1. В возрасте 87 лет умер писатель-сатирик, сооснователь политического движения йиппи и участник группы «Веселых проказников» Пол Красснер. Variety вспоминает главные события его биографии, в том числе феноменальную игру на скрипке в детстве, основание сатирического журнала The Realist и интервью с Граучо Марксом, на котором Красснер уговорил комика принять ЛСД.
В The Nation помещен короткий некролог Красснеру: он здесь назван «иконой свободной мысли», автор некролога Дэнни Голдберг рассказывает, что писатель до последних дней рассылал друзьям и последователям остроумные письма о политике и планировал новые акции. Журнал The Realist Голдберг считает главным, что сделал Красснер: здесь печатались тексты Нормана Мейлера, Вуди Аллена, Джорджа Карлина, Кена Кизи и Джозефа Хеллера (а заодно различные теории заговора); «Красснер был единственным человеком, получившим награды от Playboy (за сатиру) и от Медиамастерской Феминистской партии (за журналистику)».
Еще несколько текстов о Красснере написали его друзья: в Progressive Билл Людерс рассказывает, как организовывал выступление писателя в Университете Висконсина, где Красснер ввязался в перепалку с ветеранами Вьетнамской войны; после вечера оказалось, что гостю негде остановиться, и Людерс повез его к себе домой — не предупредив родителей; «мама, проснувшись в три часа ночи, обнаружила, что перед открытым холодильником стоит Красснер и ложкой поедает мороженое». В Counterpunch Дэвид Макарэй пишет о том, как невероятная щедрость у Красснера сочеталась с повышенным интересом к деньгам: «Никакой „настоящей” работы у него никогда не было, не было и приличной медицинской или зубоврачебной страховки. Понятно, что деньги для него много значили». Макарэй вспоминает: когда ему удавалось где-то опубликоваться, Красснер интересовался, заплатили ли ему, и если да, то сколько, — чтобы внести это издание в «свой список мест, где платят»; при этом, если текст у Макарэя заворачивали, Красснер делал все, чтобы пристроить его в другое место и выбить для друга гонорар.
В Desert Sun Брюс Фессье перечисляет разные эпизоды карьеры Красснера — в том числе знаменитую выходку 1968 года: узнав, что из книги Уильяма Манчестера об убийстве президента Кеннеди по просьбе его вдовы выбросили некоторые оскорбительные подробности, Красснер сочинил, будто речь там шла о непристойных действиях, которые совершил с еще теплым телом президента его преемник Линдон Джонсон. Стилистика «цензурированного текста» настолько напоминала Манчестера, что многие поверили — хотя в следующем номере журнала Красснер признался в подлоге. «Непочтительность — наша единственная священная корова», — говорил он.
2. Главный литературный скандал июля — история с Ювалем Ноем Харари, отважным борцом с постправдой, который, как выяснилось, разрешает цензурировать свои книги в разных странах. «Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией кратко рассказывает, что удивило читателей, которые сличили русское издание книги «21 урок для XXI века» (его выпустило издательство «Синдбад») с оригиналом. В русской версии «глава „Постправда” начинается с рассуждений о том, как людей убеждают: современная жизнь полна лжи и вымысла. „Так, по подсчетам газеты The Washington Post, за время, прошедшее после инаугурации, президент Трамп сделал более 6 000 ложных публичных заявлений…”» — и так далее. Заглянувшие в оригинал обнаружили, что про Трампа там ничего не говорится: «в качестве примера фейковых новостей Харари приводит совсем другую историю — о том, как Владимир Путин публично отрицал присутствие в Крыму российских военных в феврале 2014 года».
Это не единственный пример политической самоцензуры в издании «Синдбада» — и Харари объясняет это так: «Моя цель состоит в том, чтобы основные идеи книги об опасностях диктатуры, экстремизма и нетерпимости достигли как можно более широкой аудитории». После того как разгорелся скандал, гуру нон-фикшна написал колонку в Newsweek — перевод основных положений есть на той же «Медузе»: «Меня предупредили, что мое описание этих событий может привести к тому, что книга будет запрещена в России». «После этого писатель, по его словам, рассмотрел три варианта решения проблемы: изменить описание событий на Украине так, чтобы оно приблизилось к официальной российской версии, отказаться от публикации книги в России или изменить пример об использовании дезинформации. Писатель выбрал третий вариант. Харари отдельно подчеркнул, что не руководствовался финансовыми соображениями, назвав российский книжный рынок „не слишком прибыльным”».
Последнее замечание особенно милое; в русских книжных блогах тем временем шутят про «харарсмент» и «харарикири». Но потенциальная потеря неприбыльного российского рынка — не худшее для Харари: этот модный пророк много кого раздражает, и статьи о его своеобразном понимании постправды вышли в New York Post, Bloomberg («Путин становится сильнее, когда писатели занимаются самоцензурой»), The Times и Haaretz. «Вишенкой на торте», по выражению журналистки Славы Швец, стало сличение посвящений в разных версиях «21 урока». В русском издании «мой муж Ицик» превратился в «моего партнера Ицика».
3. Несколько материалов к 90-летию Василия Шукшина — помимо текста Бориса Куприянова на «Горьком». Сергей Кочнев интервьюирует для «Реального времени» киноведа Валерия Фомина, работавшего с Шукшиным на нескольких картинах. Фомин объясняет, почему идеи писателя остаются актуальными («Шукшин… говорит, что вся история России — это постоянная погоня за справками, чтобы доказать какому-то цивилизованному миру, что мы не дураки и тоже можем жить, как французы и так далее. А сейчас мы как раз стоим в развитии нашей страны на какой-то исторической развилке»), пытается объяснить, зачем Шукшин вступил в КПСС («Вступление в партию было вынужденным решением, принятым для того, чтобы он сделал то, о чем он мечтал, а мечтал Шукшин прежде всего о том, чтобы высказаться о судьбе народа, который кабалили, держали все время в рабстве, издевались») и рассказывает, почему он был и в литературном, и в кинематографическом кругу «ненавистной белой вороной»: роль играла и зависть к его раннему успеху, и то, что Шукшин не вписывался в понятные схемы.
На сайте ТАСС кинокритик Николай Долгин пишет о героях рассказов и фильмов Шукшина и о его искренности — не без красивостей, шукшинскому стилю чуждых («На могилу проникновенного автора благодарные поклонники приносили гроздья калины»). «Полка» собрала короткие высказывания писателей и филологов о восприятии Шукшина сегодня — от умеренно-скептических (Данила Давыдов) до апологетических (Майя Кучерская).
4. «Арзамас» продолжает публиковать биографические материалы о выдающихся современных ученых; на этот раз на сайте — разговор с хлебниковедом Александром Парнисом. Он рассказывает о своих невероятных архивных разысканиях (например, удивительна судьба одной из ветвей хлебниковской семьи: его дядя Петр уехал во Францию, а дочь Петра, хлебниковская двоюродная сестра, общалась с Буниным, Джойсом и Беккетом; отдельная закрученная история связана с поиском персидского архива Хлебникова), о юности в Киеве («…я встречался с антисемитизмом везде. На каждом шагу тебе напоминали, что ты „жидовская морда”»), об обысках КГБ, о дружбе с Лилей Брик и о первом знакомстве с хлебниковскими стихами: «Помню, что книжка стоила очень дешево — 5 рублей 20 копеек, — и я сразу купил несколько экземпляров. Я прочитал сборник и понял, что ничего не понимаю в этих стихах. Но я был упрямый: ведь так не может быть, чтобы стихи были настолько непонятны, — наверное, за этой герметической поэзией что-то скрыто. Я пытался в них разобраться, и на это ушли многие годы».
5. Возвращаемся к недавнему сюжету. «Новая газета»*СМИ, признанное в России иностранным агентом разбирается в претензиях РПЦ на помещения журнала «Новый мир». Главный редактор журнала Андрей Василевский в интервью объясняет, почему «НМ» оказался «третьей стороной» судебного процесса — и пытается отмести интерпретацию «Русская православная церковь против „Нового мира”»: «Просто, я думаю, финансово-хозяйственное управление РПЦ работает не точечно. Оно работает как большая машина. <…> Мы сотрудничаем с Русской православной церковью. Но — по линии их Издательского совета. Я много лет уже состою в Попечительском совете Патриаршей литературной премии имени Кирилла и Мефодия». Вторая часть разговора посвящена плачевной судьбе русских толстых журналов.
6. На «Сигме» опубликован новый перевод «Реквиема Вольфу графу фон Калькройту» Райнера Марии Рильке; перевел стихотворение Алеша Прокопьев. В отличие от перевода Пастернака, прокопьевский звучит менее возвышенно — но, пожалуй, более «конкретно»; перед нами речь человека, который силится справиться со скорбью, упорядочить ее:
Что ж не дождался ты, чтоб эта тяжесть
невыносимой стала, в этот миг,
тяжелый, истинный, преображаясь. Глянь,
тут миг другой бы, спешно поправляя
чуть съехавший веночек, встал у двери,
чтоб увенчать… но ты захлопнул дверь.
7. Объявлен лонг-лист букеровской премии, о котором уже говорят как о списке без сюрпризов. В Esquire о ситуации с премией и о 13 претендующих на нее романах пишет Анастасия Завозова. «Букер» испытывает явную усталость:
«Стремясь никого не обидеть и не травмировать случайным или странным выбором, но при этом сохранить разнообразие голосов англоязычной литературы, Букеровская премия с каждым годом делает себе маленький „брекзит”: на словах все вроде бы за разные голоса и большой мир, а на деле все равно берут только то, что пролезает во внутреннюю песочницу. Так вышло и в этот раз: в 2019 году в канадской литературе не случилось ничего заметнее Маргарет Этвуд, а в англо-индийской — ничего, кроме Рушди».
Про новый роман Этвуд между тем ровным счетом ничего не известно (как про Пелевина), прочие произведения Завозова описывает в своей афористичной манере: «Младшая сестра убивает своих бойфрендов, старшая помогает ей замывать следы, подтверждая расхожее утверждение о том, что кровь не вода» или «Обязательная для циклического и стабильного развития литературы книга в 900 страниц, состоящая из одного предложения, двух историй и большинства важных на сегодняшний день мыслей». Об этой последней книге — «Ducks, Newburyport» Люси Эллман, — кстати, вышла заметка в Quartz: монолог домохозяйки обо всем на свете называют «невероятно смешным» и «пределом того, на что способен поток сознания».
8. Pollen публикует перевод одного из немногих интервью Кормака Маккарти: дал он его в 1982 году художественному критику Ричарду Вудворду. Впрочем, под интервью в западном журналистском дискурсе часто понимается статья-профайл с обильными цитатами из героя — так и тут: «Маккарти — радикально-консервативный законный наследник традиций Южной Готики, все еще верящий, что романы могут, по его словам, „заключать в себе различные дисциплины и интересы человечества”. В своих набегах на историю США и Мексики, Маккарти срезал пустынный путь прямо к жестокому сердцу Старого Запада. В современной американской литературе нет никого даже отдаленно похожего на него». Мы узнаем, кого из писателей Маккарти ценит (Мелвилла, Достоевского и особенно Фолкнера) и кого нет (Пруста и Генри Джеймса), как прошло его достаточно благополучное детство и почему «Кровавый меридиан» такой кровавый.
9. Две похожие новости о том, что будущее принадлежит фантастам. В Wired — материал о том, как крупные компании обращаются к фантастам за предсказаниями; в пример приводится писатель Тим Моэн, которого попросила о сотрудничестве инженерная и архитектурная фирма Arup. Руководство фирмы интересуется, как на их бизнесе отразится глобальное потепление. Как люди будут жить и добираться на работу? Моэн набросал четыре сценария — в том числе катастрофический.
Случай Arup не единственный: о том, что фантасты могут быть полезны для бизнеса, уже говорили Harvard Business Review и консалтинговый гигант PricewaterhouseCoopers; государственные организации тоже обращаются к писателям за советами — скажем, об опасностях искусственного интеллекта. Некоторым авторам — например, Кори Доктороу, — это не нравится: он считает «токсичным мифом» идею, что фантаст — это такой пророк с магическим кристаллом. Но идея эта выглядит для многих привлекательной: вот и во Франции министерство обороны официально нанимает писателей, чтобы они поучаствовали в оценке угроз стране и проработали возможные сценарии войны. Впрочем, нас фантастами-комбатантами не удивишь.
10. Еще немного футурологии. Издание Techxplore рассказывает о немецком ученом Артуре Якобсе, который изобрел SentiArt — инструмент для анализа эмоций. Устроено это по принципу самообучающейся нейросети, а в качестве материала Якобс — в чью сферу интересов входят нейролингвистика и «вычислительная поэтика» — использует «Гарри Поттера». Предполагается, что инструмент сможет в конце концов предсказывать человеческие реакции. «В 2011-м мы с австрийским поэтом Раулем Шроттом написали книгу „Мозг и поэзия”: мы считаем, что имеет смысл разработать средства для анализа эмоций для литературных текстов и поэзии, а не только для кинорецензий и твитов Трампа, которые, кажется, в классическом эмоциональном анализе стали золотым стандартом». Якобс составил «эмоциональные досье» на главных героев поттерианы — в том числе на Вольдеморта, Снейпа, Гермиону, Хагрида, Дамбдора, Добби и, разумеется, самого Гарри Поттера (у которого, как мы помним, эмоции иногда зашкаливают, особенно в пятом томе). То же самое можно проделать и с реально существующими людьми. SentiArt может работать с любым языком — и Якобс предлагает убедиться в этом всем желающим: библиотеки для нескольких десятков языков находятся в открытом доступе.
