В мире найдется мало читателей, которым не было бы известно имя Лафонтена и у которых не сохранилось в памяти хотя бы несколько строк из его басен — в подлиннике или в переводах. Крылатые выражения из лафонтеновских произведений широко используются и в устной речи, и на письме. В то же время нет сегодня менее популярного поэтического жанра чем басня, и вряд ли кто-нибудь после того, как освоит школьную программу, принимается перечитывать подобные сочинения. Однако Жан де Лафонтен (1621—1695) достоин того, чтобы мы вспомнили о его юбилее, уже потому, что его творчество вовсе не сводилось к сочинению басен. Этот один из самых больших французских поэтов был также лириком, сказочником, новеллистом, драматургом, либреттистом, романистом, переводчиком. Но широкая читательская публика о разнообразии его творчества сегодня практически ничего не знает.
Отчасти это связано с тем, что далеко не все сочинения Лафонтена были столь же популярны, как его басни. Его первое произведение — переложение в стихах комедии Теренция «Евнух», изданное анонимно, — не снискало успеха и большинством критиков расценивается как малоудачное. Лафонтену еще предстояло окунуться в литературную среду и осознать свой собственный писательский талант. Родившись в провинциальной семье смотрителя вод и лесов, он поначалу изучал латынь в коллеже в Шато-Тьерри, в двадцатилетнем возрасте почувствовал призвание к теологии и поступил в одну из семинарий в Париже, но как читатель отдавал предпочтение светским, а не религиозным сочинениям. Еще в коллеже, услышав стихи Малерба, которые читал один из офицеров в гарнизоне Шато-Тьерри, он стал заучивать их наизусть и по ночам, уходя в лес, декламировал их. Однако собственное поэтическое дарование открылось ему не сразу. Сначала Лафонтен решил обучаться праву и даже получил диплом адвоката, чтобы в тридцать один год заступить на ту же должность смотрителя вод и лесов, что занимал его отец. Но он исполнял свои обязанности столь небрежно, что Кольбер был вынужден строго отчитать нерадивого смотрителя и начать расследование ущерба, нанесенного лесам. Наконец Лафонтен ушел с тяготившей его должности. Таллеман де Рео, собиратель анекдотов о современниках, называл Лафонтена «большим чудаком», который напрочь забывал о своих обязанностях как в работе, так и в семейной жизни, «порой почитая себя неженатым три недели кряду». Настоящей и большой любовью будущего баснописца стала литература, хотя сам он и не был склонен выражать эту любовь возвышенно-патетически. Поместив во втором томе «Сказок и новелл в стихах» шуточную эпитафию самому себе, Лафонтен утверждал в ней, что его жизнь разделилась на две части: «одна — для сна, другая — для безделья». Подобное ироническое отношение к себе, думается, — знак не только остроумия, но и подлинного ума поэта. Именующий себя «бездельником» Лафонтен успел написать чрезвычайно много.
«Адонис» Лафонтена. Страница из французского издания 1701 года
В возрасте 35 лет, сблизившись с кружком «Рыцарей Круглого стола», куда входили писатели Мокруа, Пелиссон, Фюретьер и Таллеман де Рео, Лафонтен окончательно увлекся героическими одами Малерба и изящной светской поэзией Вуатюра, сочинениями Рабле, Клемана Маро, Боккаччо, Макиавелли, Ариосто, не говоря уже об античных авторах: Гомер и Платон, Квинтилиан и Плутарх, Вергилий, Гораций и Овидий давали пищу его воображению. Он стал сочинять рондо, мадригалы, баллады в духе Маро, приобрел репутацию приятного светского поэта, что и позволило ему при посредничестве дяди жены, господина Жаннара, получить покровительство Николя Фуке, министра финансов при Людовике XIV. В окружении Фуке будущий баснописец познакомился с другими любимцами министра — мадам де Севинье, Мольером и Расином. После того как Лафонтен написал поэму «Адонис», в которой специалисты находят стилизацию-подражание поэзии итальянского барочного поэта Джованни Марино, Фуке назначил ему щедрую пенсию. В том же году поэт по заказу своего покровителя начал писать аллегорическую поэму «Сон в Во» с целью воспеть частью осуществленные, частью еще только воображаемые красоты строящегося дворцово-паркового ансамбля Во-ле-Конт. Завершить поэму не удалось — в 1661 г. Фуке попал под арест за финансовые злоупотребления, и верный Лафонтен, искренне привязанный к опальному министру, переключился сперва на скорбную «Элегию к нимфам Во», а затем — на «Оду королю в защиту господина Фуке», призывая самодержца к милосердию. Рассердив Людовика XIV и пришедшего на смену Фуке Кольбера таким отношением к впавшему в немилость министру и вынужденно отправившись вслед за Жаннаром в ссылку в Лимож, Лафонтен отдал дань и эпистолярному жанру, сочинив адресованные жене «Письма из Лиможа» (1663), четыре из которых будут опубликованы только в 1729-м, а все шесть — лишь в 1820 г.
В то же время литературный талант Лафонтена только набирал силу: обосновавшись в Люксембургском дворце после того, как ему оказали покровительство герцогини Бульонская и Орлеанская, он обратился к сочинению сказок и новелл в стихах, первый сборник которых вышел в 1665 г. и принес автору большой успех. Черпая сюжеты из сборника «Сто новых новелл», сочинений Боккаччо и Ариосто, Лафонтен одновременно продемонстрировал свою привязанность к ренессансной традиции и владение стилем современной ему литературы. Напрасно один из критиков XIX в. считал Лафонтена чуть ли не писателем Ренессанса, «случайно заброшенным в XVII столетие»: поэт осознанно преображает известные сюжеты, меняет характер ренессансного комизма, делая свои сказки лаконичными фривольно-ироническими историями, в которых возникает равновесное соотношение простоты и изящества, деликатности и веселости, меры и продуманной небрежности. Не случайно среди современников возник спор о достоинствах и недостатках сказки «Джокондо», переписывающей эпизод из поэмы Ариосто «Неистовый Роланд»: сопоставляя текст Лафонтена с опубликованным ранее переводом некоего Буйона, иные читатели обнаруживали, что Буйон более верен итальянскому оригиналу. Однако такой авторитетный арбитр, как Николя Буало, высказался в защиту сказки, поскольку считал лафонтеновское сочинение более благопристойным и соблюдающим принцип правдоподобия. Поэтика классицизма стала основой отстаиваемого Лафонтеном принципа свободного обращения с оригиналом фабулы, но не только она. Его стремление «привлечь читателя, развеселить его, удержать внимание, понравиться ему, наконец», как он сам признавался в предисловии ко второму сборнику «Сказок и новелл», породило тот эстетический компромисс, который сильнее проявился в последующих сборниках стихотворных сказок и новелл и, по верному замечанию современной исследовательницы Галины Ермоленко, продемонстрировал зарождение в этих произведениях эстетики рококо.
Постоянно обращаясь к разнообразным античным и ренессансным источникам, по существу, создавая свои произведения практически всегда на основе заимствованных фабул, Лафонтен тем не менее настолько индивидуально преображает их, что оказывается полноправным автором своих историй. Так, появившийся в 1669 г. маленький прозиметрический роман «Любовь Психеи и Купидона», чья фабульная канва была извлечена из «Золотого осла» Апулея, стал прекрасным образцом тех «изобретений», которые позволили автору создать текст, соединяющий поэтику классицизма с галантной поэтикой светской литературы — предвестьем рококо. Сочинение становится одновременно и переработкой известного сюжета, и неким эстетическим манифестом автора: в обрамлении к истории любви мифологических персонажей рассказано о поездке четырех друзей-литераторов — Полифила, Аканта, Ариста и Геласта — из Парижа в Версаль, а также об их беседах. Каждый из собеседников, разделяя общую нелюбовь к «педантическим суждениям» сторонников академизма в литературе, тяготеет к определенному стилю и не только выслушивает рассказ Полифила об Амуре и Психее, но и высказывает свои суждения. А в предисловии Лафонтен говорит о поисках нового стиля, о своем стремлении быть одновременно игривым и естественным, галантным и шутливым. Не случайно уже во второй половине XVIII в. это произведение привлекло внимание Ипполита Богдановича, создавшего на ее основе ироикомическую рокайльную поэму «Душенька».
Портрет Лафонтена, художник неизвестен. Надпись наверху: «Разнообразие»
Лафонтен не сковывал себя рамками одного жанра и даже рода литературы. Любопытно, что этот «человек со множеством лиц» (по выражению Патрика Дандре) мог почти одновременно сочинять вольнодумные фривольно-эротические сказки и религиозные стихотворения: так, он участвует в подготовленном авторами Пор-Рояля «Сборнике христианской поэзии», а через три года публикует янсенистскую поэму «Святой Малх в плену». Не оставляя попыток завоевать театральные подмостки, он сперва сочиняет комедию «Климена», потом либретто оперы «Дафна», впрочем, отвергнутое композитором Люлли; девять лет спустя пишет комедию «Свидание», текст которой ныне утрачен (что скорее всего свидетельствует о ее неуспехе у публики), затем на основе романа Скаррона совместно с актером Шевийе де Шанмеле создает пятиактную пьесу «Раготен, или Комический роман», чуть позже — комедию «Флорентиец», за ней — пьесу «Волшебный кубок» на сюжет Ариосто, наконец, в 1691 г. создает новое оперное либретто на любимейший роман читателей XVII в. — «Астрею» Оноре д’Юрфе (музыка Коласса). Однако и эту оперу ждал провал. Хотя Дюбо, критик начала XVIII в., утверждал, что комедии Лафонтена «шли под непрерывный свист партера» (и та же участь ждала его оперные либретто), автор предисловия к изданию «Раготена» 1883 г. отзывается о них совсем иначе — «свободные, радостные, одухотворенные, действительно достойные этого гения великого века». В любом случае важно заметить, что по крайней мере одна из комедий Лафонтена, «Волшебный кубок», получила известность не только во Франции — ее анонимный перевод на русский язык был опубликован в 1788 г. Николаем Новиковым. Что же касается оперных либретто, то Лафонтен в послании к музыканту Пьеру де Ниеру, написанном через три года после отказа Люлли от «Дафны», объяснял их неуспех тем, что нежные пасторальные мотивы, звуки флейты привлекают его больше, чем громкая героическая музыка больших оркестров, популярная в современном ему театре.
1680-е годы — период особенно активного и разнообразного творчества поэта. Возможно, под влиянием своей новой покровительницы, госпожи де Ла Саблиер, проявлявшей интерес к философии и естественным наукам, Лафонтен пробует себя еще в одном жанре, сочинив «Поэму о хинном дереве». Между 1680 и 1685 гг. набрасывает трагедию «Ахилл», рукопись двух первых действий которой посылает на суд своему другу Мокруа. Он хочет быть принят во Французскую академию, но Людовик XIV не спешит дать свое согласие, а потому писатель множит похвалы монарху и даже дает слово не писать больше вольнодумных сказок. Слово свое он, как известно, не сдержал, однако в 1684 г. все же стал членом Академии. В качестве благодарственной речи на церемонии принятия он произносит написанное в стихах похвальное слово госпоже де Ла Саблиер. Всерьез относясь к своим обязанностям академика, Лафонтен посещает все заседания, активно принимает участие в знаменитом «споре о древних и новых», заняв, вопреки своей дружбе с «новатором» Шарлем Перро, сторону защитников «древних».
В 1692 г. скончалась госпожа де Ла Саблиер, но Лафонтен нашел новых покровителей — чету д’Эрвар — и поселился в их замке Буа-ле-Виконт. В это время он переводил гимны, псалмы, латинскую поэму итальянца Томмазо да Челано «Судный день» и, кроме того, в сентябре 1694 г. опубликовал заключительную, XII книгу басен. А в апреле 1695 г. Лафонтен, «эта самая добрая, самая искренняя душа, какую я когда-либо знал», как пишет в своих мемуарах его друг Мокруа, умер.
Конечно, главное в наследии Лафонтена — его басни. Этот древний жанр, который изначально даже не относили к художественной литературе, писатель преображает, создавая совершенную поэзию, отмеченную безукоризненным вкусом, гибкой интонацией, соединяющую ненавязчивый дидактизм и здравомыслие с естественностью образов и тонкой словесной игрой. Как выразился один из современных критиков, «досадно, что слишком школярский подход к басням Лафонтена оставляет в стороне их истинный масштаб: это прежде всего произведения искусства, поэзия». Современники Лафонтена высоко ценили «поэтическую правду» его басен, не случайно публикуемые им сборники были едва ли не самыми успешными изданиями всего «Великого века», столь насыщенного литературными достижениями, породившего классиков французской литературы — Корнеля, Расина, Мольера, Ларошфуко и мадам де Лафайет.
Авантитул первого издания сборника басен Лафонтена, 1668
При этом Лафонтен-баснописец остается верен себе, не изобретая сюжеты, а заимствуя их из разных источников. Первый сборник басен, вышедший в 1668 г. и посвященный шестилетнему герцогу Бургундскому, старшему сыну Людовика XIV, Лафонтен публикует под названием «Басни Эзопа, переложенные на стихи господином Лафонтеном». В него вошли шесть книг, включающие 124 басни. Всего поэтом было выпущено двенадцать книг, куда вошло в общей сложности 240 басен. Ни одна фабула в них не была сочинена самим Лафонтеном, но ни одна не осталась незамеченной в силу свежести, оригинальности и жанрово-стилевого новаторства автора. Как заявлял он в «Послании епископу Суассонскому», «в моем подражании нет ничего рабского», и это в высшей степени справедливая оценка. «Используя животных, дабы учить людей», как это издавна принято в басенном жанре, Лафонтен по существу выступает в нем то как лирик, то как сатирик, то с иронической, то с элегической интонацией, размывая жанровые границы. Хотя поэт не оставил мемуаров, не писал поэтических исповедей, Роже Дюшен уверяет, что «никто так много не говорил о себе в XVII веке, как Лафонтен» — в том числе и посредством жанра, обычно связанного с аллегорическим поучением. Быть может, именно поэтому он всегда оказывается не моралистом, а поэтом, хотя в каждой его басне эксплицитно или имплицитно содержится нравственный урок. Не случайно критики до сих пор ведут спор о том, насколько назидательны лафонтеновские басни. Василий Жуковский, например, был уверен, что в них вовсе нет никакой морали, а Жан-Жак Руссо подвергал сомнению их воспитательное воздействие. Современная французская исследовательница называет дидактизм Лафонтена обманчивым в силу его двойственности и многосмысленности. Но, пожалуй, дело не в обманчивости поучений баснописца, а в их тоне, в отношении автора к читателям. Как верно заметил Ипполит Тэн, Лафонтен, «добрый малый», как называли его многие современники, никогда не бывает ни эгоистичен, ни суров по отношению к людям, хотя описывает в своих баснях всю человеческую натуру, а не только отдельные ее стороны. Вот почему резкое неприятие Лафонтена романтиком Ламартином («Басни Лафонтена — жесткая, холодная и эгоистическая старческая философия») вызвало протест у известного критика Шарля Сент-Бёва, вслед за Вольтером увидевшего в баснописце «французского Гомера», чей «здравый смысл, прочно слитый с уникальным и чистым талантом» обеспечивает ему бессмертие. По мнению другого критика романтической эпохи, Жубера, «в Лафонтене есть такая полнота поэзии, которую не найти ни у одного другого французского автора».
Особую роль басенное наследие Лафонтена сыграло для русской литературы. Переводы его басен появились в России уже в XVIII в., среди переводчиков были Сумароков и Дмитриев, Хемницер и Батюшков, Измайлов и Жуковский. Стихи «лентяя беспечного, мудреца простосердечного, Ванюши Лафонтена» любил и знал Пушкин. Но прежде всего следует подчеркнуть, что без Лафонтена не родился бы наш знаменитый баснописец Иван Крылов, начавший с подражаний французскому писателю, широко использовавший его опыт, но в конце концов обретший свой собственный поэтический голос. Сравнению Крылова и Лафонтена посвящено немало исследований, отмечающих, как трансформируются у русского автора фабулы и структуры басен, их стиль и тональность. На первый план неизменно выходит противостояние лафонтеновского классицизма и крыловского реализма. Так, Сергей Аверинцев считает Лафонтена «предшественником Просвещения, кующим оружие битв этой эпохи — поэтику рациональной ясности». Однако стоит усомниться, так ли ясен и однозначен французский писатель даже в самых простых своих суждениях, так ли он воинственен. «Очарователь» и «мудрец» Лафонтен удивительно многолик, представая в глазах биографов «гением метаморфозы», «мечтателем и светским человеком, парижанином и провинциалом, эрудитом и простаком, любителем удовольствий и искренне верующим человеком». Столь же многолико и его поэтическое наследие, заставляющее задуматься над тем, знаем ли мы его на самом деле и насколько глубоко его понимаем. Быть может, нам еще только предстоит прочесть Лафонтена по-настоящему?