того чтобы написать историю не с точки зрения известных личностей, а простых людей, устная история незаменима.
И конечно, этот период замечателен сам по себе: уже появились корни того религиозного оживления, возрождения, которые произошли в обществе в 1990-х годах. Это период расцвета диссидентства и разномыслия, и религия начинает медленно вытеснять коммунистическую идеологию, пока прежде всего среди интеллигенции, но не только.
— Советская религиозная политика не была монолитной и время от времени менялась. Что она из себя представляла в 1960–1980-е годы? Отличалась ли религиозная политика в республиках?
Надежда Белякова. Фото из личного архива
Надежда: Конечно, религиозная политика на протяжении существования советского государства колебалась и при стабильном доминировании в коммунистической повестке пункта о необходимости идеологической борьбы с религией, конкретные формы мероприятий в отношении религиозных институтов, духовенства («служителей культа») или активных верующих менялись. Наметить эти изменения мы постарались во введении. Один из авторов, Йоханнес Дик, предложил использовать термин «колебание границ легальности» для обозначения положения евангельских христиан-баптистов в послевоенный период. Как кажется, успешность попыток верующих раздвинуть границы государственных ограничений на практике была сильно обусловлена локальным контекстом.
Если попытаться дать общую характеристику брежневской религиозной политики, то, во-первых, религиозный фактор в брежневский период воспринимался как маргинальный, религиозная политика отстраивалась от «хрущевской антирелигиозной кампании» — тогда за несколько лет религиозный ландшафт в стране радикально изменился (были массово закрыты или разрушены православные церкви в отдельных регионах, например, на востоке Украины), религиозные активисты подверглись репрессиям, на нормативном уровне роль духовенства была сведена к наемному «исполнителю культа», в СМИ подогревалась антисектантская истерия. С попыток ввести в рамки «социалистической законности» отношения с верующими, в том числе через пересмотр судебных приговоров, и начинается брежневский период. Творцы этой политики оказались перед реалиями достаточно динамичного религиозного диссидентского движения, использовавшего информационный фактор холодной войны. Брежневская политика колебалась в зависимости от позиции разных ведомств — МИД, КГБ или Совета по делам религий.
Еще более сложно выглядела реализация этой неопределенной политики на региональном уровне. На мой взгляд, в результате брежневской политики «коренизации элит» союзный центр практически лишился возможностей влиять на действия в религиозной сфере республиканских властей. Так, сильно и демонстративно (судя по архивным документам) дистанцировалось от союзного центра руководство УССР, создавшее даже свой Совет по делам религий. Однако, например, и в республиках Балтии религиозная жизнь, в том числе «нетрадиционных» религиозных движений, была динамичной и оказывала влияние на весь Советский Союз. Увеличение репрессивных акций против религиозных активистов после 1979 года не помогло создать более гомогенную религиозную политику, а только способствовало росту критики в адрес руководства Советского Союза за нарушения в области религиозной свободы.
— Каким образом происходила адаптация верующих к новым условиям советской действительности в 1970–1980-х годах?
Барбара: В брежневский период законодательство в религиозной сфере существенно не изменилось, но репрессии стали более выборочными, они касались прежде всего религиозных диссидентов — тех, кто выступал с открытыми письмами, кто занимался защитой религиозных прав, распространял религиозный самиздат или тамиздат и так далее. По-прежнему остаются запрещенными религиозные кружки и семинары, особенно для детей, но они преследуются не систематически. Как раз эта форма религиозного общения в контексте начинающегося религиозного возрождения становится распространенной в больших городах среди интеллигенции. А на периферии продолжают существовать более традиционные формы религиозности. Там, где почти не осталось храмов, например на Урале, функции священника подпольно выполняли разные лица, часто женщины или бродячие «монахи».
Надежда: Процесс вытеснения или отмирания традиционных форм и появление новых форм, например интереса к эзотерике, показывает появление нового типа позднесоветской религиозности.
— Надежда, ваш текст рассказывает об активизме женщин — представителей СЦ ЕХБ. Позволяет ли их активизм по-новому взглянуть на советский гендерный проект, правозащитное движение в СССР и холодную войну?
Надежда: В секуляризованном публичном пространстве появились незарегистрированные баптисты, заявившие о том, что их религиозные убеждения определяют повседневную жизнь, социальную и политическую позицию. Благодаря качественной медийной работе холодной войны баптисты-инициативники стали известны по всему миру. В моем исследовании я сфокусировалась на гендерных особенностях активизма в этом сообществе и обнаружила, что «героями веры» были преимущественно мужчины, тогда как защищали право на религиозную свободу в медийном пространстве женщины.