11. Крупнейшее в мире издательство учебников Pearson собирается отказаться от бумажных книг. Все американские учебники Pearson (около 1 500) будут отныне переиздаваться только в электронной форме — при этом за электронную книгу издательство планирует брать около 40 долларов, а если студент по-прежнему хочет бумажную, за 60 долларов он получит ее напрокат (sic; бизнес-модель выглядит сверхсуровой, но тут я не специалист, это надо Владимира Харитонова спросить). Ну и здесь, конечно, не обошлось без передовых технологий: издатели приняли решение после исследования с участием искусственного интеллекта.
12. В The New Yorker — большая статья Джилл Лепор о частной жизни Германа Мелвилла. Слово «частная» важно: именно благодаря затворничеству на семейной ферме Мелвилл сумел закончить «Моби Дика».
«Ферму он назвал Эрроухед — Наконечник стрелы, по тем древним артефактам, на которые натыкался, когда пахал землю плугом. Писал он в комнате на втором этаже, с видом на дальние горы, на тыквенные грядки и кукурузные поля — все это шло на корм его домашним животным, „моим друзьям лошади и корове”».
В этом кабинете он сидел, «как Ахав в своей каюте, а матросами были женщины дома. Книга уже была целиком у него в голове, оставалось только ее записать». Место это, несмотря на туристическую активность, до сих пор сохраняет ореол приватности; статья заканчивается тем, что Лепор не может подключиться к вайфайной сетке под названием «Пекод».
Лепор пишет, что Мелвилл (чей 200-летний юбилей будет отмечаться 1 августа) остается загадкой для биографов — разыскания о его личной жизни заводят их в тупик. «На пути в этот тупик стоит сарай, и сарай горит: Мелвилл не желал сохранять для потомства свои рукописи». Письма в семье Мелвиллов шли на растопку; дочь писателя уничтожила его переписку с матерью. Впрочем, она вообще не желала после смерти отца даже произносить его имя — «возможно, потому, что Мелвилл был безумен»: мнение, которое разделяли некоторые критики, особенно после романа «Пьер, или Двусмысленности». О «Пьере» здесь много говорится — Лепор сопоставляет его сюжет (для которого важны сложные отношения между братом и сестрой) с, собственно, историей брата и сестры Мелвиллов — Германа и Августы. Августа всю жизнь прожила возле брата, была его первой читательницей и переписчицей его произведений — примерно как Софья Андреевна Толстая. Лепор также вспоминает ранние мелвилловские романы-травелоги «Тайпи» и «Ому» — своего рода приготовления к «Моби Дику». Проза Мелвилла, пишет она, яснее всего делится на «морскую» и «неморскую» — впрочем, на замысел главного романа Мелвилла повлиял не только морской опыт, но и «Франкенштейн» Мэри Шелли.
13. Новый премьер-министр Великобритании Борис Джонсон не чужд литературы. Как замечает The Guardian, политик появляется в нескольких произведениях: в 2005-м появилась пьеса «Кто тут папочка?» — о сексуальных похождениях Джонсона; в романе Мика Херрона «Настоящие тигры» описан министр внутренних дел — «опасный всклокоченный тип на велосипеде»; в «Ультиматуме» Фрэнка Гарднера Джонсона похищают в Иране.
Сюда нужно добавить новинку — фейковый дневник Джонсона-тинейджера, сочиненный юмористом Люсьеном Янгом. «Кроме дневниковых записей, в книге можно будет прочесть литературные опыты юного Бориса, в том числе стихотворения, эссе и даже отрывки из фантастического романа. В них отразятся важнейшие моменты его жизни, но главное — неусыпная вражда с одноклассником, Дэвидом Кэмероном». До этого Янг выпустил пародийный дневник лидера лейбористов Джереми Корбина.
Но Джонсон однажды действительно написал и издал роман — называется он «Семьдесят две девственницы», и The Guardian определяет его как «упражнение в сексизме и исламофобии». Этой книге посвятила отдельную статью израильская газета The Jerusalem Post: юмористический триллер, в котором радикальные исламисты похищают президента США, а герой, очень похожий на Джонсона, старается все исправить, журналистка Ханна Браун считает «возможностью заглянуть во внутренний мир» премьера. Вот так, например, в этом внутреннем мире рассуждает террорист-мусульманин, глядя на свободную женщину Запада:
«Он ощутил прилив фундаменталистской ярости, которая вдохновляет исламофашистского мужчину… Он с извращенной ваххабитской смесью похоти, ужаса и отвращения пялился на этот портрет сексуально раскрепощенной западной женщины. Он смотрел на ее бедра, на ее недвусмысленно пышную грудь и вожделел наказать ее, наказать все ее общество, наказать Америку за ее преступную роль в насаждении феминизма».
Тот же пассаж цитирует The Times, с сожалением отмечая, что литературный талант Бориса Джонсона не дотягивает до дара Черчилля или Дизраэли.