Изучение форм женской религиозности затруднено тем, что женское благочестие предписывает незаметность и скромность. Между тем в этом сообществе женщины создали уникальные нарративы и формы их распространения. Они объединились в структуру, призванную защитить их родственников — «страдальцев за веру» (и это неформальное объединение — Совет родственников узников, пострадавших за Слово Божие, — просуществовало до конца советского периода), писали открытые письма от имени «матерей-христианок», выступали с требованием права на религиозное воспитание детей и требовали пересмотра нормативных актов, регулирующих свободу религии. При этом большинство созданных женщинами текстов презентовали протест или «подвиг веры» в патриархальном понимании. Тогда в публичном отстаивании права на свободу религии перед советскими государственными и международными инстанциями женщины показали свою субъектность и автономность в секулярной правовой системе, что, на мой взгляд, было возможно благодаря советскому гендерному проекту.
— Барбара, в вашем тексте говорится о молодых новообращенных православных верующих 1970–1980-х годов. Расскажите, кто были эти люди, какими путями они приходили к православию и в каких формах выражали свою веру?
Барбара Мартин. Фото из личного архива
Барбара: Я интересуюсь прежде всего представителями интеллигенции в Москве и Ленинграде. В этих кругах в 1970-х годах в связи с потерей авторитета коммунистической идеологии появился общий интерес к религии. Молодежь интересовалась не только христианством, но и буддизмом, индуизмом, иудаизмом, исламом, эзотерикой... Однако со временем многие обращались именно к православию как к традиционной религии России. Это связано и с интересом к старой русской культуре, иконам, древним церквям, который был в это время. Многие участвовали в реставрации церквей и монастырей и таким образом приходили к вере. Кто-то интересовался русской религиозной философией, читал книги Николая Бердяева, Сергея Булгакова и других авторов.
Кроме того, естественно, кто-то приходил к вере под влиянием друзей, родных или вследствие мистического опыта. Однако новообращенные сталкивались с несколькими проблемами: почти полное отсутствие доступа к религиозной литературе (если не считать самиздат и привезенную контрабандой с Запада тамиздатскую литературу), нежелание многих священников общаться с молодежью, отсутствие официальных структур катехизации, страх лишиться работы или возможности учиться, если обнаружится их религиозность. Поэтому у многих воцерковление длилось годами, и важную роль в этом играли такие неофициальные структуры, как подпольные религиозные семинары или кружки катехизации, организованные некоторыми священниками, в частности о. Александром Менем.
— В конце прошлого года в рамках онлайн-семинара «The Dissident Library» прошла презентация книги. Каковы ваши впечатления от мероприятия?
Барбара: Положительные. Кроме нас с Надеждой Беляковой на презентации присутствовали некоторые из наших авторов: Мария Каспина говорила об иудаизме в молдавской Рыбнице, Вера Клюева об активизме среди пятидесятников, Анна Сидоревич о христианском феминизме, а Наталя Шлихта о православии в Украинской ССР.
— Что хотели, но не смогли сделать авторы и составители?
Барбара: Можно только пожалеть о том, что некоторые регионы или религии не освещены в достаточной мере. У нас только одна глава про иудаизм, одна про восточные религии и одна про астрологию, об исламе две — про традиционный ислам и про обращение в ислам среди интеллигенции. В идеале хотелось бы уделить больше внимания нехристианским верам, но преобладание христианских конфессий в книге неизбежно, потому что христианство было и остается самой распространенной религией в этом регионе. Тем не менее мне кажется, что сборник уже дает приличную подборку кейсов, часть из которых впервые освещаются в англоязычной литературе.
Надежда: Остается пожалеть, что не состоялся второй том, который включил бы религиозные процессы, происходившие в Советском Союзе в контексте коммуникаций холодной войны. Религиозная жизнь в Советском Союзе не была изолирована, она развивалась под влиянием и тамиздата, и христианского радиовещания из-за рубежа, и роста туризма по Советскому Союзу.
— Посоветуйте, пожалуйста, книги, которые позволят составить общее представление о религиозной жизни в позднесоветское время.
Надежда: Я бы предложила обратиться к опубликованным источникам, чтобы услышать интонации верующих того времени. Например, «Записки сельского священника» прот. Георгия Эдельштейна или роман архим. Иоанна (Игоря Экономцева) «Свет Преображения»; самиздатские журналы «Мария» и «Надежда»; «Бюллетень совета родственников узников ЕХБ», воспоминания лидера пятидесятнического движения Ивана Федотова «Встать! Суд идет!»; книгу Маргариты Пазыч «Из истории издательства „Христианин“», биографию о. Станисловаса Добровольскиса.
Барбара: Среди интересных источников об истории религиозного диссидентства можно еще упомянуть воспоминания Анатолия Краснова-Левитина или книги об отдельных фигурах, например биографию Глеба Якунина «Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя».